Это был самый сокровенный секрет Линн, еще более сокровенный, чем любовь к Пико. Стань о ее чувствах известно, она, конечно, будет унижена, но если откроется, что она мечтает танцевать… это будет стыд и позор на весь город. В «Наставлениях Доброй Матери» сказано ясно: танцы – телодвижения для дикарей, ни в каком виде не приличествующие людям цивилизованным. Это порок, они открывают все самое худшее в каждом. Танцевать – все равно как заниматься этим или испражняться у всех на виду. Порою Линн (очень-очень редко!), ступая как можно осторожнее, так, чтобы никто не догадался, чем она занимается, пыталась танцевать у себя в комнате, повторяя подсмотренные у уличных артистов па. Ее непреодолимо влекло это занятие, порою она часами мечтала о том, как парит и кружится, целиком отдаваясь музыке… Потом Линн долго плакала от стыда. Видимо, она насквозь порочна, раз не может не пробовать, не может не думать об этом. Однажды она танцевала, сняв башмачки! Потом всю ночь ей снились какие-то дикие, яркие сны, возбуждавшие странные желания, в которых Линн даже не хотела отдавать себе отчета, и она полдня провела в храме Доброй Матери, моля даровать ей прощение и навек забыть о желании танцевать.

Ну ничего. Завтра на пустоши ей точно будет не до танцев.

Тускло мерцало бледное солнце. Волны тумана подкатывали прямо к ногам Линн, и сквозь них мерцали схваченные инеем пожухлые травы. Глубоко вздохнув, она ступила на пустошь, и ее окутала тишина. Лишь мерзлая земля хрустела под ногами. Линн вытянула руку, и кончики пальцев растаяли, теряясь в густой молочно-белой мгле.

С гулко бьющимся сердцем Линн двинулась вперед. Как она отыщет маки в этом тумане?.. Она шла медленно, внимательно разглядывая траву под ногами и стараясь не терять направления. На каждом шагу она надеялась (хоть и знала, что едва ли этому так сразу суждено случиться) увидеть твердую круглую коробочку на высокой ножке. Но шаг следовал за шагом – и ничего, лишь все та же твердая земля с мерзлой травой. По ощущениям Линн, прошел не один час, но солнце висело все так же низко, и Линн не знала, как далеко ушла – ее окружал все тот же густой туман.

Она остановилась, чтобы выпить воды, и сзади раздались громкие шаги – кто-то приближался бегом, было слышно тяжелое дыхание. Перепугавшись до полусмерти, Линн присела, обхватила голову руками и зажмурилась.

– Линн?

Она медленно поднялась, не веря своим глазам. Перед ней стоял…

– Пико?! Что ты здесь делаешь?

– Я увидел, что ты идешь сюда, и пошел за тобой.

– Но тебе нельзя на Ничейную пустошь!

– Почему? Тебе же можно.

На мгновение забыв о своей цели, о страхе и тревоге, Линн невольно залюбовалась Пико. В лучах холодного солнца его волосы казались бледно-золотыми, как трава под ее ногами. Глаза сияли нежностью. Сердце Линн затрепетало, как испуганный кролик.

– Зачем ты здесь? – спросила она, и Пико взял ее за руку.

– Я пришел за тобой. Я так давно хотел сказать тебе это. Ты мне нравишься, Линн.

Она облизнула пересохшие губы. Это все Ничейная пустошь обманывает ее. Но нет, как так может быть – ведь вот он Пико, и его золотисто-карие глаза, и его вылинявший черный камзол. Он держит ее за руку, и она чувствует, какая теплая и крепкая эта рука, всем существом ощущает прикосновение его пальцев.

– Почему же ты гулял с Эллен? Почему никогда не говорил мне об этом?

– Я думал, что не нравлюсь тебе. Ты всегда была такой сдержанной. Но я влюбился в тот самый миг, как увидел тебя, и с тех пор думал о тебе каждую минуту моей жизни.

Безумное счастье затопило Линн, настолько сильное, что она не могла ни ответить, ни пошевелиться. Этого не может быть, стучало у нее в голове, просто не может быть…

Но в этот миг Пико наклонился к ней и поцеловал в уголок губ. Это был самый робкий, самый нежный, самый бережный поцелуй на свете. Линн крепко сжала руку Пико, боясь, что сейчас умрет от счастья.

