Наконец все расселись. Старший группы попросил «проверить документы и деньги, на всякий случай, чтобы проблем не было потом». Как будто сейчас, если забыты документы, это и не проблема вовсе.

Мне вдруг вспомнился Юнг со своим параллелизмом, и я подумал о том, что все события сегодняшней ночи – это какие-то приметы, смысл которых я пойму лишь потом, когда появятся те самые параллели, которые я обязательно узнаю. Но все это будет потом. «А вот интересно бы узнать сейчас».

Ну вот – порядок. Автобус трогается. Уплывает автовокзал с одинокой замерзающей в согбенной позе бомжихой, укрытой огромным длинным навесом посадочных площадок. Проплывает улица за улицей, то освещая ярким светом весь салон автобуса, то приглушенно заглядывая только в лица сидящих у окон людей. Я начинаю согреваться, и от этого все острые противоречия, все споры во мне отходят на задний план, высвобождая место измененному состоянию сознания, где все интегрируется, все умиротворяется и сглаживается. Я, наконец, уплываю – я засыпаю, примирив совесть и здравый смысл естественной потребностью. Последнее, что приходит в голову, что я еду в Германию. Я еще понимаю, что улыбаюсь – и что-то еще… о мудрости нашего организма… о жене, оставшейся дома… Свет, просачивающийся из-под ресниц, начинает меркнуть и, наконец, все исчезает.

Дорога, длинная и утомительная, с преодолением двух границ, закончилась для нас в Штутгарте, где меня встретили друзья на машине.

Таня познакомила меня с мужем, статным немцем, переводя наши любезности на доступный для каждого язык. Мы улыбались друг другу и расшаркивались дольше, чем следовало, пытаясь что-то говорить друг другу, пока она куда-то отлучалась. Потом Ханс, которому, видимо, надоела наша клоунада, сделал вид, что забыл сделать важное дело, открыл багажник и стал там что-то перекладывать. Я же тупо стоял, переступая с ноги на ногу и разглядывая все, что попадалось на глаза.

Пришла Таня, и мы поехали в Кальв, где они с Хансом жили.

Быстро закончился Штутгарт, и машина выехала на неширокую дорогу, с двумя достаточно узкими полосами движения, где, казалось бы, чуть могут разъехаться два автомобиля. Вокруг – поля. То здесь, то там дома, окруженные большим количеством всевозможных сельскохозяйственных построек. Разная техника во дворах. Все это казалось игрушечным, ненастоящим издалека. Каким-то уж слишком ухоженным, и оттого для меня нереальным.

– Ну как там, дома? – спросила, наконец, Таня, до этого разговаривавшая с мужем. Она повернулась ко мне с переднего сиденья.

– Да все нормально, – я не знал, что говорить.

Мы еще перебросились несколькими фразами. Разговор не клеился. У меня всегда так поначалу.

– Ну ладно, дома поговорим. Нам тут с Хансом нужно кое-что обсудить – срочно: мы квартиру хотим поменять.

Таня повернулась к мужу, и они стали перебрасываться фразами. Мне было интересно наблюдать тончайшую смену их психических состояний, которые я ощущал, не имея возможности понимать сказанное. Странное это было ощущение. Я так хорошо чувствовал их, что даже, казалось, понимал, о чем они говорят. «Вот это да, – я задумался, расфокусировав спонтанно взгляд, – да даже из-за одного такого момента стоило здесь оказаться». Я осознавал, что не понимаю, о чем шел между ними разговор – разве что тематически, но суть-то совершенно в другом. Суть-то в том, что в данный момент для меня исчезла отвлекающая от непосредственного человековидения павловская сигнальная система – вербальная. Она не увлекала мой рациональный ум, и ему не хватало привычной работы, а потому он в меньшей степени мешал подсознанию схватывать картину мира во всей ее общности, во всей окоемности.

Жаль, но состояние это продлилось недолго. В сознании вдруг высветилось табло у автовокзала в Штутгарте, показывающее в промежутке между временем температуру – четырнадцать по Цельсию. И это – плюс. «Вот это декабрь», – подумал тогда я. Вспомнился другой автовокзал, замерзающее человеческое существо. Но все как-то в виде констатации, почти без чувств, как будто не из моей жизни. «Черствый ты, однако», – промелькнуло в голове.

