В сани трактирщика усаживают пленных солдат и везут на хутора.

Солдаты, видимо, совсем перетрусили. Один из них спрашивает ленсмана:

— Не знаете ли, уважаемый херра, в чем дело?

Ленсман действительно знает и понимает гораздо больше солдат. Он ведь успел в пути распечатать и прочитать один из секретных циркуляров.

— Откуда у вас оружие? — интересуется четвертый егерь.

— Молчать! — приказывает ему Легионер, сидящий на облучке.

— Ребята, поймите, мы ведь мобилизованные, — словно жалуясь, говорит другой солдат.

В это время Каллио успел пройти по дороге мимо хуторов.

Скрытый от глаз хуторян частой мелкой сеткой снега, Каллио прошел хутора незамеченным. Срубил молоденькую сосенку, бессознательно подражая Инари даже в манере держать топор, в наклоне фигуры. Он взял топором слишком высоко от земли, на два вершка выше нормального, и испугался, что испортит дерево, не будет полного выхода древесины. Потом, вспомнив, для чего срубал деревцо, расхохотался.

Мягкий, валящийся с неба снег словно прибивал, придавливал к земле все звуки. Каллио старательно очистил ствол сосенки от ветвей и, высоко качнув ее в руках, разорвал провода.

Рота устраивалась на большой привал.

Здесь должны были дождаться второй роты. Выставили на дороге караулы.

Не попавшим в караул можно было спать до позднего вечера. К вечеру должны были подойти партизаны второй роты.

Инари решил выслать пленных навстречу Коскинену вместе с запечатанным пакетом, который буквально жег ему тело. Пусть в дороге получит подарок от Инари.

Парни смеялись:

— Славный подарок шлет Инари!

Но вскоре шутки сами собою замолкли (лыжный пробег на морозе утомителен), и все, кто не был в наряде, заснули как убитые.

Вот она, наша молодость, единственная и неповторимая, когда снегом заносило все пути и дороги, когда компасы переставали действовать и ударники примерзали к пружинам, а мы прокладывали след по снегу, находили пути в непроходимых лесах и брали на мушку врагов. Вот она, молодость наша, стучит сегодня пневматическим стуком в котлованах, сияет ослепительным светом электросварки в цехах, звенит веселой песней.

Инари, растянувшись, спит — впервые за четверо суток. Он не видит снов, не слышит разговоров. Но встанет он раньше других и, разбудив Каллио, возьмет его с собой в разведку.

Коскинен просиял.

— Молодчага этот Инари, — сказал он Лундстрему. — С полслова понимает, что надо делать.

В деревне их уже ждали. Все наличные лошади были готовы к переходу.

Сара сдал по счету оружие Олави. Он даже потребовал расписку в приеме оружия, и Олави выдал эту расписку.

В комнате телеграфа устроился штаб.

Олави рядился со здешними крестьянами, сколько заплатить им за прогон.

Часовые были расставлены, и Лундстрем сейчас строго внушал второй смене ее обязанности. Третья смена в соседней комнате уже храпела, прислонив свои ружья к стенам.

«Беспорядок, — подумал Сара. — Беспорядок какой! Пожалуй, мне надо догонять свою роту».

Тут его вызвал Коскинен и сказал, что ежели он отдохнул и чувствует в себе достаточно сил, то его отправят обратно к Инари с запискою. На дворе было совсем темно, и выходить из теплой комнаты не хотелось, но Сара сказал, что он отдохнул, и с удовольствием отправился обратно к своей роте.

Опять чадила керосиновая лампа, и рядом с ней мигала, оплывая, стеариновая свеча, вылепленная, казалось, из снега.

Люди толпились в комнате, они вносили с собою с улицы дыхание мороза. Они громко разговаривали о пустяках и шепотом передавали важные вещи.

Некоторые жевали хлеб с салом.

Два парня пытались здесь же на полу пристроиться спать. Их подняли.

— В штабе не спят!

«Беспорядок», — еще раз подумал Сара, и, взяв от Коскинена записку, положил ее в шапку, и, нахлобучив шапку на самые уши, вышел на мороз.

На улице цвели жаркие костры, но недалеко от них вечер казался холоднее.

