Бавария. Поместье Хартманов.
Открыв глаза, «непотопляемый» Горный Лев, единственный в своем роде Внеранговый Маг Удачи, герой Вековечного Рейха и оберфюрер СС, увешанный высшими орденами Германской Империи, как праздничная елка в преддверии Рождества, первым делом схватился руками за разламывающуюся с жесточайшего похмелья голову, которую опрометчиво осмелился оторвать от подушки.
— А-а-а!!! — сипя, выдавил он пересохшим горлом, массируя пальцами виски, в которые долбился пудовым молотом какой-то до ужаса настойчивый молотобоец, видимо в поисках выхода.
«Мама дорогая! Да нахрена же я вчера так напился? — метались в голове Роберта Хартмана путанные обрывки таких же похмельных, как и он сам, мыслей. — Это все чертов русский старик Хоттабыч со своим чертовым русским обычаем, от которого я сегодня с утра чертовски хреново себя чувствую…» — А вот по-русски ли так хреново себя чувствовать после попойки, Роберт совершенно не знал. У этих русских все не как у обычных и добропорядочных немцев… На этом месте мысль оберфюрера окончательно заплутала и затерялась где-то на периферии его сознания, и голова Хармана, испустив душераздирающий стон, вновь рухнула на подушку. Но насладиться блаженной тишиной я ему, конечно, не дал — ибо нефиг!
— Ну и любитель же ты причитать, Робка! — рявкнул я ему прямо в ухо, отчего наш немецкий камрад вздрогнул и вновь вцепился в башку руками. — Такое ощущение, что столетний старикан это ты, а не я!
— Oh, mein Gott! — тягуче простонал Роберт, стараясь по возможности больше не дергать головой. Он скосил один глаз, пытаясь таким способом выхватить меня, до этого тихонечко сидевшего рядом с его кроватью на табуреточке. — Любитель причитать? — просипел он, так и не отрывая головы от подушки. — Я ведь еще ни слова не сказал, Хоттабыч!
— Хочешь обидеть старика, мальчишка! — презрительно скривившись, буркнул я, наклоняясь к самому лицу оберфюрера. — Я ить, на минуточку — Силовик-Мозголом! — напомнил я бывшему альпийскому стрелку, а ныне Магу редкой Специализации. — А твои жалкие и убогие мыслишки вот такими буквами у тебя же на роже и написаны, — подначил я немчика. — Считываются на раз, даже без напряга! Дрянь у тебя Защита черепушки! А ты же, еще и Маг-Менталист, пусть недоделанный и небольшого ранга, но своей безопасностью должен был озадачиться в первую очередь! — продолжал я отчитывать «национального героя Германии», словно нашкодившего сопляка. — Никто! Запомни: никто чужой не должен вот так запросто копаться у тебя в тупой головешке, словно в собственном гребаном чулане! — Продолжил я воспитание нашего весьма перспективного союзника, на данный момент уже имеющего свободный доступ ко второму лицу Империи — рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру. А в ближайшем будущем, возможно, и к самому проклятому Алоизычу, чтобы его черти драли раскаленной кочергой, намылиться смогет! — Содержимое твоей тупой башки, Робка — твое богатство! Только твое! И никакая посторонняя сволочь, типа чертового русского старика Хоттабыча, — не удержался я и дословно повторил его собственное мысленное изречение, — не должна уловить твои грязные и похотливые мыслишки!
— Какие грязные и похотливые мыслишки, дед? — не понял моих аллегорий Роберт. — Ты, вообще, о чем? Мне от тебя скрывать нечего!
— А это не важно, что нечего! Когда появится чего скрывать — будет уже поздно! — победно закончил я распекать продолжающего болезненно морщиться Робку.
— О, моя голова! — простонал оберфюрер в очередной раз. — Больше никогда не буду так нажираться! Как вы столько пьете у себя в России?
— Э-э-э! — в очередной раз презрительно фыркнул я. — Это разве пьете? Вот раньше я мог свободно четверть выкушать… — как говорил один незабвенный товарищ. — Не, ну, конечно, был романтизьм… закуска! Это сейчас романтизьма нету… Ты знаешь, что такое «четверть», Робка?
— Четверть литра? — осторожно предположил Хартман, памятуя, как предыдущим вечером одним разом намахнул эту самую четверть литра. От этого воспоминания он даже передернулся, до сих пор чувствуя во рту отвратный дух вчерашнего перегара.
