Струйка воды стекала из наклоненного кувшина, стоявшего на маленьком островке посреди импровизированного аквариума. Золотые рыбки – достаточно крупных размеров – сновали по кругу взад и вперед, привлекая падкое на динамику зрение.

Сделав глоток, я с наслаждением откинулся на спинку. Снова повернул голову в сторону рыбок. Но в последний момент боковым зрением уловил, что к моему столику кто-то подходит.

Казалось, это было отчужденное от земной жизни существо, одетое как женщины при церкви. По возрасту лет тридцати пяти – не меньше. Черная юбка мелкими продольными складками ниспадала до самых пят. Хусточка повязана с подворотом у висков. Из-под расстегнутой удлиненной куртки – такой, как носят монашки, и серого пуловера выглядывала светлая блузка. Если бы не хот-дог в руке, ее можно было бы принять за персонаж девятнадцатого века из какого-нибудь дешевого телесериала.

– Здравствуйте, – сказало существо, – Можно я около вас сяду?

– Да. Конечно, – согласился я.

– Меня зовут Ксения. А мама зовет меня Ксюша. Вы тоже можете меня так называть.

При ближайшем рассмотрении существо оказалось девушкой неопределенного возраста. Ей с одинаковым успехом можно было дать и восемнадцать и двадцать восемь лет. Без единой морщинки на лице.

«Как я мог так ошибиться, когда это чудо подходило? А-а, – дошло, – Одежда… – я даже расстроился, – Невнимательным стал».

Ксения с аппетитом начала поглощать хот-дог. Было ощущение, что она не ела, по крайней мере, дня два.

– Очень вкусно, – проговорила не то для меня, не то для себя, просто выражая мысли вслух, – Я давно так вкусно не ела.

«Не иначе развод, – вспыхнуло в сознании, – Денег будет просить. Сейчас начнет заговаривать со мной или комментировать происходящее дальше. Типа, я такая голодная…»

Что-то тихо шептала интуиция. Но услышана не была.

Я молча наблюдал, как девушка ест свою вкуснятину. Ждал – когда же начнется концерт. Но Ксения, с неимоверным аппетитом поглощавшая хот-дог, молчала.

Тогда я решил подыграть ей.

– Правда, вкусно? – улыбнулся.

– Сосиска вкусная, а булочка суховатая. И майонез бы – поострее… – она на секунду замолчала, а потом заявила, – А, вообще, я больше кетчуп люблю.

– А что? Кетчупа у них не было? – спросил я с насмешкой.

– Нет, – тяжело вздохнув, ответила Ксения.

И тут до меня стал доходить тихий шепот интуиции. «Да ведь она не играет. Она, и вправду, ребенок!» Стало ужасно стыдно перед самим собой. «Как я мог так бездарно промахнуться? Вот оно! Стоило только увлечься, как сразу же потерял нюх».

– А сколько тебе лет, Ксюша? – поинтересовался я.

– С семьдесят девятого я. Тридцать два. Или – тридцать три. Сколько мне, если я с семьдесят девятого? – безапелляционно спросила она, посмотрев наивно, как маленькая девочка, мне в глаза.

Ошеломленный – я промолчал. Я машинально стал думать – сколько же ей лет. Но мыслей на этот счет не было. А считать и наблюдать за нюансами ее лица одновременно не получалось. Пришлось склониться к наблюдению.

На лице Ксюши – игра мысли: сколько же ей лет? Но совсем ненадолго. Она как раз доедает хот-дог, и это отвлекает ее от собственного возраста. За столом ей больше делать нечего – пора уходить. Она поднимается. Берет салфетку и вытирает рот.

– Спасибо.

Берет со стола бумагу, в которую совсем недавно была завернута ее вкусность, и идет к урне, чтобы выбросить вместе с использованной салфеткой. Возвращаясь – проходя мимо меня, говорит «большое спасибо».

«За что? За участие? За беседу? За человечность, которую она увидела во мне? Да какая разница, – с досадой и стыдом подумал я, – Вот уж поистине – на всякого мудреца достаточно простоты. Каждый раз думаешь о том, что тебя обманут. А если никто не обманывает, обманываешь себя сам».

В душе появилась тревога. Она привела к размышлениям о том, что деградация, которой так боишься в теории, уже в процессе развития.

Когда гость ушел, я замкнул за ним дверь, вернулся в комнату и сел на диван.

Спать не хотелось. Сознание выхватывало детали картинок на стенах, фаянсовые фигурки на полках и все то из памяти, что возникало в связи с ними. Я разглядывал детали интерьера, как будто искал в них что-то такое, что обязательно должен был найти. В голове крутилась одна и та же мысль, навеянная экскурсом в прошлое, проделанным с другом детства. Никак не покидало состояние сознания, связанное с периодом, когда жизнь представляла собой игру «вопрос-ответ». И когда все ответы становились великим откровением.

