Спрашиваться-то спрашивается, только у того самого, у упрямого, этим интересоваться не стоит. Потому как по сути дела ничего не разъяснит, зато добавит новых знаний о надоедливых и глупых, в важных вещах ни на медяк не понимающих.

Вот сколько женщине потребуется времени, чтобы понять: конкретно эту дверь выбить не получится? Ну час, не больше. Сначала попробует плечом высадить, с ноги, со спины, соседок позовёт, подруг и родственниц, таран соорудят из подручных материалов, поджечь попробуют. Потом все дружно всплакнут о не сделанном, и разойдутся по своим делам. Конечно, так поступит только очень глупая женщина. Умная сразу всплакнёт, пальчиком в ту дверь потыкает и пойдёт звать Спасителя. Но в любом случае на понимание, что проблема решения не имеет, даме нужно от пяти минут до часа.

А мужчине? Плюс-минус бесконечность!

День уже задумывался, не пообедать ли, а оборотни, с упорством уж точно достойным лучшего применения, всё пытались взять таможню штурмом. Их даже не смущало, что от несчастной двери до сих пор и щепочки не отлетело! Засов, понятно, стонал, петли поскуливали, но пост сдаваться не собирался. Впрочем, лохматые тоже.

Бах! Бах, боть! Бах, бах, боть! – ритм на мужчин всех миров, кажется, тоже был только один.

Купидоны, рассевшиеся на ограде наподобие воробьёв, всё громче проявляли недовольство. А уж после того, как Эль сообщила, что обеда не будет и ужин не предвидится, лощёные красавцы и вовсе нечто вроде митинга устроили, растянув плакатик с кривоватой надписью: «Долой!». Буквы были намалёваны чем-то красным, вроде бы помадой, ну а сам плакатик соорудили из подгузника рыжеватого юноши, который теперь стыдливо прикрывался веточкой. Что, впрочем, не мешало ему выкрикивать: «Соблюдайте наши права!» и: «Мы требуем!» – с не меньшим энтузиазмом, чем остальные. Может, даже и с большим.

Бах! Бах, боть! Бах, бах, боть!

Вот оборотней ничьи права не интересовали, если только собственные. Складывалось полное впечатление: они уже и забыли, зачем сюда пришли: главное, штурмом взять, а что с этим взятым делать, потом разберёмся.

Эль сжала виски, так что больно стало, рыкнула, но и это не помогло: в голове тоже что-то бахало и ботало, руны заполненных деклараций расползались перед глазами, будто жуки. И очень хотелось кого-нибудь убить. Ну или хотя бы придавить.

– Слушайте, нельзя ли потише? – рявкнула таможенница, высовываясь в окно.

И едва не спихнув с подоконника Аниэру, принимающую солнечные ванны.

– Мы требуем! – завопил купидон-блондин. – Мы жаловаться будем! Вы нарушаете все права свободных граждан!

– Открывай, женщина! – дурниной взревел косматый бугай, погромыхивая цепями, густо нашитыми на кожаную жилетку, – хуже будет!

– Куда уж хуже? – буркнула раздражённая до крайности Аниэра.

Нечто кружевное и прозрачное, способное сойти за сорочку только при очень богатом воображении, загорать ей не мешало. Но и на окружающих никакого впечатления не производило. А вот то, что на неё никто ни малейшего внимания не обращал, техника угнетало. Хотя, ясное дело, ни купидоны, ни тем более оборотни ей даром не сдались.

– Слушайте, а не пойти ли вам всем!.. – Закончить искреннее, из глубин души идущее пожелание Эль не дали.

– Навались, парни! – гаркнул бугай.

Парни навалились, вопя, будто из них жилы тянули. Купидоны по-галочьи загалдели. Засов натужно заскрипел.

– Не высадят? – поинтересовались у девушки за спиной.

– Нет, конечно, – передёрнула плечами Эль, – это таможня, а ни какой-нибудь захудалый замок. Тут своя магия.

– А почему они в окна не лезут?

– От окон их просто отбрасывает, – пояснила таможенница и, наконец, догадалась обернуться.

Шоколад и крем. Нет, старое бренди и светлая карамель. Хотя и это не верно! Красное дерево и крем с карамелью? И да, ещё чёрный бархат, много-много чёрного бархата! Не слишком длинные, едва до плеч доходящие, волосы и глаза – шоколад, бренди и красное дерево. Всё остальное, в смысле, лицо – смугловатый крем с карамелью. А уж совсем остальное чёрный бархат.