— Тю на тя, скаженный! — по-русски произнес я и хрипло рассмеялся. — Четверть ведра — вот это настоящая четверть! А четверть литра — это так, чекушка! Ты запоминай, мелкий, в жизни всяко пригодится! А теперь давай, лечится будем… — И я протянул фрицу наполненную шнапсом рюмку, которую заблаговременно приготовил пока он спал.
— Nein-nein-nein! — словно заведенный, вновь запричитал Хартман, отмахиваясь от рюмки, которую я настойчиво совал ему прямо в нос. — Ихь больши бухать не будет! — на ломанном русском «бодро» заявил немец, забыв даже о головной боли. Он отодвигался от меня на кровати, пока не уткнулся макушкой в стенку за спиной.
— Ты это, Робка, давай не кочевряжся! — Я сурово сдвинул лохматые седые брови. — Дедушка плохого не посоветует! Вот опохмелишься для начала — сразу жизнь другими красками заиграет…
— Найн, Хоттабыч! — Завошкался на кровати оберфюрер, чувствуя, как что-то, словно железными тисками сковало его дрожащее тело и слегка вздернуло над кроватью. Хорошо быть гребаным Силовиком! — Я сдохну сейчас! — простонал он напоследок.
— Не дергайся, дурашка! — ласково произнес я, поднося рюмку к его бледным потрескавшимся губам. — Дедушка, хоть на лекаря университетов не кончал, но подобные недуги лечит как бог! Пей, Робка! Пей, дорогой! — И я одним махом опрокинул стопку в его рот, открывшийся нараспашку, словно у рыбы, выдернутой из воды умелым рыболовом.
Да и попробовал бы он его не открыть — ноздри-то я ему Силушкой осторожно передавил, лишив свободного доступа кислорода. У меня как в армии — не забалуешь: не умеешь — научим, не хочешь — заставим! А нам с командиром сейчас был нужен более-менее вменяемый оберфюрер Хартман, а не этот скулящий и воняющий кусок похмельного дерьма, который не в состоянии даже слова нормально произнести. Я его мог бы сначала и Малым Исцелением попотчевать, но не хотелось «размениваться» зазря — вдруг не поможет. А вот рюмочку на опохмел — самое оно!
Возможно, для кого-то будет удивительно это услышать, но в свое время мне эту прописную истину разжевал умудренный опытом пожилой врач — настоящий профессор-нарколог. Как бы это ни было неприятно, но справиться с похмельем надежнее всего именно путем правильного опохмела. Иначе придется ждать, пока все процессы алкогольной интоксикации завершатся сами. Часиков через десять после обильных возлияний нужно выпить стопочку крепкого алкоголя, либо эквивалентную дозу другого напитка. Поскольку активность одних ферментов стимулирует другие, повторный прием спиртного вновь активирует весь обменный каскад, и токсичный ацетальдегид быстрее окислится до безопасных молекул. Ага, вот какие умные слова дедушка знает! Не пропил еще все мозги-то!
Однако этот добрый совет не подходит регулярно употребляющим лицам, тем более откровенный алкашам — утренняя рюмка у них закономерно приведет к тяжелому запою! Лучше, друзья мои, конечнго, и вовсе водку не пить! Трезвость, оно понятно — норма жизни! Водку пить — с бесом дружить! И все такое прочее… Но если уж надрались… Лечитесь правильно, товарищи дорогие! Можно и таблеточками: аспиринчиком, парацетамолом и всякой прочей гадостью. Но поговаривают, что они в реакции с алкашкой печень еще больше разрушают, чем сам алкоголь! Так что, ну их в пень! Как по мне — так лучше по старинке! Как-то прожили без всех этих пилюль! А может, это просто я такой замшелый пенек и ретроград! Вот сейчас Робку опохмелю, а после можно и Малым Исцелением по нему пройтись… О! Смотри-ка, порозовел уже! Действует мое лечение! Воистину — действует!
— Ну что, ожил, бедолага? — Довольно проскрипел я, сбрасывая путы Гравитации с тела Хартмана и подсовывая ему под нос заранее приготовленную миску с квашенной капустой, раздобытой на кухне.
Оно бы лучше соленым огурчиком, но чего не нашлось, того не нашлось. А вот квашенной капусты у Хартманов — просто завались, словно у них дядя сторожем живет на капустной фабрике, так у него этой квашеной капусты — просто завались! Вот и шлет… кому попало [1]! Недаром англичашки называют немцев обидным прозвищем — «Kraut», что, собственно и означает «квашеная капуста» [2].