Мой интеллект вновь взялся за свою привычную работу. Он беспорядочно скакал по убранным полям, по непривычной архитектуры строениям, по горизонту, откуда уже был виден Кальв – Таня сообщила. Ее фраза прозвучала как извинение за невнимание ко мне. Но я, наоборот, был очень доволен, что не нужно разговаривать, высасывая из пальца что-то, о чем и думать не хотелось. Не сомневаюсь, что и Тане это тоже не было нужно.

Припарковались с трудом, Хансу даже пришлось ждать, когда освободится место: он присоединился к нам позже почти на полчаса.

Я забрал из багажника, услужливо открытого Хансом, свою огромную сумку, купленную специально по этому случаю, и мы с Татьяной, пройдя метров сто довольно крутого подъема по улочке, свернули к дому.

Двухэтажное строение – образчик старой архитектуры юго-запада Германии. Белые оштукатуренные стены, разрезанные темными деревянными балками по горизонтали и вертикали с диагональными вставками, напомнили виденную когда-то давно картинку. «Вот и посмотрел наяву». В душе что-то шевельнулось: не то удовлетворение от увиденного, не то жалость, что данный факт так долго реализовывался. Но, тем не менее, чувство было светлое, пусть даже и с налетом пришлой из бессознательности печали. Бессознательность моя за последние сутки, выйдя из спячки привычной жизни, беспокоила меня постоянно, вбрасывая восприятию целые букеты эмоционально-чувственных состояний. Иногда они осознавались, ярко выражая отношение к чему либо, а иногда теплились, лишь намекая на что-то – на что-то, чего никак не могло одолеть сознание, полностью выявить из невыразительного волнения.

Поднявшись по деревянной достаточно крутой со скрипом лестнице, мы с Татьяной оказались на втором этаже. От всего, что замечал глаз, веяло старостью. Мы вошли в квартиру. Здесь уже не ощущалось того специфического аромата коридора – все же обжитое пространство, за которым – было видно – следят.

– Так, – скомандовала Таня, – раздевайся, распаковывай свои вещи.

Она сбросила куртку, на мгновение замерла, что-то соображая.

– Сейчас мы быстренько перекусим, и нам с Хансом надо будет часа на два отъехать. А ты пока тут обживайся. Душ примешь с дороги. А вечером посетим гипермаркет – это в соседнем городке, километров десять отсюда. Посмотришь хоть.

Приехали они не через два, а часа через четыре, после чего мы осуществили задуманное.

Гипермаркет – это целый город со своей инфраструктурой, где было, казалось бы, все, кроме, разве что, бани. «Да ведь его за неделю не обойти», – подумалось мне. Но я, оказывается, даже близко не представлял себе масштабов этого состоящего из многочисленных блоков сооружения. Его не то что за неделю, его за месяц невозможно было обойти.

– Вот, я тебе тут газет набрала, будешь читать, – улыбнулась Таня на мой недоуменный вопросительный взгляд.

– Да это просто, – обнадежила она меня, – все объявления похожи друг на друга, я тебе все покажу. И завтра до обеда – будешь начитывать, пока нас не будет. А после обеда, или вечером, обзвоним тех, кого ты выберешь, договоримся о встрече. А послезавтра поедем смотреть.

– Ого, как долго, – спонтанно, не успев подумать, возмутился я. И в голосе моем – я сам почувствовал это – просквозила обида. Вроде бы, все должно было вертеться вокруг меня, вроде, ни у кого не должно было быть своих дел.

– А ты как думал? – возмутилась Татьяна, уловив мое настроение.

– Да не, Тань, ты не поняла меня, просто я не думал… я думал, что за пару дней все успею… да и не хотелось бы напрягать вас так долго.

– Да ладно, – улыбнувшись, съязвила Татьяна, – ты все равно уже нас напряг. Так что не оправдывайся. Да, в конце концов, я же должна отработать джинсы, которые ты мне привез, а Ханс – «Мальборо»… аж два блока…

Она рассмеялась. А я успокоился. А то уже начинал нервничать по поводу того, что сморозил глупость. Вот уж поистине – происхождение не спрячешь.