Хотя, вроде, форму в Рагосе всё же из сукна шьют.

– Госпожа Данери? – поинтересовалось всё это великолепие.

Эль кивнула, головой отрицательно помотала. Заторможенность и плохо работающая соображалка были вполне объяснимы, а потому простительны: две практически бессонных ночи, гора проблем и ни на секунду не прекращающийся гвалт сведут с ума кого угодно. А тут ещё чёрные крема, деревянные бренди и красная карамель!

– А вы, собственно, кто? – поинтересовался Рернег, кулинарными ассоциациями не мучимый.

– А я, собственно, Алек а’Дагд, – сообщило роскошество, раскрывая прямо перед глазами Эль маленькую, с ладонь размером, кожаную папочку, – капитан СМБ.

Солнечный блик, отпрыгнув от серебряного дракона, вцепившийся в собственный хвост, кольнул зрачок таможенницы – и всё наваждение как рукой сняло. Девушка ещё раз на значок посмотрела, подняла голову, глядя на «безопасника», не увидев ни шоколада, ни прочей дребедени. Вообще-то, лицо у него не слишком приятное было – будто собрался скульптор шедевр изваять, обрубил камень, да плюнул, бросил заготовкой.

– Вы сеидхе? – невесть зачем спросила Эль, хотя и без уточнений всё было понятно, одной приставки «а» хватало.

Аниэра, пискнув придушенной мышью, испарилась с подоконника и из комнаты вообще – вот и не верь, будто вампиры туманом оборачиваться могут. Рернег, за что ему слава и почёт, бежать не стал, только выставил перед собой короб для бумаг, как щит. А вот Джастин, выглядывающий из кухни, наоборот зашёл, да ещё и фартук снял.

– Нам нужно поговорить, госпожа Данери, – сообщил «безопасник», начисто проигнорировав и вопрос, и рокировку таможенных работников.

– Это вы к нам вчера заявились?

– Не только я. Так где мы сможем побеседовать?

– Сначала разберитесь вот с этим! – Эль ткнула пальцем в сторону окна.

– И будьте добры, пригласите господина Прата.

– Пока вы не решите проблему, я вам ни слова не скажу!

– Думаю, нас и здесь никто не побеспокоит, – заявил сеидхе, отодвигая стул. – Ведь не побеспокоят же? – уточнил, посмотрев сначала на Рернега, потом на Джастина.

Оборотень развернулся на каблуках и промаршировал к двери, будто на параде, даже спиной умудряясь выразить возмущение. Грим же поколебался, но тоже ушёл, виновато голову опустив.

– А господина Прата вы всё же позовите, – посоветовал «безопасник», усаживаясь на стул и закидывая ногу на ногу, – чтобы время сэкономить.

Сеидхе небрежно отмахнулся, словно от мухи, и стены, окна, дверные проёмы едва заметно засветились голубоватым. Чужая, а оттого вдвойне тяжёлая магия, надавила на уши и виски так, что голова закружилась, словно девушка на глубину нырнула.

– Не волнуйтесь, госпожа Данери, – заверил Эль а’Как-его-там, – это всего лишь защита от чужого любопытства.

– Я вот тоже жутко любопытная, – пробормотала таможенница, с трудом сдерживаясь, чтобы не растереть щёки, взлохматить волосы или сделать ещё что-нибудь столь же уместное.

– Это вы к чему? – выломил бровь «безопасник» – правую, чтобы его демоны в Подмирье живьём жарили.

– Может, стоит и от моего любопытства избавиться? В смысле, и меня… удалить.

– Верно, это можно, – охотно кивнул сеидхе, – только вряд ли вам это понравится.

Уточнять, что ей уже это всё не нравится, Эль не стала, молча к окну отошла.

***

Эсир кокетничать не стал, делать вид, будто его нет и никогда не было, тоже. Пришёл быстро, с «безопасником» раскланялся будто на каком-нибудь званом приёме, Эль пальчики поцеловал – таможенница не успела ни руку выдернуть, ни полбу ему дать. Уселся, аккуратно поддёрнув брюки, сцепив на колене пальцы замком.

– Я готов пойти на сделку, – заявил сходу.

– С совестью? – лениво поинтересовался сеидхе. – Так её у вас нет.

– С законом, – вежливо поправил Прат.

– Такой штуки тоже нет, – тихонько фыркнула таможенница.