Враги подползали все ближе и ближе, и мы подшибали их из автоматов и ружей. Но пулемет был просто необходим. Что же он молчит? Сережа! Сережа! Ну что же ты?

А спины ползущих солдат все ближе и ближе, вот они скрываются за камнем, не достанешь, вот появилась за кустом матово-зеленая каска. Эх, промазал!

Ударяются о камни пули и, посвистывая, пролетают мимо.

— Гитара! — кричит Иван Фаддеевич.

Но Сережа молчит.

Теперь уже пора хвататься за гранаты. Три штуки лежат передо мной на бруствере. А пулемет молчит. Нет, мне не хотелось бы снова пережить эту минуту никогда.

— Сынок, — слышу я голос командира, — проверь гитару!

Я быстро собираю гранаты, привешиваю две к поясу и, держа одну наготове в руке, ползу к ячейке Сережи. Камни царапают руки, ветки с размаху хлещут по лицу.

— Сережа, что с тобой? — шепчу я. — Ранен? Дай пулемет.

В ячейке Жихарева второму человеку поместиться негде.

— Немецкий патрон попался. Заело! — со злостью отвечает мне Сережа. И я вижу, как по его щекам катятся слезы досады.

Наконец он выковыривает из диска злополучный патрон и с силой бросает в сторону неприятеля.

Если бы в эту минуту пулемет Жихарева не застрочил, вряд ли кто из нас ушел бы с высоты и вряд ли я смог бы написать эти строки.

Он вел огонь безостановочно. Я же набивал запасной диск. Для этого пришлось высыпать все из патронташа, отползти на несколько метров и снять сумку с убитого партизана. Спасибо, товарищ, за твою последнюю помощь.

Раздалась запоздалая финская команда.

Уцелевшие егеря поднялись на ноги, но мы тоже вскочили и, швыряя гранаты с близкого расстояния (они рвались совсем рядом), пошли в контратаку.

Мне жалко тех, кто никогда не испытал счастья видеть, как от него бежит враг.

Но для того чтобы понять события этой ночи, надо знать все о Шокшине.

Худощавый и ловкий, обвешанный шашками, Алексей полз по лощинке впереди товарищей. Шорох от движения ползущих людей, шуршание задетого рукой и покатившегося вниз камешка заглушались немолчной стрельбой, на которую, сберегая патроны, мы отзывались скупо.

Шокшину и Последнему Часу удалось незамеченными проползти между двумя вражескими окопами, третьего же партизана окликнул фашист, перезаряжавший в эту минуту винтовку.

— Тише ты, тише, дьявол! — по-фински отозвался Шокшин. — Разведка назад идет, а ты орешь во всю глотку.

Солдат успокоился.

Так четверо друзей проползли в тыл белофинским окопам и притаились там. Скрытые ночной темнотой, они лежали за густыми кустами и смотрели отсюда на лесистую высоту, где находились сейчас товарищи, жизнь и судьба которых во многом зависела от них. Над высотою, ослепительно вспыхивая, рвались мины. Слева и справа стрекотали пулеметы.

Шумно было в те минуты в дремучем карельском лесу.

И вдруг в небо взвилась зеленая ракета. На мгновение все замерло, замолчало, приникло к земле. Но это молчание продолжалось столько времени, сколько нужно было для того, чтобы выбраться из окопов. Затем, крича, ругаясь и стреляя перед собой в темноту, финны побежали вверх по склону. Их встретили наши точные выстрелы.

Финны падали вокруг, но продолжали наступать.

Где-то поблизости стукались о стволы и стонали пули, но Шокшин быстро опускался в финский окоп, закладывал на дно его толовую шашку и присыпал ее сырой рыхлой землей. Двести граммов тола не так мало для врага. Затем Шокшин во весь рост перебирался в соседний окоп и там так же быстро ставил шашку и присыпал ее землей. То же самое, правда, не так быстро и не так ловко, проделывал Последний Час и двое других. Последний Час перебирался из окопа в окоп на четвереньках.

Поставив седьмую мину, Шокшин выскочил из окопа и отбежал назад к кустам. Черной от земли рукой он стер пот со лба.

Крики «эля-эля-элякоон» затихли. Вдруг на горе громко заработал пулемет.

