В этот миг что-то с ним случилось. По крайней мере, он не делал этого сознательно: словно кто-то раскромсал грудь, позволяя потоку тьмы хлынуть туда — и насквозь.

— нет! — успел выдохнуть он.

И это не было протестом тьме, которая закружила его, подхватила и понесла — туда, куда рвалось израненное сердце.

Вот оно как, ощущать себя дырявым корытом. Сознание гаснет, держится на самой кромке чувств: осязание, зрение, обоняние… что там еще? Как ни странно, в потоке тьмы есть звуки, как будто вьюга завывает, и есть запахи — воняет паленой шерстью, а иногда обдает мятным холодком, что даже приятно. ты как будто перестаешь существовать отдельно от тьмы, и она, где-то там, смеется, ее смех походит на шорох сыплющегося песка… или пепла. но все это так неважно — вся эта магия, верги, ковен… Все утратило смысл, как только он почувствовал всю боль жемчужной девушки, о которой так мечтал. осталось желание убивать, причем самым изощренным образом. Перегрызть Эдвину горло и пить его кровь. Разорвать ему грудную клетку и вырвать сердце.

тьма смеялась. Ей нравилось то, что она слышит.

И Аларику больше не было страшно оттого, что он почти слился с ней. Вообще, он был готов навсегда остаться в этом жутком потоке — но только после того, как вырвет Вельмину из лап принца.

тьма, усмехнувшись, попросту выплюнула его… куда-то.

он проморгался, сфокусировал зрение. Грудь была залита чем-то горячим, но — плевать. Прямо перед ним оказалась закрытая дверь, Аларик пнул ее ногой, распахивая… не сразу понял, что происходит. Показалось, что весь дом содрогается, что-то скрипит, скрежещет в каменных стенах… не было времени понять, что же это.

но когда он ввалился в распахнутую дверь, то невольно замер — все силы как будто ухнули в пропасть, без остатка.

Комната была… все та же. Кровать была та же. И принц… был. И его Жемчужинка…

К горлу подкатил горький ком, но Аларик все стоял и смотрел, не в силах шевельнуться.

Его Жемчужина сияла. мягко, словно лунный свет. И над головой у нее как будто парила призрачная корона. она в немой мольбе протягивала руки к Аларику, но сама в ужасе смотрела на принца, который…

Который больше никогда не станет королем. Его крупное тело повисло между полом и потолком, нанизанное на каменные шипы, которые выросли из пола и стен. И его голова была вывернута под таким странным углом, что Аларик мог рассмотреть застывшее на лице Эдвина выражение безмерного удивления. А под ним уже натекла темная лужа, отвратительно пахнущая.

— Аларик! — внезапно простонала Камилла.

В разодранной сорочке, вся белая, сияющая… И свет — нечеловеческий, свет чужого мира идет как будто изнутри, скапливается бриллиантовой пудрой на коже. По подбородку… струйка крови из разбитой губы.

— Аларик… — едва различимый вздох.

А он все стоял и смотрел. на нее, на мертвого Лоджерина, на каменные стены, которые вдруг стали казаться мягкой глиной. Люди не умеют делать подобное с камнем, ни темные маги, ни светлые. Людская магия вообще не может изменять неживое. Зато это умеют делать верги. И эта призрачная корона над головой Камиллы, и убитый ею принц — это ведь она его убила — внезапно воскрешали давно забытые слова.

«До тех пор, пока королева не убьет короля».

ничем иным происходящее не объяснишь. они встретились, далекие потомки.

Его прекрасная, его жемчужная девочка оказалась потомком королевы вергов. той самой, похищенной, опозоренной и погибшей. Проклявшей эти земли.

В Камилле Велье проснулась старая кровь.

…Аларик опомнился оттого, что невыносимо жгло в груди.

Еще через удар сердца пришло понимание, что Камилла впервые назвала его по имени.

И в следующее мгновение Аларик шагнул вперед, обходя тело принца. Камилла одновременно шагнула к нему, и, упав на грудь, горько разрыдалась. Аларик гладил ее по волосам, ему в глаза назойливо светила призрачная корона.

— Это не я, — всхлипывая, выдавила Камилла, — не я… я не знаю, что это. Я… что со мной? Что?

— ты становишься королевой, — он невольно улыбнулся.