Распряженные сани подымали оглобли к небу. Во дворах лошади жевали свой паек.

Деревенские девушки с любопытством подходили к кострам и разговаривали с веселыми, но уставшими парнями, прошедшими сегодня сорок пять километров.

Многие парни устраивались на ночевку в теплых крестьянских избах, но разговоры с крестьянами оттягивали время долгожданного сна. У некоторых из ребят в деревне оказались знакомые. Они удивлялись, глядя на партизан:

— Откуда у вас оружие?

Сара вышел из деревни. На третьем километре его окликнули. Навстречу шло человек семь.

— Ты из партизанского отряда?

— Да!

— Он близко?

— В деревне. А вам зачем это?

— Мы с лесопункта Кемио. Идем присоединяться. Оружия хватит нам?

— Не знаю. Возможно. Я только что сдал в штаб свою партию, — гордо сказал Сара и пошел дальше.

Он в этот миг, казалось, совсем забыл о печальной судьбе своих стариков.

Встреченные им лесорубы давно пришли уже в деревню (они вышли на дорогу с боковой, доступной только лыжникам тропы), а он все еще шел и шел вперед, на юг, по следам своей роты.

Еще рассвет не вступал в свои права, хотя по часам уже было утро, когда главные силы батальона с обозом двинулись дальше в путь на юг.

Коскинен смотрел с крыльца, как проходят партизаны. Рядом с ним стоял Лундстрем. Первым вышел взвод разведчиков. Это были ребята, приведенные Сариваара. Он и вел их. Потом пошли по дороге, четыре в ряд, на лыжах партизаны второй роты.

Все они были вооружены. Правда, в последних рядах был разнобой. Лундстрем стал считать: было двадцать пять рядов.

Потом через двадцать метров — обоз. Перед первыми панко-регами на лыжах прошел Олави.

— Доброе утро, Олави! — крикнул ему Лундстрем с крыльца.

— И тебе! — был короткий ответ.

Вот идет и сам обоз, нагруженный фуражом, салом, мукою, консервами, пилами, топорами, сбруей, двое саней, доверху груженные одеждой.

«Правильно!»

На розвальнях сидят женщины, бывшие стряпухи-хозяйки, ныне сестры милосердия. Рядом с женщинами примостились даже дети. Странно, дети при партизанском отряде!

Олави говорил, что в обозе шестьдесят гужевых единиц, но Лундстрему кажется, что их гораздо больше. Вот идут перед его глазами сани, почти наезжая на полозья друг другу, и все-таки обоз растянулся не меньше чем на полкилометра. Снова большой интервал.

Затем выезжают из разных подворотен подводы, выходят из домов, из переулков люди с котомками за плечами и порожняком, на лыжах и просто пешком — идут нестройной толпой по пути, только что пройденному второй ротой и обозами.

Это те, кто не записался в отряд, но, покинув лесоразработки, идет по следам батальона.

Это те, которые пошли бы на край земли с батальоном, если бы им обещали полную безопасность в пути; кто боится стрелять; кто хочет выбиться в люди честным путем, по большей части возчики.

Это и те, которые во всем согласны с Коскиненом, но у них изорваны кеньги и не годятся для больших переходов, которые сначала хотят посмотреть, что получится у коммунистов. Если с ними хорошо по душам поговорить, то многие запишутся в отряд и организуют четвертую роту. Но Коскинен не хочет сейчас заниматься этим делом, потому что большей части партизан третьей роты не хватает оружия. А без оружия нечего раньше времени огород городить. Пускай идут вольным пополнением на случай надобности.

«Но куда же девалась третья рота? Ах да, она, как было положено ей штабом, выстроилась в самом конце деревни, уже за околицей, и, пропустив обоз, должна идти сразу же за ними».

— Эй, кучер!

Но он уже давно подал сани управляющего к крыльцу и ждет. Коскинен и Лундстрем садятся в сани, и кучер гонит к околице.

Третья рота заняла свое место сразу же за вереницей разномастных саней.

Кучер неприступно восседает на облучке и важно покрикивает по сторонам. Он привык возить важных особ.

— Езжай без этих спесивых окриков и не так гони, — приказывает ему Коскинен.