В конце концов, после того как однажды осталась у матери на несколько дней, оставила куб, осознала это и позвонила Вариб как раз в тот момент, когда та намеревалась его выбросить, она подумала, что с ней слепок разума КьиРиа не будет в безопасности. Потом она перебралась в другую часть Зис и действительно потеряла куб, машинально сунув его куда-то при переезде. В итоге, он всё-таки нашелся в дальнем ящике её стола.

Впоследствии она активировала его еще раз, а затем передала в дар одному из коллекционных орденов в системе Оспин, где хранилось множество старых вещей из прошлых веков Гзилта, каталогизированных, надёжно сберегаемых… и почти никогда больше не извлекаемых на свет. Подобная участь едва не постигла и одиннадцатиструнную, которую она хранила и на которой играла не чаще раза в году. Но это было бы слишком большой жертвой для её памяти — хранение нелепого инструмента как-то помогало ей не чувствовать себя так неуютно из-за отказа от сознания КьиРиа, даже если к тому времени она снова убедила себя, что он был просто старым мошенником.

Тем не менее, только когда она задумалась о том, чтобы найти себе занятие на всю жизнь в преддверии Сублимации, ей снова пришла в голову мысль сыграть на этой штуке.

Впоследствии она не раз жалела об этом своём решении.

Она проснулась и попыталась вспомнить, где находится. В тусклом свете её расширенные глаза озирали комнату или каюту, которую она не узнала. Комната выглядела мило. Стояла почти полная тишина. Она находилась в просторном челноке корабля Культуры, "Ошибка Не…”, лёжа на пуховой кровати, расположенной в небольшом алькове, в стороне от основного открытого пространства корабля. В другой нише, закрытой, лежало недвижимое тело андроида Паринхерма. Одиннадцатиструнная была спрятана где-то наверху, в шкафчике для хранения.

Пиан лежала на полу, на темном коврике. Она лениво приподняла кончик одного уголка, спросонья признавая её, затем снова легла.

Вир лежала и думала о только что прошедшем дне. Она была без сознания по меньшей мере дважды. Успела познакомиться или просто встретиться с десятками людей, которые теперь мертвы. Её спасали один раз, потом ещё раз, и в обоих случаях она избежала смерти. И ей сказали искать разум — сознание старого мошенника, повстречавшегося ей ненароком почти двадцать лет назад, когда — оглядываясь назад — она была ещё совсем ребенком. Люди умирали, корабли ломались, чтобы доставить её с места на место, а она отнюдь не была уверена, что является человеком, способным совершить то, что все от неё ожидают.

Скоро всё это будет неважно. Она все равно собиралась в Сублимацию, так ведь? Все остальные собирались. Она полагала, что и ей придется пойти, если все её сородичи отправятся за горизонт.

В глубине своего я она не была уверена, имеет ли для неё значение, что Книга Истины была основана на лжи, о чём многие давно уже догадывались.

Сколь важным это было для остальных людей её вида? Возможно, очень важным — в достаточной степени значимым. Остановит ли знание о лжеапокрифе — если оно было правдой — людей от Сублимации? Не исключено. Очень многое в процессе принятия решения об окончательном цивилизационном переходе было связано с настроением, с атмосферой постепенно растущей, общей, блаженной покорности. Чувство неизбежности каким-то образом поселилось в их мире, самораспространяясь и саморасширяясь, отчего Сублимация представлялась просто следующим, естественным шагом.

Люди давно судачили о ней на протяжении столетий, но только в последние поколение или два идея начала рассматриваться через спектр вероятности в воображении масс, начиная с немыслимых предположений, прогрессируя до абсурда, затем переходя от возможного, но маловероятного к очевидно вероятному, прежде чем, в конце концов, прийти — примерно во время ее рождения — к, казалось, неизбежному.

И ожидаемому, желанному.

Изменится ли восприятие идеи, если выяснится, что Книга Истины являлась всего лишь инопланетным трюком, а священные, полубожественные Зихдрены обычными шарлатанами?