На глаза попалась фигурка черноволосого мальчика в тюбетейке. Мальчик сидел в позе, похожей на позу лотоса, с золотой веткой винограда в руках. «Вот и еще тебе… – подумал, – Ве-ра-ничка!» Мысль взбудоражила железы внутренней секреции, и те, реанимировав чувства, вытащили из бессознательной сути новые воспоминания.

Сосны, отсвечивая своими золотистыми стволами солнце, взметнули ввысь зеленые кроны. Ослепительными бликами заколыхались плавно воды любимого озера, куда хотелось бежать, когда в сложные периоды, казалось, не хватало на все жизненной энергии. И куда хотелось идти, когда было хорошо на душе. Тогда особенно тянуло в это место – получить дополнительный заряд и реализоваться в мыслях в полной мере, на которую ты можешь претендовать относительно того, что заслужил.

Образ Веронички напомнил все это выплывшее из памяти великолепие. Его сменил предвечерний – еще даже не в сумерках – город. Комиссионный магазинчик, куда мы забрели перед самым закрытием. Продавщица, поторапливавшая нас. Фигурка мальчика, выбранная почему-то Вероникой. Она просто сунула ее мне в руку: «Тебе, – сказала, – Чтобы не забывал».

Я даже почувствовал, словно наяву, прикосновение того горячего воздуха, когда мы вышли из прохладного пространства старого, словно с крепостными стенами здания. Ароматы собиравшейся отходить ко сну земли, вперемежку с запахом асфальта и искусственной пищи из Макдональдса, ворвались в ноздри, обволакивая все тело своим, казалось, нелепым после прохлады магазина присутствием.

Потом мы сидели под тентом летнего кафе. Она с мартини. Я с апельсиновым соком. Она курила и улыбалась как-то грустно. Прощалась.

Кафе сменилось сценой в метро, когда возвращались. «Даже удивительно, – подумалось, – И такое было в моей жизни?»

Напротив – сидела девочка. От силы лет шестнадцати. Маленькая такая старушка. С мелкими чертами лица. Узким наморщенным лобиком. Плохонько одетая. Ножки худенькие и бесформенные. Проще сказать – никакая. Она сидела с раскрытой книжечкой. Скорее всего, каким-то учебником, судя по тому, что периодически поднимала глаза к потолку и шевелила губами.

Ее физиогномическая маска почти сразу поразила меня своей скорбью. Как будто этот человечек прожил длинную предлинную жизнь, состоявшую из вереницы страданий. «Господи, – подумал я тогда, – да разве такое может быть? Это же совсем еще ребенок. Девушка? Но назвать ее девушкой – язык не поворачивается». Я даже усмехнулся невесело, так это меня поразило.

Но жизнь убеждала, что такое может быть. И мало того – находилось прямо перед глазами. Даже вообразить, что это неправда – фантазии затуманенного работой над диссертацией и счастьем общения с красивой женщиной мозга – вряд ли бы получилось.

«Почему это неестественно? Жизнь – она проще. В ней не надо ничего придумывать. В ней все есть. Надо только увидеть. Не видеть через призму собственных заморочек. А именно увидеть. Увидеть так, как говорил Христос, отбросив собственные представления, экстраполируемые на всех. Свои субъективные «за» и «против». Красиво – некрасиво. Любит – не любит, плюнет, поцелует…»

В тот раз пофилософствовать мне не удалось: буквально на следующей станции к девочке подсел парень. Лет, пожалуй, восемнадцати. Может, чуть старше. И что-то общее в этих двоих подсознание уловило, хотя внешне они смотрелись полными противоположностями. Парень, с угрюмым лицом, застывшим маской на яйцевидной, бритой голове, казался огромным. Массивный узколобый череп острой вершиной яйца уходил вверх и назад – к темечку. На подбородке, будто выкрашенный хной, краснел рыжий пучок волос – а-ля Мефистофель. Массивные руки в плечах и ноги в верхней своей части – все говорило о природной силе. Кроме одного. Миниатюрных, по сравнению с туловищем, кистей рук и ступней. Массивные ноги, обутые в берцы не более сорок первого размера, когда по всем канонам гармонии просился сорок шестой, выглядели как стилизованные на картинке окорока. «Какое же у него маленькое сердце, – подумал я, – Как же ему трудно приходится обслуживать такую тушу». Я почувствовал неприязнь к этому незнакомому, ничего плохого не сделавшему мне человеку.