«Не последним ли диском бьет Жихарев?» — подумал Шокшин и перевел свой автомат на стрельбу очередями.

По крикам, по шуму, по тому, как рвались на высотке ручные гранаты, по нашим боевым возгласам Шокшин понял, что атака выдохлась и белофинны откатываются назад, на исходное положение, к своим окопам.

«Сейчас начнется спектакль!» — с торжеством подумал он.

И ему не пришлось долго ждать.

Отбегающие солдаты стали прыгать в свои окопы. И вот тут-то начались взрывы. Один за другим егеря взлетали на воздух.

И тогда, как это было условлено, Шокшин, подняв высоко над головой свой автомат, закричал:

— Бей сволочей!

Командир услышал этот сигнал и тоже крикнул: — Вперед! Вперед! За мной!

И в то время как Шокшин и Последний Час вместе с товарищами били с тыла по растерявшимся, перепуганным белофиннам и егерям, мы все устремились вперед, вниз по склону высотки.

Я бежал по камням, перепрыгивая через маленькие кустики, и кричал изо всех сил слова, в которых были восторг и ненависть, презрение и ярость.

Мы быстро бежали вперед, стреляя, ругаясь, швыряя гранаты. Ведь только командир и комиссар знали в ту минуту, что делала четверка Шокшина в тылу неприятельской обороны.

Рядом со мной, слева, справа, сзади в ночной полумгле бежали товарищи, оборванные, истомленные голодом. Странно, но я в темноте ни разу не споткнулся, не поскользнулся, хотя устилавшая склон хвоя была скользкой. Словно какие-то крылья несли меня вперед…

Мы уже побежали к вражеским окопам. И вдруг мне почему-то показалось, что отец окликнул меня. Я посмотрел влево. Шагах в двадцати от меня на земле лежал человек и продолжал выкрикивать:

— Бей фашистов!

Это был Иван Фаддеевич.

Над ним склонилась Даша. Белый бинт в ее руках виднелся издалека.

«Ранен. Наверное, легко», — старался я утешить себя, перепрыгивая через финский окоп.

И вдруг сквозь оглушительный шум до меня донесся возглас Сережи:

— Даша! Даша! Смотри, он убьет тебя!

Я обернулся и увидел Дашу, склонившуюся над Иваном Фаддеевичем. Финский солдат приближался к ней. Я поднял свой автомат, но его сразу же пришлось опустить: теперь легко было промахнуться — попасть в Дашу или Ивана Фаддеевича.

Солдат подбегал к Даше сзади. Автомат болтался у него на ремне. Он, видимо, хотел взять ее в плен (как страшно в такие минуты видеть все это и быть бессильным помочь!). Даша не слышала, что крикнул ей Сережа, но почувствовала, как шюцкоровец обхватил ее сзади. И откуда только у нее взялись силы, — она рванулась и, высвободившись из рук огромного солдата, резко повернулась. Перед ней стоял долговязый детина, он был у меня на мушке, но я по-прежнему не решался стрелять. Фашист схватился за автомат.

С непостижимой быстротой Даша нагнулась, подняла с земли ручной пулемет командира, изловчилась и изо всей силы ударила солдата по голове прикладом. Солдат покачнулся, присел, но не упал, автомат выпал у него из рук и беспомощно повис на ремне. Должно быть, не очень много сил было сейчас у Даши.

Враги были разбиты и отброшены. Мы прорвались, мы вышли из окружения. Но что будет завтра?

Мы возвращались по тропе, которая, когда мы пробирались сюда, к высотке, недели полторы назад, была едва заметна, а теперь, когда прошли по ней отряды карателей, легко нащупывалась ногой.

Мы шли по тропе гуськом, сбоку шло боковое охранение, но никто и не думал нас преследовать. Слишком уж неожиданным и ошеломляющим был наш удар.

Было совсем тихо, только хлюпала под ногами вязкая жижа.

— Титов, проверь, сколько у нас осталось убитых на месте, — приказал комиссар. Отыскивая меня, Кархунен шел от головы колонны. — Семеро раненых идут сами, двоих несем. Я подсчитал тех, кто идет впереди, дальше считай ты.

— Иван Фаддеевич сам идет?

— На плащ-палатке несут, — тихо ответил Кархунен.

Коренастый и неуклюжий с виду, он пошел вперед, а я остался стоять на месте.