Предполагалось, что именно эта склонность являлась основополагающей у всякого биологического вида. И если вы, к примеру, хотели почувствовать, что каким-то образом контролируете корабль, флот или даже целую цивилизацию, постижение их межвидовой вербальной эквилибристики должно было по идее способствовать тому — во всяком случае, убедить вас в оном.

Наконец один из участников диспута сказал: “Мы… вероятно, приближаемся к расстоянию, на котором корабль Культуры сможет начать считывать наши сообщения”.

— В самом деле?.. С такого значительного расстояния?

— … Необходимо шифровать… Предосторожность не повредит.

Открытый обмен сообщениями между кораблями тотчас прекратился. Ошибкой Не… рассматривалась возможность наведения эффектора на ведущее судно для внутреннего наблюдения за ним, но был крошечный шанс, что они заметят его — крошечный, увеличенный вероятностью того, что флот несет с собой чью-то чужую технологию, украденную во время предыдущих вылазок за мусором, — так что он не стал рисковать.

Спустя несколько часов терпеливого ожидания лисейденская флотилия больших кубовидных кораблей, наконец, добралась до системы Ри, выведенная на довольно причудливую орбиту вокруг истлевающего солнца с эквивалентом варп-двигателя — громким лязгом и клубами черного дыма. Теперь они официально встретились с кораблем Культуры «Ошибка Не…»

Бурные приветствия, исполненные торжественности и, словно бы, искреннего дружелюбия, потоками лились в обоих направлениях.

По прошествии сего действа аватоидного угря увезли на флагман флота на старинном челноке, специально причаленном для этой цели. Многочисленные подпрограммы «Ошибки Не …» — как например, программа, посвященная глубокому анализу последних данных датчиков ГС с помощью оппортунистической триангуляции после значительных перемещений в любой заданной системе отсчета реального пространства — отмечали мельчайшие странности.

…Это случилось чуть более чем двадцатью двумя часами ранее и примерно в четверти расстояния вдоль границы сферы звезд и пространства, составлявшего объем влияния Гзилта. В частности, в колоссальных, медленно падающих облаках, пустошах и световых завесах, окружающих сверхновую Ямпт-Сферде: ту манящую дьявольской красотой звезду, замеченную им ранее, чей настоящий свет еще не добрался сюда. Где-то внутри этого огромного, ускользающего огня туманности возникла микроскопическая вспышка излучения с необычным, даже аномальным характерным спектром…

Пока транспортный шаттл переместился всего на несколько нанометров по пути к месту назначения, ядра ИИ на флагманском корабле Лисейдена как будто бездействовали между циклами, а сами лисейдены казались застывшими и безмолвными, даже в реальном времени, Ошибка Не… наблюдал, как каскады его подпрограммы за неуловимо короткое время высасывают и просеивают вычислительные ресурсы баз данных, быстро производя весь доступный анализ, который можно было собрать по внезапно всплывшему вопросу.

…Аномалия — настолько слабая, далекая и подавленная бурлящим вихрем энергий вокруг нее, что ее можно было назвать лишь очень двусмысленным мерцанием — выглядела так, будто центр её был точно сосредоточен на искусственно поддерживаемом планетарном фрагменте под названием Аблэйт, где у гзилтов имелось своего рода церемониальное сооружение.

…О-о, — подумал корабль Культуры.

Септаме Банстегейн ходил от группы к группе, принимая участие в многочисленных рукопожатиях — присутствующие стояли боком и складывали одну руку в большой запутанный, но благонамеренный клубок в центре. Иногда в результате этого “встряхивания” возникала дрожащая путаница, а порой клубок цепляющихся рук принимался резко подниматься и опускаться, как будто все делали это преднамеренно, неизменно выказывая при этом крайнее удивление. Несомненно, тут крылась определённая метафора, аллюзия на некое действо.

В любом случае, Банстегейн не испытывал удовольствия от процесса, на самом деле он его ненавидел. И именно поэтому он особенно старательно заботился о том, чтобы внешне все выглядело так, будто ничто в этом мире не могло бы доставить ему большего удовольствия. Он был сердечен, любезен, заливался смехом, когда было нужно, но постоянно испытывал потребность вымыть руку или хотя бы вытереть ее об одежду, как бы дезактивировать её после всех этих потных прикосновений.

Что ж, то была лишь одна из многих нежелательных вещей, которые должен был делать человек в его положении. В конце концов, оно того стоило — стоило бы.

— Ну, Бан, теперь все твое!

