Парень снял рюкзак и повесил ремнями на оба колена.

Пару минут он сидел набычившись. Крутил головой на короткой шее, стреляя глазками по сторонам, не меняя выражения лица, пока – вдруг – не заметил соседку. Это «вдруг» было так очевидно, что у меня в голове сразу же возник вопрос: «А когда входил и садился – не видел?»

Лицо парня преобразилось. Именно преобразилось. Это не стало простым изменением физиогномики. Изменением от улыбки, появившейся на лице. Это было настоящим преображением, открывавшим в неприятном до отвращения типе неожиданную харизму. Притягательность, замешанную на чувстве вины за только что возникшее неприятие. Магнетизм, исходивший от внутренне уже прекрасного во всех отношениях человека.

Я легонько толкнул плечом Вероничку. Повернулся к ее уху.

– Обрати внимание на пару – напротив…

– Я, Венечка, как раз за ними и наблюдаю, – шепнула она, потянув меня за шею, чтобы дотянуться до уха.

– Ну и как тебе?

– Потом, – толкнула она меня локтем в бок, – Неудобно.

«Потом, так потом». И я вернулся к действу.

Девочка как раз вытащила один из наушников – почему-то противоположный – и повернулась к парню. Что-то ответила и поместила наушник на прежнее место, отвернувшись от яйцеголового. Вернулась к тексту. Приподняла глаза и что-то, шевеля губами, видимо, повторила.

Момент, когда парень снова обратился к ней, пришелся на остановку.

– К экзаменам готовишься? – спросил он громко, будто поезд все еще летел по тоннелю, умножая непроницаемость ее гарнитуры.

– Что ты сказал? – она опять вытащила противоположный к парню наушник и посмотрела на него нетерпеливо.

– Говорю, к экзаменам готовишься? – его голос совершенно не соответствовал его массе. Голос был достаточно высоким, но в то же время бархатисто мягким.

– К зачету, – почти отмахнулась она.

Яйцеголовый широко улыбнулся ей навстречу, и в ней произошли пока почти незаметные перемены, не ускользнувшие от моего профессионального взгляда.

– А как тебя зовут? А то неудобно обращаться без имени, – спросил парень, и это было так просто, и так логически изящно сказано, что соседка, то ли от неожиданности, то ли от появившейся заинтересованности, совсем освободилась от наушников. Привычным движением. Как будто смахнув с себя.

– Маша… – она сказала это так, будто отдавала ему себя. Я даже ощутил как она потянулась к парню, и как тот уловил и оценил ее порыв.

– Маруся, значит… Красивое русское имя. А меня Кирилл. Будем знакомы, – он протянул ей руку, и она подала свою.

– Это не русское имя, Кирилл, – Маруся улыбнулась его безграмотности, но он ее со смехом перебил.

– Может, Мария и жидовское имя… А вот Маруся – русское. Наше.

Маруся что-то ответила – уже в ухо – Кириллу, но для меня ее слова потонули в нарастающем гуле рванувшей к следующей станции электричке.

На какое-то время Вероничка отвлекла меня от странной пары, полностью завладев моим вниманием. А когда я вернулся к прежней теме, девочка, похожая на старушку, сидела одна, снова с «бананами» в ушах. С книжкой. Со скорбным, но уже не настолько, как показалось, выражением лица. Преображение яйцеголового Кирилла оставило в Марусе легкий его след. Она почти незаметно – как будто одними глазами, но все же улыбалась.

Через полчаса, проехав еще несколько остановок на троллейбусе, мы с Вероничкой оказались дома.

– Вот так и мы с тобой, – сказала она, все еще оставаясь во власти эпизода, – Встретились. Пронеслись по отрезку жизни. И вот-вот разойдемся, как в море корабли. Закончим учебу. Защитимся. И все – я уеду к себе, чтобы никогда уже не вернуться.

В ее голосе я почувствовал такую горечь, что самому стало тошно. Даже мелькнула мысль – а не сделать ли ей предложение. Прямо сейчас. Но инстинкт самосохранения оказался на высоте, и я промолчал, о чем ни разу впоследствии не пожалел. И лишь сейчас ощутил жалость. Но не потому, что не соединил свою жизнь с жизнью Вероники. А просто… «Что значит – просто?» – неожиданно возник немой вопрос. «Да то и значит, что ничего не значит», – откликнулось в сознании беззвучным эхом в ответ. И, как показалось мне – профессиональному обладателю субличностей – все же с ехидцей.

