Не поверили и капитану польской армии Витольду Пилецкому, который добровольно отправился в лагерь, чтобы собрать о нём информацию. За колючей проволокой он оказался в ночь с 20 на 21 сентября 1940 года, специально сдавшись немцам во время облавы в Варшаве. Получил номер 4859. Капитан должен был собрать достоверную информацию о преступлениях нацистов, создать подпольную организацию из заключённых и получить информацию о немецких концентрационных лагерях.

Пилецкий собирал и передавал на волю разведывательный материал (через заключённых, выпущенных на свободу: такая практика ещё существовала в первые годы). Он подготовил первую секретную записку о геноциде в Освенциме и создал в Аушвице Союз военных организаций (ZOW) из заключённых, в основном бывших военных. Пилецкий должен был подготовить восстание в лагере. Позже Пилецкий отправлял свои отчёты с теми, кому удавалось бежать, эти сведения передавались в штаб Армии Крайовой35 в Лондон. Один из таких побегов, самый необычный в истории лагеря, состоялся 20 июня 1942 года, когда вооружённые до зубов и переодетые в эсэсовскую форму заключённые бежали, угнав автомобиль коменданта Рудольфа Хёсса.

Но весной 1943 года начался разгром подпольной организации. В руках палачей оказывалось всё больше и больше членов движения Сопротивления лагеря. А приказ с воли о восстании всё не поступал. Сам же Пилецкий, без поддержки извне – восстание в лагере должна была поддержать польская Армия Крайова – взять на себя такую ответственность не мог. Восстание так и не состоялось, военные считали, что подпольная организация лагеря недостаточно сильна для этого. Тогда Пилецкий решил бежать. В ночь с 26 на 27 апреля 1943 года вместе с двумя другими заключёнными он совершил побег после девятисот сорока семи дней, проведённых в неволе.

Пилецкий написал подробный отчёт о том, что происходило в лагере36. Этот отчёт был передан союзникам. Но… ничего не произошло. Ему просто не поверили. Свидетельские показания очевидцев никто так и не принял всерьёз. Заключённым так никто и не пришёл на помощь до самого освобождения лагеря советскими войсками.

– Почему не вмешались главы других стран? Неужели они ничего не знали?

– Союзники во Второй мировой войне, британский премьер-министр Черчилль, американский президент Рузвельт и советский руководитель Иосиф Сталин, конечно же, были информированы о том, что творилось на оккупированных нацистами территориях. Источники были самые разные. Связные польского Сопротивления доставили информацию в Лондон, представитель Мирового конгресса евреев в Женеве, Ригнер, передал точные сведения о том, что происходило в центрах ликвидации. И всё же союзники не смогли или не захотели ничего сделать для спасения евреев, считая, что их цель – выиграть войну и ничто не должно от этой цели отвлекать. Они думали, что евреев, как и остальные народы, освободит победа.

Когда армии союзников вошли в Германию, они обнаружили концлагеря и увидели их узников… Хотя о существовании «старых лагерей», устроенных до войны было известно, хотя сведения просачивались на протяжении всей войны, армии союзников не ожидали, что им придётся освобождать узников концлагерей. Никто не предполагал, в каком состоянии окажутся эти люди. За очень короткое время американцы и англичане заставили прессу оповестить весь мир об ужасах концентрационных лагерей.

Почему никто не помог узникам? В своей книге «До и после Освенцима»37 командир 107-й дивизии 60-й армии, 27 января 1945 года освободившей Аушвиц, генерал-майор В.Я. Петренко пытается исследовать эту проблему, приводя аргументы и как военный историк. Но всё же для меня, например, этот вопрос так и остался без ответа: никакие аргументы не смогут перевесить полное бездействие армий союзников, партизан, которые уже представляли собой мощную силу. Вот один только факт. Летом 1944 года сюда депортировали венгерских евреев. То есть в то время, когда линия фронта уже проходила по территории Польши! Но никто не бомбил железную дорогу, по которой шли в лагерь вагоны с людьми. Этот вопрос ещё ждёт своих исследователей.

