Ну и конечно, она его встретила.

У городских ворот толпилась молодежь, возвращавшаяся с речки. Так всегда: все веселятся, гуляют, купаются – все, кроме Линн. В стайке подростков мелькнуло зеленое платье Эллен и раздался хрипловатый смех Пико. У Линн сжалось сердце, она прибавила шагу. Если она отвернется, надвинет косынку на лицо и быстро пробежит мимо них, то, может быть…

– Линн! – ну разумеется. Эллен. – Линн!

Проклятая стерва. Держа Пико под руку, Эллен изо всех сил махала Линн рукой и улыбалась так широко, будто всю жизнь была ее лучшей подругой. Смирившись с неизбежным, Линн изобразила улыбку и подошла. Эллен была без косынки – ну конечно. Как же свои прекрасные волосы не показать, пусть ее в очередной раз и накажут.

Надеясь, что краснеет не слишком сильно, Линн поздоровалась со всей компанией. Пико лучился улыбкой и тепло смотрел на нее. Ах, если бы рядом никого не было, и она могла ответить улыбкой на его улыбку, прочесть в его взгляде то, на что всегда надеялась! Но она как пить дать зардеется что твоя свекла, поэтому Линн глядела на кого угодно, только не на Пико.

– До чего славный денек! – заметила Эллен, наконец-то отцепляясь от Пико. – Мы целый день купались. А ты чего не с нами? Опять по делам бегала?

– Я… да.

– Ах, я прямо восхищаюсь тобой, Линн. Все время говорю: мне никогда не стать такой прилежной. Дурная голова, что поделаешь!

И она весело рассмеялась, приглашая поддержать ее. Вся компания, включая Пико, с готовностью последовала ее примеру. Как у нее это получается, думала Линн. Отпусти я такую шуточку и засмейся, на меня как на дуру бы посмотрели.

– Ты сегодня не в лавке? – продолжала Эллен. – Я думала зайти за лентами. Вам привезли те, красные, ты помнишь? А ты уже купила розовый шелк? Я сказала матери: покупаем заранее и шьем у лучшей мастерицы, ты же знаешь, у госпожи Беллины все на год вперед расписано, а кто же захочет позориться в такой день. Лично я нет, я считаю это все болтают, будто бабочке все равно, но ведь она посланница Доброй Матери, а Добрая Мать, я уверена, хочет, чтобы ее служительница была одета прилично, и потом…

Эллен трещала, а Линн, не решаясь прервать ее, диву давалась, что и все остальные внимали ей раскрыв рот. Все девушки уже начали шить себе наряды на Избрание – кроме Линн. У нее на это не было денег. Ей наверняка придется брать наряд напрокат. Да и к чему наряжаться. Добрая Мать все равно ее не изберет. Наверняка она предпочтет Эллен, которой и без того достается все, которая может гулять с мальчиками, поедать ягоды и фрукты, купаться в речке, наряжаться в шелка и проводить время с Пико, очаровывая его, хотя она вовсе его не любит, в то время как Линн… Нет, она не будет думать об этом.

– Прости, Эллен, – негромко сказала она. – Мне правда пора.

Напоследок она все-таки решилась бросить на Пико мимолетный взгляд, и ей показалось, что в глазах его мелькнуло сожаление о ее уходе. Он приветливо кивнул ей, и Линн даже смогла в ответ улыбнуться.

В библиотеку Линн отправилась с первыми лучами солнца. Несмотря на свежее солнечное утро, на душе у нее скребли кошки: из головы не выходил разговор с отцом. Всей правды она не открыла: сказала лишь, что братья задолжали Маррону и сейчас находятся у него, сама же она ищет способ их вызволить. Как и ожидала Линн, отец накричал на нее: мол, вся семья на нее полагается, так кто, спрашивается, будет смотреть за Микки и Ру?! Разве он виноват, что сломал ногу и не ходит который год? Уж он бы не допустил до такого! Сгорая от стыда, Линн молча его выслушивала: возразить было нечего. Ее пугал этот злой, беспомощный старик, годами не покидавший своего кресла. Порой Линн просто не верилось, что это тот же ласковый, веселый человек, который водил ее гулять, играл и читал с ней, рассказывал ей истории и сказки. Всего за несколько месяцев он превратился из бодрого мужчины в расцвете лет в обрюзгшего старого человека, который только и делал что помыкал всеми и жаловался на жизнь, которая так несправедливо обошлась с ним.

