Порог кипел пенящейся водой.

Если несколько минут пристально смотреть в эти водовороты — закружится голова. У них не было времени, они, занятые своим грузом, даже не заметили, как Инари провел через порог карбас.

Лундстрему казалось, что карбас еще там, наверху, что Инари еще только приглядывается, как бы лучше приладиться, когда вдруг он увидал карбас, доплывающий к тому месту, куда перетаскивали винтовки.

Инари уже стоял на дне лодки, держа в руках рулевое весло.

Лундстрем думал, что переправить в целости ладью через порог чудовищно трудно — цирковой трюк. Теперь же ему при взгляде на спокойное лицо Инари показалось это дело легким и простым.

Олави видывал уже «кормщиков», перевозивших суда через пороги, поэтому он с большим уважением посмотрел на Инари, который казался совершенно спокойным и привычным жестом вытаскивал трубку из кармана.

Снова они нагрузили карбас своей поклажей и пошли вниз по течению.

Река стала значительно шире, течение было плавное, и солнце стало пригревать по-осеннему.

Олави пустил за лодкой «дорожку».

Рыба к обеду была бы совсем кстати.

Сосны толпились на берегу шумной толпой. Лиственные деревья встречались все реже.

Ладони, давно уже не державшие топорища, накалялись от трения, а у Лундстрема на левой руке вскочил волдырь.

— Не руби выше головы — щепа в глаза попадет, — сухо сказал Инари и взял весла.

Так прошел весь день, и за весь день ни одной живой души они не встретили.

Правда, видели они, как окунад в воду свой острый нос Микко Репполайнен[9], но, услышав тихий скрип весел, он быстро убежал в лес, и Лундстрем заметил только его «трубу», мелькавшую в кустах можжевельника.

Ночью шли они по течению с одним лишь вахтенным.

Инари захотелось пить, и он, зачерпывая воду в ковш, поймал себя на том, что ловит вместе с водой звезду, отраженную в реке. Но звезда не давалась.

На рассвете они проснулись от сырого холода. У Лундстрема сводило челюсти, зубы стучали. Но он приналег на весла и скоро согрелся.

И снова шли мимо лодки скалистые берега, и речка делалась все шире.

Снова расстелил за кормой «дорожку» Олави. Снова проходил ласковый осенний день, и журчали, разбиваясь о дощатое днище карбаса, речные струи.

И Лундстрем смотрел на сверкающую на солнце рябь реки и при гребле, покачнувшись назад, запрокидывал немного голову и видел порыжевшую хвою и бегущие над ней облака, и ему казалось, что путешествие не имело начала и нет ему конца, что плывут они так уже недели и месяцы, и тогда ему делалось очень легко. Тут его останавливал спокойный голос Олави:

— Зачем так высоко подымаешь весла над водой? Скоро устанешь.

И он старался проносить весла над самой водой, и с влажных лопастей падали на речную гладь тяжелые капли.

Так прошел третий день их пути. Поздно вечером речка широко распахнулась перед ними, и они въехали в большое лесное озеро.

Им нужно было провести лодку по речке, соединявшей озеро с другим озером, пересечь второе и оттуда перевезти груз километров тридцать сухим путем до деревни Куолаярви и дальше на лесоразработки.

На другом берегу озера расположилась деревня. Надо было провести лодку мимо селения, не возбудив ни в ком подозрения. Пускаться в путь ночью — значило достигнуть деревни днем. Поэтому товарищи решили устроить свою третью ночевку у устья реки. Чтобы из селения не заметили пламени костра, пришлось отвести карбас назад в реку на километр — за небольшое колено.

Утром они вывели свой карбас из убежища и вошли в озеро.

Около трех часов пополудни показалась деревня. Но уже издали заметно было какое-то необычайное для таких заброшенных местечек оживление.

Надо было разузнать, в чем дело.

Олави лучше других знал эти места — он должен был в челноке отправиться на разведку.

Карбас же до выяснения всех обстоятельств необходимо было подвести к берегу под защиту леса.

В полукилометре от берега Олави перестал грести и стал всматриваться в необычайное скопление народа и суету на берегу. Что бы это могло быть? Наверно, какой-нибудь праздник.

