"…Заезжал к Пелагее Васильевне за цветами. Она оказалась больной, поэтому не торгует цветами. Сходил в аптеку за лекарством для неё, затем она написала мне доверенность на торговлю цветами…"
Затем строк тридцать неразборчиво и затем разборчиво:
"…Я шёл по земле: по большому постоянному магниту, с огромным букетом гладиолусов для продажи. Перейдя подземный переход у станции метро «Дзержинская», я выбрал возле магазина "Детский мир" оживленный угол (как раз напротив памятника первопечатнику Фёдорову) и начал торговлю. Место для меня было самым счастливым. С этого угла очень хорошо просматривались проспект и переулок, так что появление милиционера или дружинника не могло застать меня врасплох, А если они всё-таки появлялись, то я легко скрывался, смешиваясь с толпой прохожих.
Должен сказать, что у меня уже накопился некоторый опыт продажи цветов.
Правда, сегодня мне что-то не везло. Всё время приходилось закрывать торговлю — то и дело появлялся милиционер, и мне время от времени нужно было скрываться от него в переулке… Конечно, я бы ни за что не попался со своими гладиолусами, если бы не…"
На словах "если бы не…" страница закончилась, а на двух следующих страницах нельзя было разобрать ни одной буквы — всё расплылось, лишь в конце второй страницы удалось прочитать несколько фраз:
"…Зря бежал от милиционера! Это же такое счастье, что меня пригласили в милицию, и как это я сам не догадался зайти туда раньше и поставить в известность…"
Затем снова ничего не разобрать. Дальше, через две страницы, на третьей, Юрий вспоминает, как он находился в милиции, в детской комнате, и женщина-милиционер беседовала с ним.
"— Тебе бы с твоей скоростью бега спортом заниматься, — сказала она мне, — а ты цветами торгуешь.
— Между прочим, — отчеканил я, — прошу зафиксировать в протоколе, что до бега и после бега пульс у меня был пятьдесят два, ритмичный и глубокого наполнения, и никаких вазомоторов и никакой вегетатики!..
— Да, да, — согласилась дежурная по детской комнате, — ты спекулируешь цветами, и с таким, я бы сказала, нечеловеческим спокойствием.
— Я не спекулирую, — ответил я. — Я помогаю Пелагее Васильевне торговать. У неё есть разрешение, а она меня попросила помочь ей, потому что она болеет, и даже доверенность написала.
— А где у тебя доверенность? — спросила женщина-милиционер.
— Потерял. — Я действительно где-то посеял эту бумажку.
— Ты мне зубы не заговаривай, — сказала женщина-милиционер, говори имя, фамилию, где живёшь, почему торгуешь цветами, где взял гладиолусы.
Я, конечно, на все эти вопросы не ответил. Начнёшь с объяснений, а кончать придётся тем, что попросит раскрыть мои секреты чедоземпрских, псиповских и сверкских тренировок. Но, когда женщина-милиционер настойчиво попросила всё-таки открыть моё имя и мою фамилию, я сказал как можно дипломатичнее:
— Ну подождите немного — скоро узнаете.
— Это как же скоро?
— Ну лет через тридцать или даже через двадцать.
— Так я уже на пенсию уйду, — сказала женщина, хитро улыбнувшись.
Это она меня хотела разжалобить: молодая, а говорит о пенсии. Но меня не разжалобишь, не на такого напала.
— Вы знаете что, — посоветовал я, — сейчас, вместо того чтобы выяснить, кто я, вы меня лучше запомните и когда придёте домой, то напишите обо мне…
— Что же написать о тебе?
— Ну это… воспоминание…
— Воспоминание? — Женщина даже рассмеялась. — Воспоминание о том, как ты гладиолусами торгуешь? Между прочим, ты вот цветами торгуешь, — продолжала она, — а не знаешь, что революционные работницы ещё при царе лозунг такой носили на демонстрациях: "Хлеба и роз!" Ты слышал об этом?..
— В оранжерее при университете на сельскохозяйственном факультете недавно начат необычный эксперимент, — сказал я. Электронно-вычислительной машине доверено управлять автоматической установкой, заменяющей во многом человека в выращивании ирисов, тюльпанов и гладиолусов. Установка, управляемая компьютером, передвигается по оранжерее в восемьсот квадратных метров по уложенным вдоль стен рельсам и выполняет самые разнообразные операции. Вы, конечно, об этом ничего не слышали?