— Фолрисон, — Банстегейн расплылся в улыбке, когда младший парламентарий принялся трясти его за плечи. Слишком фамильярно, подумал Банстегейн. Фолрисон выглядел пьяным, возможно, и был пьяным — многие из них были пьяны, но не он, никогда не он. И ему определённо не нравилось, когда его называли “Бан”.

— Все наше, я думаю, — поправил он и скромно указал на свою грудь. — Не более, чем смотритель.

— Нет, ты наконец-то добился своего. Ты главный, — Фолрисон улыбнулся. — Ненадолго, но, если это сделает тебя счастливым… — Он отвел глаза, как бы расфокусировав взгляд, будто переключив вдруг внимание на что-то другое. — Извини, — сказал Фолрисон и отдалился.

Банстегейн улыбнулся, наблюдая, как спина Фолрисона тает в толпе: наконец-то отвязался.

Тем временем его главный секретарь и адъютант возникли в поле зрения.

— Где вы были оба, когда я нуждался в вас? — без обиняков спросил он.

Джеван, его главный секретарь, выглядел встревоженным.

— Но, — начал он, — вы же сами…

— Хочешь салфетку, септаме? — промурлыкала Солбли, улыбаясь и вытаскивая из сумки влажный квадрат, осторожно протягивая ему.

Банстегейн кивнул, быстро вытер руки и вернул полотенце Солбли.

— Пошли, — коротко бросил он.

В конце концов, стряхнув с себя последнего чересчур экспансивного доброжелателя, они смогли добраться до дверей, ведущих из все еще переполненного главного зала собраний на верхние уровни и террасу с видом на затемненные сады и почти безлюдный город.

Банстегейн кивнул парламентскому констеблю, который открыл дверь, оказавшись на вершине ступенек, ведущих вниз на террасу, в то время как Джеван и Солбли почтительно следовали в паре шагов позади, озирая пространство, на случай, если кто-то вдруг бросится следом в намерении рассказать, какой же это был исторический день. Его наушник, освобожденный от введенного правилами запрета на личные сообщения внутри здания парламента, начал просыпаться, но он тотчас отключил его. Джеван и Солбли, наверстывая упущенное, сообщали ему обо всем срочном.

Сады — круглые мощеные круги и брызгающие бассейны, окруженные похожими на лабиринт глыбами черных живых изгородей, внутри которых всегда легко сыскался бы уголок, где можно было поговорить в тишине, — только начинали выглядеть заброшенными, в мягком, приглушенном свете, льющемся из старинных фонарных столбов. Город — причудливое нагромождение низких куполов и высоких шпилей, слегка освещенных прожекторами, пропастийно пустых, уподобленных декорациям, — лежал тихо и неподвижно под темным облачным небом. Уже поздно… Сессия действительно затянулась.

Горстка самолетов проплыла над М’йоном, мигая огнями, не так давно исчислявшихся сотнями. Банстегейн долгое время считал старую Церемониальную столицу музеем под открытым небом, а парламент самым пыльным его экспонатом. Теперь это и в самом деле напоминало музей. Как бы ни было, а М’йон был вовсе не здесь, в центре — а в переполненных жилых домах, огромных кораблях, орбитальных фабриках и штабах полков.

На террасе толпилась основная группа: бесполезный президент, её когорта изнеженных тримов, несколько соратников и горстка младших деганов. Секретари, адъютанты, советники, ряд крупных шишек из армейского руководства и горстка аккредитованных пришельцев составляли остальных, отдельные из инопланетян были гуманоидами, другие, к сожалению, нет. Посольская группа с Ронте — насекомые, принадлежавшие к одной из двух цивилизаций падальщиков, с которыми имели дела гзилты, — внутри громоздких экзокостюмов, похожих на сложные космические корабли в миниатюре, со всеми тревожно острыми сочленениями и углами, виднелась поодаль, периодически шипя и издавая зловоние, благодаря высвобождению какого-то секреторного газа. Их переводчики работали не так хорошо, как им мнилось, и разговор с этими тварями мог порой сбивать с толку. Они всегда околачивались на задворках таких сборищ, счастливые, что у них есть военный атташе Гзилта, с которым можно поговорить, очевидно не подозревая, что несчастному офицеру просто вменялось в обязанность делать это. Четверо из шести Ронте в костюмах опирались на тонкие на вид штанины, двое других плыли над прудом, издавая похожие на мелодию звуки. Тут же присутствовало несколько журналистов и прочих представителей СМИ, что было отмечено им с некоторым отвращением — в теле не без паразитов.