– Пойдем отсюда, – сказал Пико. – Пойдем со мной. Мы вместе уедем из Беррина, увидим мир…

«Да!» – хотела крикнуть Линн, готовая сию же минуту бежать за Пико, идти вместе с ним туда, куда он захочет. И видеть мир, и всегда быть вдвоем. Но сожаление тут же сжало ей сердце.

– Пико, я не могу. Я должна выручить братьев. Я обязательно пойду с тобой. Вот только найду синий мак, отнесу его Маррону, и тогда мы отправимся, куда скажешь!

Пико отпустил ее руку. Нет, пожалуйста, нет!..

– Или, – продолжала Линн через силу, через комок в горле, – или мы можем остаться в Беррине. Ведь можем? Разве ты бросишь свою семью, которая на тебя надеется? Разве я смогу бросить своего отца?

Пико молчал, и Линн чувствовала, как холод сковывает ее.

– Ты ведь сказал, что хочешь быть со мной! Разве ты не подождешь еще немного?!

– Прости, – сказал Пико. – Без всякой надежды я любил тебя долгие месяцы. Я не могу больше ждать, Линн.

И он растаял в тумане.

– Нет! Пико, постой!

Ни слова в ответ. Из-за подступивших слез Линн едва могла дышать. Пико никогда ей не принадлежал, а теперь она навек его потеряла. Но что толку плакать? Слезы не вернут Пико, а если бы и вернули, ее выбор останется прежним, и она снова потеряет его.

Всего этого не было, сказала она себе. Это просто морок Ничейной пустоши, которая хочет отвлечь ее, сбить с пути, заставить забыть о долге.

Линн двинулась дальше, но каждый шаг теперь давался ей с трудом, будто к ее ногам привязали тяжелые гири. Каждую секунду она надеялась снова услышать за собою шаги Пико.

Но вокруг стояла мертвая тишина.

Линн продвигалась вперед, упорная в поисках. Она давно проголодалась и устала, но вокруг ничего не менялось – лишь заиндевевшие травы поблескивали в лучах бледного солнца, едва пробивавшегося сквозь туман. Вечный холодный рассвет, застывший в одном мгновении. И ни единого признака маков.

И тут возникла музыка. Издалека донеслась едва слышная мелодия флейты. Она нарастала, и стало понятно, что играет целый оркестр: звуки флейты, арфы, бубна сливались в чудную мелодию, которая звучала чем громче, тем отвратительнее, словно по мере приближения что-то искажало, ломало ее. В конце концов музыка превратилась в самую настоящую какофонию: невидимые музыканты играли кто во что горазд, не сообразуясь ни с мелодией, ни с ритмом. Но на краю слуха, тихая, едва уловимая, звучала все та же волнующая, колдовская мелодия, которую слышала Линн с самого начала.

– Потанцуй со мной!

Из тумана выступила женщина. Высокого роста, бледная, с темными волосами, она была одета в платье из зеленого шелка, отливавшее изумрудом там, где на него падал солнечный свет. Под ногами женщины вместо сухой травы стелился мягкий, как бархат, темно-зеленый мох. Вся ее фигура тускло мерцала, будто вот-вот исчезнет, и тем не менее Линн чувствовала исходящий от нее запах влажной земли, прелых листьев и болотной сырости.

– Потанцуй со мной! – воскликнула женщина и пустилась в пляс, кружась, подпрыгивая и отбивая ногами только ей различимый ритм. Она то двигалась плавно, скользя по мху, то вдруг принималась бешено кружиться, взмывая в стремительных, легких прыжках и плавно, словно птица, опускаясь на землю. Краем зрения Линн видела на ее голове оленьи рога – точно так же, как частью слуха улавливала в хаосе мелодию. Но когда она смотрела на женщину в упор, рога исчезали.

Стоило Линн сдаться под напором отвратительных звуков, перестав им сопротивляться и позволив терзать слух, как они сложились в дивную музыку. В ней трели птиц сливались с пением горных ручьев, шелестом трав и шумом ветра, и из сокровенной глубины рождался ритм, заставлявший ноги двигаться сами собою. Лишь огромным усилием воли Линн удалось удержать себя, чтобы не присоединиться к женщине в бешеной пляске.

– Слышишь, как бьется сердце земли? Оно бьется для тебя, Линн! Земля любит тебя, танцуй же с нею!

Линн сцепила кулаки и заставила себя не двигаться.