38 Я пошел, чуть шатаясь, чуть бледнея: сколько ж лет тому… Помню коридоры, где, куда повернуть; дошел до двери, ручку дернул – закрыто – две хозяйки проживали: мертва одна, вторая — в морге? или больнице? на допросе? И отпустят ли скоро – неизвестно. * * * Сел у двери сидеть – споднизу дуло, задремал – сны неслись в не лучшем виде… 39 Как увидала, подернулось дрожью лицо молодое: пьян, что ль? Пихнула ногой: «Просыпайся, бездельник, не надо быть на виду, мне вниманья и так слишком много досталось, с обыском завтра заявятся — нынче ж всю вынули душу, долгий, пустой разговор… 40 Закурю?» — «Угощайтесь». Затяжка… «Как объяснишь им специфику? Только к словам и цеплялись, всё выясняли: кто с кем спал; какие финансы большие мы поделить не могли — весь трехмесячный долг по зарплате; были какие возможности как-то неловко качнуться, сбить ее с толку, с полета? “Такие возможности были”. – “А!” – И по новой морока. И что в этой смерти неясно?» Заходят. Цирковая гримерка. Маленькая, аккуратная, оформленная в светлых тонах. Что удивительно – по всем стенам полки с серьезного вида книгами. 41 В нашем святом ремесле гибель – это решенное дело, всячески только ее отдаляем, но суть приговора приняли, только вступили на шаткие те верхотуры цирка; томящей отсрочки дольше она не хотела, просто устала. И, значит, обратно наверх ни ногою. 42. Б… А было б лучше, если б смерть ее насильственна была; пусть подозрения терпеть — больная б совесть ожила, потом (чего еще больней) дурная б забурлила кровь; все, что я вспоминал об ней, — все превращалось бы в любовь… Все обретало б смысл и власть и обрастало бытиём; печальна девы мертвой власть, мы б мстили за нее вдвоем. Есть что-то в обстоятельствах этой смерти неправильное и неправдоподобное. Невозможность скорбеть? 43 Найду того, кто подпилил трубу конструкции; там, где хвататься, маслицем полил, чтоб ей скользнуть к своей судьбе; найду того, кто ослепил: мол, в белый свет лети, порхай; кто маршем, тушем оглушил — следов-то — только замечай. По стаканам разливается водка.
44 «Она не мучилась?» – «На полтора часа хватило жизни в теле тренированном; о, если б знать, то легче, тоньше путами привязываться к жизни… Так хотелось ей курить – а как в палате? – и отмучилась, лицо похолодело, не утратило сосредоточенной, присущей злобности…» 45 Она так любила полета миг шалый, и денег, и денег все было ей мало — на что-то копила себе капиталы, — но бог с ней, с покойной, я тоже устала, я тоже устала – теперь куда деться? На высях продрогнуть, внизу отогреться? Как в нашем позорном, святом ремесле в единственном мне оставаться числе? Кого найти веса со мной одного, с похожей фигурой прыгунью – кого? Одна за двоих то есть буду крутиться — подбросить себя, поддержать, поклониться. 46 Покойницу я очень не любила: она была горда, была умна, она себя от всех отгородила, со мною обходилась вскользь она — все с книжечкой, даже когда пьяна. Ни слова в простоте, все с подковыркой, с сознанием дистанции своей; в прямом, навыказ, обаянье цирка все путано, все ложь казалось ей; меня пугала, мах качнув сильней. Они чокаются и смотрят друг на друга – что-то между ними происходит, какая-то химия. 47 По-сестрински приобняла. Без слез. Насквозь глаза пусты. «Ты раньше чувственней была». «Мне раньше преданней был ты». «Чего еще? По рюмке?» – «Лей». Махнули. И сивушный дух поплыл по комнате твоей, так тесной для сидящих двух. 48 Он вот – сидит передо мной, плюгавый, серый, чуть живой, бормочет что-то о своих давнишних страхах – мне до них какое дело? Беден он, в меня нисколько не влюблен. Чтоб тратить время на таких, ищите глупых, молодых. 49 Допив, что было – полуштоф, в гримерке, пошли в кабак ближайший, «У циркачки», долги там пропивают и подачки арены соль и зрители с галерки. * * * Там мы любили сиживать втроем, болтая кой о чем, глотая ром, там разговор был всяко, всех цирковый, но там теперь другой порядок, новый… |