— Я не хочу, не хочу… я не буду королевой! он заставляла меня… знаешь, он хотел… чтобы я была королевой. но я не хочу. С тобой быть хочу… ты видишь, я теперь снова могу говорить?

— Вижу, — он прижал ее к себе изо всех сил. Камилла была такой хрупкой, такой худенькой и маленькой, что Аларик был готов загородить ее от всех врагов этого мира.

— Я не убивала его, — шепнула Камилла. — Что теперь будет?

— не знаю, — и ему, на самом деле, было наплевать.

Самое главное, что Жемчужинка снова была в его руках. наплевать, что королева вергов…

— не бросай меня, — он чувствовал, как тонкие пальцы Камиллы Велье мертвой хваткой вцепились в рубашку, — только не бросай… ты мне нужен, очень нужен. И ты — самое прекрасное, что у меня было…

но в груди болело. Как-то само собой стало ясно, что исчез оттуда привычный холодный пузырь магического дара, утекла частица тьмы. И теперь болело горячо, очень по-человечески…

Аларик пошатнулся, когда пол заходил ходуном.

Скорее всего, это была магия Камиллы, которой та не могла управлять.

— Все позади, — он нежно погладил ее по спине, — успокойся.

— Я не могу, — просто ответила она, — я чувствую, что-то происходит… но я не понимаю, как это остановить.

— надо остановить, милая.

она вскинула на него испуганное лицо.

— не могу. Что… теперь будет?

— не знаю, — повторил он и прижался губами к ее макушке.

невольно дернулся, когда наверху заскрежетала балка.

— надо уходить, Камилла.

Поддерживая ее за талию, Аларик развернулся — и остолбенел. Дверь, в которую он вошел, перестала существовать. И каменные стены изгибались, складывались, как неудало слепленный кувшин из слишком сырой глины. Внутри сделалось щекотно и противно. Захотелось закричать — нет, этого не может случиться теперь, когда они нашли друг друга!

«но кого это волнует?» — хихикнула тьма на задворках сознания.

Быстрый взгляд на окно — и Аларик с отстраненным спокойствием понял, что туда они тоже не успеют. окно закрылось, словно гигантский глаз. Стало темно.

Камилла невнятно всхлипнула и прижалась к нему щекой.

— Я не дам нам умереть, — шепнул Аларик, — не бойся.

то, что он сделал потом, было за пределами всех писаных и неписаных правил ковена. И, конечно же, не осталось архивов о том, что кто-то это делал раньше.

В нем самом была сквозная дыра, сквозь которую хлестала тьма, сквозь которую практически ушел и его собственный Дар — он его больше не мог удержать. В тот миг, когда весь особняк начал складываться, как будто хорошо нагретый воск, Аларик успел черпнуть самой тьмы и связать ее жалкими крохами того Дара, что в нем ещё задержались. В тот миг, когда потолок рушился, он успел сплести защитный кокон вокруг них с Камиллой и удерживать его, когда сверху летели дубовые балки, и падала крыша. Стены складывались внутрь, оплывали… но он все еще держал защиту, подливая и подливая в нее тьму и собственную жизнь.

Потом они куда-то падали. Слишком долго, чтобы это было просто падением в подвал. И он летел сквозь мрак, чувствуя, как за него держится Камилла. А потом открыл глаза и понял, что даже в кромешной темноте она светится — это было чистое, мягкое сияние, оно тоже окутало его под защитным коконом и как будто баюкало, даря покой и утешение.

— Я тебя люблю, — сказала Камилла, — я так рада, что ты можешь это услышать.

— Я тоже тебя люблю, — шепнул он, — всегда буду любить.

Их швырнуло на что-то твердое, кокон раскололся, и Аларик полетел во мрак беспамятства.

Мартин возвращался домой, храня у сердца признание герцога Велье — нынче покойного герцога Велье. Денек выдался превосходный — теплый и солнечный. По обе стороны от дороги в кустах возились воробьи, шелестел лес, переплетая шепот деревьев со скрипом телег и людскими голосами. До столицы оставалось недолго, на тракте было людно: тащились обозы с товарами, изредка мелькала богатая повозка. Сидя в седле, Мартин с высоты с интересом всех рассматривал, и эта дорожная суета с легкостью закрывала воспоминания о том, как Велье, задыхаясь, пуская кровавые пузыри, писал свое признание.