Поставив на место мальчика с виноградом, я решил: «Пора спать».

– Следующая остановка «Улица Советская».

«Еще минут двадцать ехать», – автоматически отметила Нина.

Переполненный автобус благоухал туалетными водами, дезодорантами и потом – иногда вполне благопристойно, иногда не совсем. Какие-то технические запахи периодически вплывали в открытые окна вперемежку со знакомым – раскаленного асфальта.

Нина сидела у самого окна с солнечной стороны, изнемогая от палящих лучей. Но желания встать и влиться во взмокшую массу стоявших пассажиров – она бросила взгляд в проход – тоже не хотелось. Такая перспектива казалась совсем уж неприемлемой. Эти все тетки, наглые и толстые. Все время ворочаются, не замечая того, кто стоит рядом. А она, маленькая и хрупкая, похожая на девочку подростка…

«Ой, прости Господи». Нина все время пугалась, когда приходили мысли, которые она считала недостойными себя, а потому постаралась как-то сгладить их: «Здесь хоть какое-то личное пространство имеется, а там… бр-р…»

Звук двигателя и жара навевали сон. Но сон не мог прийти полностью, а потому Нина как бы впадала в прострацию, в трансовое состояние, где очень четкими образами приходили воспоминания. Скорее всего, это даже не воспоминания, а какие-то творческие акты, где прошлое могло изменяться в зависимости от желания режиссера, которым она в этих видениях была. Случалось иногда такое. Она шутила по этому поводу – говорила, что снит себе сны.

Сейчас «приснила» свадебную ночь.

Чуть больше года прошло с тех пор. Также давила июльская жара. Как раз в это время по ночам в прошлом году зашкаливало за двадцать пять. Комнатушка их – на пятом этаже хрущовки – за день раскалялась так, что ночью – жарче, чем на улице. Не меньше тридцати уж точно. А еще – любовь. Они с Димкой просто плавали в постели. Простынь, которой они поначалу пытались прикрываться, прилипала к телу, неприятно щекоча и отравляя существование, пока не пришла мысль – сбросить ее на пол. Природную стеснительность пришлось забыть. Раза три ходили за ночь в душ – обливались прохладной водой. Под утро заснули, изнеможенные не столько сексом, сколько жарой.

В ту ночь она узнала, какой ее Димочка ласковый и несмышленый: тыкался, как кутенок мордочкой, губами в нее, хотел поцеловать каждый сантиметрик. В душе от этого даже сейчас прокатилась теплая волна нахлынувших чувств…

– Следующая остановка «улица Мельникова».

«Моя». Нина поднялась, обтянув прилипший к спине и ногам льняной сарафан. Почувствовала неприятно отозвавшуюся в затылке неловкость – «как это выглядит сзади». Стала протискиваться между разгоряченными телами к выходу.

Такое облегчение при выходе из автобуса можно сравнить разве что с глотком воды, когда до невозможности хочется пить. Настойчивый ветерок, пусть даже такой теплый, все же приносил несказанное удовольствие. На глазах высушивал влажную сзади ткань сарафана, холодил, пусть и не очень, кожу лица и шеи. Задувал под подол, приятно щекоча ноги.

Нина перебежала улицу и пошла в сторону частного сектора, немного приподняв плечи, чтобы не так жарко было под мышками. Идти далековато – метров пятьсот. Может даже и больше. Но на улицах в большинстве случаев можно спрятаться в тени деревьев, и от этого путь становится чуточку легче.

Ноги привычно повторяли натоптанный маршрут. Ветерок и тень давали страждущему телу хоть и небольшое, но все же отдохновение. Нина расслабилась и снова ушла в раздумья.

«Трое суток не была дома, соскучилась ужасно». Командировка в областной музей на курсы повышения квалификации закончилась. Закончилась утомительная обратная дорога: сначала в «парилке» железнодорожного вагона, затем – с вокзала – в еще худшей атмосфере автобуса. И вот здесь под деревьями – просто рай. «Вот уж поистине: жизнь познается в сравнении». Счастье, наполнившее ее, было безмерным. Она «летела домой на крыльях» этого счастья, ощущая в середине груди радость от скорой встречи с любимым.