– Ну и что ты собралась делать? – в конце концов спросил он, немного успокоившись. – Сколько они должны?

Линн хотела приуменьшить цифру, но лгать была не мастерица и призналась как есть, что вызвало новый шквал обвинений и упреков. Линн выслушала и их. Она молода, здорова, сильна, а отец горюет и болен. Она должна сочувствовать, а не возражать ему.

– Послушай, папа… ну подожди. Я говорила с Марроном. Ему нужна… одна вещь. Я узнаю, может быть, у меня получится ее достать. Я сейчас пойду в библиотеку…

– То есть лавка опять останется без присмотра?! Ты же знаешь, что Фимо нечист на руку. Сколько раз я говорил, что за ним нужен глаз да глаз!

Это была правда, Линн и сама подозревала управляющего, только вот поймать за руку его не удавалось, так ловко он прятал хвосты. Втихомолку Линн считала, что в одиночку ничуть не хуже заправляла бы лавкой, ведь она и так все уже делала: принимала, продавала и раскладывала товар, заведовала складом, вела счета. Только кто же поставит во главе девчонку, ведь Линн не сравнялось еще и пятнадцати.

– Прости, папа, – Линн примирительно положила руку ему на плечо. – Знаю, оставить Фимо одного все равно что запустить мышь в кладовку. Но я ненадолго, обещаю. Кто-то же должен выручить Микки и Ру.

Отец еще побухтел для вида, но видно было, что пусть и нехотя, он вынужден согласиться с Линн. Пока она накрывала стол к завтраку, пришла сиделка, госпожа Минна. К огорчению Линн, отец так и не оттаял: подчеркнуто холодный с дочерью, он с преувеличенной теплотой приветствовал Минну, словно говоря Линн: вот, снова ты оставляешь меня на милость чужого человека, который заботится обо мне за плату, и даже она относится ко мне лучше, чем ты. Расстроенная Линн попрощалась; госпожа Минна пожелала ей приятного дня, отец же едва повернул голову в ее сторону.

Утренний Беррин сиял красотой и свежестью. Почти на каждом окне и у каждой двери пестрели цветы: горожане любили украшать фасады своих домов, а в преддверии дня Избрания относились к этому с особенным рвением. День, когда Добрая Мать выбирала себе подопечную, был одним из самых больших праздников года – а для девушек самым важным и волнующим днем.

Потому что быть избранной Доброй Матерью – это все равно, что вытянуть счастливый билет на всю жизнь. И не только для себя, но и для своего семейства.

Церемония Избрания начиналась рано утром. Все достигшие четырнадцатилетия девушки, одетые в бледно-розовые платья, сшитые специально для этого дня, собирались на главной площади города. После короткой торжественной речи заклинатели выпускали вестницу Доброй Матери – лазурную бабочку. Та, кому она сядет на плечо, и станет избранницей.

Больше она не вернется в родительский дом. С площади избранница отправится в храм, чтобы провести ночь в молитвах. Наутро в сопровождении заклинателей она отправится в обитель, где сама Добрая Мать станет ее наставницей. Затем девушка навсегда покинет Беррин, чтобы стать супругой короля, принца или знатного вельможи. Семья больше никогда не увидит ее, но в утешение получит кошель серебра. На эти деньги можно купить хороший дом, открыть дело или выгодно выдать замуж других дочерей.

Попытать счастья можно было лишь раз – в церемонии принимали участие только четырнадцатилетние девушки. Уже за несколько недель до торжества в храме всегда было битком народу: каждая девушка, которой предстояло стать претенденткой в этом году, молилась о том, чтобы стать избранницей.

Линн не надеялась, что бабочка сядет ей на плечо: это было бы слишком большой удачей, а Линн никогда особенно не везло. Скорее уж Добрая Мать предпочтет Эллен или ей подобную – тех, кому и без того доставалось все. И тем не менее Линн добросовестно следовала обычаю: заглядывала в храм, чтобы подарить Доброй Матери цветов и возжечь благовония.

Зашла и сегодня. Просторный, светлый храм из сияющего розового мрамора широко распахнул позолоченные ворота. К ним от площади поднималась широкая лестница. Здание подпирали покрытые чешуей крылатые, с длинными когтями и оскаленными зубами чудовища, символизировавшие зло, поверженное добродетелью. Величественный, подавлявший собою жутких монстров храм словно говорил: Добрая Мать заботится о вас, зло побеждено и наказано.