Некоторые люди считали, что гзилты собрались приобщиться слишком рано, что большинство видов и цивилизаций проходят гораздо более длинный путь, более продолжительный период роста, прежде чем решаются покинуть этот мир… но все виды были разными, а гзилты считали себя особенно разными, исключительно разными, отчасти из-за Книги и того, что она им рассказывала. Если бы её послание было поставлено под сомнение, разрушило бы это основы их самоудовлетворенности и заставило бы людей усомниться в мудрости принятого решения и ценности Сублимации как таковой?

Может быть, просто смутившись, они захотят избежать стыда и неуверенности, поспешив в Сублимацию с ещё большей решимостью. Или уйдет только половина цивилизации, какая-то часть — достаточная, чтобы быть жизнеспособной — Там, внутри, оставив сомневающихся позади, предоставив им возможность принять собственное решение когда-нибудь позже. Таким образом, в Сублимации, не исключено, возникнет раскол, не поддающийся исцелению, а в реальности — хаос.

Даже если Сублимация свершится, как и планировалось, в полном объеме, не повлияет ли знание о том контр-откровении о Книге в последний момент на опыт Гзилта после того, как они станут Свёрнутыми и недоступными?

Если она правильно помнила статьи и книги, которые читала, передачи и обсуждения, которые видела, то это не имело практически никакого значения, но никто — даже Старшие цивилизации, изучавшие такие вещи на протяжении эпох, — не могли быть полностью уверены, потому что ничтожно мало информации просачивалось Оттуда, смутной, непостижимой информации.

У неё не было ответов: все, что она могла сделать — это исполнить то, о чём её попросили.

В чём она была уверена, так это в том, что не должна отвечать за последствия, какими бы те ни были. Она просто музыкант, обычный человек, волею случая ненадолго столкнувшийся со стариком, с которым все вдруг захотели поговорить.

Она не была какой-то особенной. И не была идиоткой, готовая с радостью признать в себе одарённого музыканта, но не готовая обременять себя столь важной частью общественного бытия, связанного с иными видами и незнакомыми реалиями в преддверии последних дней.

Может быть, ей стоило просто оставить КьиРиа в покое? Попросить корабль отвезти её домой, или в место, ставшее новой штаб-квартирой полка, отчитаться там, а затем вернуться на Зис, в свою квартиру, или в другое место — куда угодно, — где нет вероятности оказаться внутри всех этих безумных коллизий с высокотехнологичными орудиями и бесчисленными жертвами? Но она пообещала Рейкл. Пообещала, что сделает то, о чем её попросили или, возможно, приказали. Кроме того её вернули в армию, так что даже когда маячила Сублимация и все обычные правила и дисциплины, казалось, испарялись, оставались долг, самоуважение, честь. Ты делала то, что считала нужным, чтобы потом, оглядываясь назад, не чувствовать себя виноватой. А воспоминания, воспоминания о прошлом, конечно же, сохранялись и в Сублимированном. Ты есть то, что ты делаешь, как сказал ей КьиРиа годы назад. И пока в тебе присутствует контекст, ты останешься собой, даже будучи Свёрнутой.

Она перевернулась, закрыла глаза и понадеялась, что в Возвышенном всё ещё можно будет иногда поспать.

Септаме Банстегейн сумел изобразить ужас, когда ему доложили, что на штаб-квартиру Социалистическо-республиканского народно-освободительного четырнадцатого полка было совершено нападение. Новость о случившемся поступила вскоре после голосования, в результате которого Ронте был присвоен статус привилегированных партнеров, и ему не составило труда направить гнев и ярость, испытываемые им в связи с этим поражением, в реакцию на последующие, гораздо более серьезные события. Он все еще был зол, когда снова встретился с Чекври в специальной палате глубоко под зданием парламента.

— Две тысячи человек, Чекври, во имя Пророка…