— Как не слышала, — сказала женщина, — очень даже слышала.
— От кого? — удивился я.
— А от тебя, от тебя слышала!
Я даже на одну, может, миллионную долю секунды растерялся, так меня ловко поддели с ответом, но женщина в милицейской форме продолжала:
— Про электронно-вычислительную машину и про её применение ты кое-что знаешь, но вот о себе ты почти ничего не знаешь.
— Как это не знаю? — обиделся я.
— Ну вот не знаешь твоё имя, твою фамилию, где живёшь, — принялась она опять за своё.
— Вы лучше скажите мне, кто может быть автором вот этих стихов, — сказал я, доставая из внутреннего кармана листок со стихами. — Наука же утверждает, что в почерке отражаются индивидуальные особенности личности и что каждый имеет свой почерк, я правильно говорю? А то я, значит, себя зачедоземприваю, а меня хотят во что бы то ни стало расчедоземприть! — проговорился я.
— Чего, чего? — насторожилась дежурная.
— Да это я… я просто так говорю, — прикусил я свой язык.
— Говоришь ты правильно, — подтвердила женщина, — а поступаешь…
Но я ей не дал договорить.
Вот, товарищи потомки, теперь вы поймёте, почему я сначала расстроился, а потом сразу обрадовался, что меня пригласили в милицию. Мне бы давно самому сюда прийти с этими стихотворениями.
Женщина прочла все три стихотворения и сказала:
— А зачем же это по почерку устанавливать автора? Хорошие стихи…
— А затем, что они без подписи, — объяснил я.
— А зачем, чтобы они были с подписью?
— А затем… — сказал я. — Ну, что бы вы сказали, если бы при расследовании какого-нибудь преступления вашим милиционерам не надо было иметь никакого суплеса…
— Ты и суплес знаешь?
— Суплес, — отчеканил я, — это гибкость тела. Вырабатывается специальными тренировочными упражнениями, способствующими увеличению подвижности позвоночника и эластичности межпозвоночных хрящевых дисков, всего суставно-связочного аппарата и мышечной системы.
— Значит, не надо никакого суплеса? — переспросила меня дежурная. — А что же надо?
— А надо, чтобы был псип, которым обладает… то есть будет обладать скоро один человек, — поправил я сам себя. — Псип — полное собрание изобретений природы, — пояснил я, не дожидаясь вопроса, и тут же стал объяснять главное: — Значит, при расследовании какого-нибудь преступления милиционер выскакивает из отделения, он человек-ищейка, у него отличное верхнее чутьё, как у ищейки. Что такое верхнее чутьё? — спросил я дежурную.
— Верхнее чутьё — это способность собаки улавливать запахи по воздуху, а не по следу, — отчеканила дежурная.
— Правильно, — похвалил я её. — Затем милиционер вглядывается, словно кошка, в темноту!.. Что вы знаете про кошек? — спросил я дежурную.
— Что они в восемь раз лучше видят в темноте, чем человек, но зато кошки видят всё в чёрно-белом изображении! — ответила дежурная без запинки.
— Очень хорошо! — похвалил я дежурную и продолжил: — Затем милиционер со скоростью гепарда бросается вдогонку за преступником. Преступник — в лес, милиционер взмывает соколом в небо и коршуном пикирует на врага! Что вы знаете про гепарда, сокола и коршуна?
— Постой, кто кого допрашивает? — опомнилась вдруг дежурная по детской комнате…"
…Дальше пропущена целая страница, а через страницу записана следующая фраза дежурной:
"… — Товарищ капитан, меня допрашивает задержанный! Дайте мне кого-нибудь на помощь, я одна с ним не могу справиться!.."
Затем нельзя было разобрать ещё две страницы, на которых сохранились только отдельные слова. По-видимому, на помощь дежурной капитан все-таки пришёл, и дальнейшая беседа велась втроем. Беседа, впрочем, тоже исчезла. От неё остались три обрывка:
"… — И вот, чтобы вся наша милиция обладала тем, о чём я вам рассказывал, надо знать, что всё это зависит от человека, то есть меня! Вот почему я не могу, скажу больше, не имею права называть своё имя и свою фамилию… Всё-таки кругом есть ещё и иностранные разведчики.