Василий Яковлевич пишет об этом с откровенной болью: он видел последствия такого равнодушия, когда вошёл в лагерь после его освобождения…

– И мой прадедушка принимал участие в освобождении лагеря, раз на той фотографии изображены военные?

– Нет, хотя я тоже вначале так думала, когда не знала историю лагеря. Впрочем, до освобождения ещё очень далеко. Мой следующий рассказ будет о том, что представлял собой лагерь изнутри. И как жили в нём люди.

Не знаю, помнишь ли ты проповедь настоятеля нашего храма, которую он произнёс после возвращения из поездки в Соловецкий монастырь38. Я помню её почти дословно. «Мы очень хорошо сейчас живём», – говорит в начале священник и, немного помолчав, рассказывает о том, в каких нечеловеческих условиях содержались в лагере, устроенном в стенах старинного монастыря, «провинившиеся» перед советской властью люди. Я слушаю его и понимаю: осознать это нельзя, непостижимо и противоестественно было всё. Слова его покрываются коркой льда, крошатся, и я случайными кусками, осколками, но всё же запоминаю то, что он говорит. Эти осколки норовят проскользнуть мимо сознания, как холодные безмолвные рыбы в бурлящем потоке, потому что это край жизни, и уже не важно, ясно там или тьма: холод, грязь, мёртвые с живыми, ложились голые штабелями друг на друга, чтобы согреться, не было еды, воды…

…У нас отключили горячую воду, придётся греть в кастрюльках, носить в ванную, боясь обо что-то споткнуться и вывернуть кипяток себе на ноги. Интересно, почему меня не посещают такие мысли, когда я несу не кипяток, а просто кастрюлю с водой? Ну ничего, какие-то десять дней – и снова вот она, горячая вода, в любом количестве. Она будет литься тяжёлой струёй, смывать усталость и боль, она будет невыразимо приятной. Она просто будет, когда я поверну кран, в любое время дня и ночи.

…«Мы очень хорошо сейчас живём». Я возвращаюсь к действительности, подстёгнутая мыслью, как плетью, – люди в концлагере не имели возможности помыться. Совсем. Провожу рукой по лицу, словно отгоняя морок: успокойся, ну какой лагерь! Но я уже давно поняла: эта история всё прорастает и прорастает во мне, беспокойно ворочается глубоко внутри. И часы времени тикают в голове, я вижу, как мечутся стрелки, подгоняя испуганные мысли. Мне необходимо спешить. Но почему? Ведь есть уже столько написанных и рассказанных свидетельств Холокоста, разве я могу увидеть и понять что-то ещё… Нужно ли искать ответ на этот вопрос, не знаю. У меня в руках будто эстафетная палочка истории, которую я должна передать кому-то ещё. Просто должна – и всё. Наверное, именно это я прочла в глазах тех, чьи фотографии увидела на стенах музея Аушвиц-Биркенау. Эти люди потребовали именно от меня создать ещё один архив памяти.

Я живу обычной для всех окружающих жизнью. Она так же радостна и драматична, полна надежд и потерь, она такая же, как и у всех. Но на полках книжного шкафа уже несколько десятков книг по истории Второй мировой и Аушвица, а ещё больше – в планшете. Я с жадностью проглатываю всё, что смогла найти по этой теме на русском языке, потом на польском. Я пересмотрела почти все фильмы, обнаруженные в сети, – и на русском, и на польском. Моих знаний об этом времени становится всё больше и больше, они уже просто не вмещаются в память, и сознание отказывается принимать это за правду. Чтобы написать пару страниц своего текста, я прочитываю сотни чужого и просматриваю горы документов. «Ради какого-нибудь слова или какой-нибудь мысли я произвожу целые изыскания, предаюсь размышлениям, впадаю в бесконечные мечтания…», – Флобер успокоил, у него тоже так было. Я понимаю, что мне всё же придётся остановиться и сесть наконец за книгу.