Он усмехнулся и провел ладонью по щеке. Щека была покрыта густой щетиной. Слишком долго не скребла ее бритва парикмахера. Нет, в таком виде — и он посмотрел на свою измятую куртку — нечего было и думать о том, чтобы принять участие в празднике.

Олави увидел издали коробейника.

С тех пор как была закрыта граница, с осени четырнадцатого года, совсем перестали приходить карельские коробейники, их место захватили развязные парни из Улеаборга с разнообразным набором галантерейной дешевки. Они же торговали финскими ножами и часами, а Олави как раз тосковал о своем ноже, и пустые кожаные ножны у пояса висели, как постоянный укор. Коробейники эти нюхом острее Микко Репполайнена чуют, где можно хорошо поживиться.

Но почему же пришли крестьяне, торпари, батраки, бобыли и нищие со всего погоста?

А, теперь он понимает! У самого берега ставят белый аналой. Черный крест, вышитый на белой ткани, отчетливо виден Олави. Значит, сюда забрался бродячий проповедник, и сейчас начнется проповедь.

Значит, и в самом деле сегодня какой-то праздник.

Олави снова слегка улыбнулся, он совсем забыл теперь календарь и святцы.

Да, здесь это бывает: далеко от кирки, и люди заняты — не могут за тридцать-пятьдесят километров пойти воздать честь богу. Тогда пастор сам приезжает к прихожанам и сразу собирает окрестные селения и в два-три дня венчает, крестит и справляет панихиды, и объявляет последние законы правительства, и читает проповеди.

Суета понемногу затихла на берегу — значит, сейчас начнется проповедь.

Олави видел, как высокий сухой седой старик подошел к аналою. Он узнал в проповеднике того пастора, который обвенчал его с Эльвирой.

— Сатана-пергела! — выругался вслух Олави. — Ведь я ему должен. Пора бы и расквитаться с этим должком. Не пошли пасторские деньги впрок.

— Братья во Христе… — донесся голос проповедника.

Голос шел над водой и поэтому был далеко слышен.

«Надо будет переждать этот праздник». Но не успел он повернуть челнок в обратный путь, как увидел, что из-за речки, около которой расположилась деревня, в озеро быстро выплыл челнок и прямо направился к нему.

Олави стал уходить обратно.

Оглянувшись через минуту, он отметил, что челнок неуклонно идет за ним.

Вести незнакомый челнок прямо на карбас с оружием было глупо, поэтому Олави взял курс влево, в открытое озеро. Неизвестный челнок тоже вслед за Олави взял курс влево. Тогда Олави, обозлившись, круто повернул вправо.

Незнакомец в челноке тоже повернул направо. Олави погнал свой челн изо всей силы прямо на берег. То же самое сделал и незнакомец.

Всадив со всего разбегу челн в береговой ил, Олави вскочил на сушу и положил руку на маузер, спрятанный под курткой у поясницы.

Владелец челнока, краснорожий дубоватый парень, тоже вылезает из челнока на берег, подходит дружески к Олави и, развязно похлопывая его по плечу, басит:

— В деревню ехать вам нельзя, там сейчас ленсман и народ, — опасно.

— Чего же бояться нам? — сухо спрашивает Олави, не снимая руки с рукоятки маузера.

— Как чего? Да ведь вас сразу всех арестуют за самогон.

«Вот какое дело, значит, не так еще опасно», — думает Олави, рывком вытаскивает маузер и в упор говорит:

— Если ты выдашь — застрелю.

— Да что вы! — обижается парень. — Разве бы я специально тогда приехал предупреждать? Да я рад вам и сейчас и всякий другой раз помочь, если вы мне поднесете стопку-другую.

— Ладно, — говорит Олави, — как тебя звать?

— Юстунен. Моя изба у речки — крайняя.

— Ладно, — повторяет Олави, — буду иметь в виду. А теперь ты иди домой, и я пойду к себе.

— Если ленсман дознается, вы меня не выдавайте.

— Ладно, — усмехнулся Олави, — не выдам.

Юстунен уплывает на своем челноке обратно в деревню.