Да, на такой приступ можно пойти лишь раз в жизни… В жестоких боях под стенами крепости и на улицах Измаила погибшими и ранеными русская армия потеряла больше пяти тысяч человек. Из 650 офицеров, участвовавших в штурме, 70 остались в измаильской земле, около 300 получили ранения. Они сознательно шли на смертельный риск. Красноречивые цифры — вот такое бесстрашие царило в сердцах учеников Суворова. Было уничтожено двадцать семь тысяч турок, остальные десять тысяч попали в плен. По легенде, единственный турок остался живым и не попал в плен! Он нырнул в Дунай, ухватился за бревно и незамеченный добрался до берега. Поговаривали, что именно он принёс турецким властям весть об измаильской катастрофе.
Суворов надеялся, что наградой за измаильскую победу станет маршальский жезл. Однако Екатерина не решилась на такое выдвижение: поздновато Суворов получил чин генерал-аншефа, а быстрых прыжков императрица не любила. Суворова произвели в подполковники лейб-гвардии Преображенского полка, полковником которого, по традиции, являлась сама императрица. Это немалая честь, но её Суворов заслужил давненько. В честь полководца выбили золотую именную медаль — подобной чести удостоился Потёмкин за взятие Очакова, а ранее Румянцев за победы в первой екатерининской русско-турецкой. Хотя фельдмаршалом он не стал…
28 апреля на грандиозном триумфальном представлении в Таврическом дворце, посвящённом измаильской победе, Суворов отсутствовал. Стихи Державина, музыка Бортнянского и Козловского — всё это звучало не для него. И снова Державин не посмел упомянуть Суворова в праздничных стихах! Солдатский путь вёл героя в Финляндию, где Суворов укреплял границы с воинственной Швецией и пребывал в меланхолии. Именно в Финляндию, в Роченсальм, Державин послал Суворову свои первые стихи, посвящённые непосредственно великому полководцу. Они вызвали неоднозначную реакцию Александра Васильевича.
Се Росский Геркулес:
Где сколько ни сражался,
Всегда непобедим остался,
И жизнь его полна чудес.
Не всякий день мы зрим Перун небес,
Которым Божий гнев разит злодеев,
Но часто тучки лишь. — Почий, наш Геркулес,
И ты теперь среди твоих трофеев.
Тут речь идёт о той самой измаильской медали. Всё бы хорошо, но во втором четверостишии Суворову почудилась двусмысленность: не хочет ли Державин сказать, что слава великого полководца в прошлом? Старый стоик загрустил. В одной из записок он не скрывал уязвлённого самолюбия: «Время кратко. Сближается конец, изранен, 60 лет, и сок высохнет в лимоне».
Гибель Речи Посполитой
К 1794 году в ослабленной, зависимой от Петербурга Польше начались брожения. Польские патриоты не могли примириться с униженным положением отечества, а тут ещё и якобинский хмель ударил в головы. Революция вызревала втайне, а наружу прорвалась, когда генерал Игельстрём, командовавший русскими войсками, пребывавшими в Польше, начал роспуск польских войск. Игельстрёму не хватало дипломатических дарований, при этом польское свободолюбие и без внешних раздражителей рвалось из теснин государственного кризиса. Генерал Антоний Мадалинский не подчинился, выступил из Пултуска со своими кавалеристами. К нему присоединялись другие отряды. Мятежный корпус напал на русский полк, затем — на прусский эскадрон, разбил их и с триумфом отошёл к Кракову. Тут же в Польшу в Краков явился Тадеуш Костюшко, признанный вождь революции. На рыночной площади Кракова он произнёс свою клятву и был избран главным начальником восстания: это событие навсегда останется культовым в истории Польши. Военный инженер по образованию и революционер по призванию, он уже воевал против русских в рядах барских конфедератов, после чего сражался за океаном, в армии Джорджа Вашингтона, от которого получил генеральское звание. В 94-м, на волне революции, он принял звание генералиссимуса — за пять лет до Суворова!
Костюшко успешно сражался с русскими армиями Тормасова и Денисова под Рославицами. Бурлила и Варшава. Инсургенты решили атаковать русских воинов в Страстную субботу. Для Игельстрёма такой поворот стал неожиданностью. Это был трагический день для русской армии, величайшее потрясение екатерининской России. Четыре тысячи солдат и офицеров погибли, остальные с потерями отступили из Варшавы к Ловичу. Таких потерь Суворов не знал ни в одном сражении…
Побоище русского гарнизона случилось и в Вильне. Войска генерала Исленьева оказались не готовы к нападению: многих поляки застали врасплох во сне. Части гарнизона удалось выбраться из города: они добрались до Гродно, на соединение с отрядом генерала Павла Цицианова. Этому неунывающему, решительному и изобретательному воину удалось предотвратить аналогичный погром в Гродно: Цицианов пригрозил при первой попытке восстания ударить по городу артиллерией. Угроза возымела действие. Неслучайно Суворов порой ставил в пример офицерам храбрость Цицианова. Однако гродненский эпизод оказался единственным успехом русских в первые месяцы восстания…
В доверительном письме своему вновь обретённому влиятельному родственнику Платону Зубову (дочь полководца стала женой его брата Николая Зубова) Суворов осуждал «начальников наших» в Польше, которые пребывают в «роскошах» и «невежественной нерешимости».
Дела союзников в Польше шли прескверно. Костюшко превосходно организовал оборону Варшавы, и осада окончилась для русско-прусского корпуса провалом. Уничтожение небольших польских отрядов, суетливые марши по окраинам Речи Посполитой не приносили успеха. И дипломатия, и военные в Петербурге пребывали в растерянности: польская проблема представлялась критической, и залечить эту кровоточащую рану, казалось, было нечем. Авторитет империи был поколеблен энтузиазмом Костюшко и польским католическим национализмом — и горячие головы проводили аналогию с французскими событиями, а тут уж для Северной Паллады было недалеко и до сравнений с судьбой несчастного Людовика…
Польские патриоты, чтобы ослабить гипноз суворовского имени, ещё в 1790-м пустили слух, что генерал-аншеф Александр Суворов, граф Рымникский, погиб при штурме Измаила. Тогда русская миссия в Варшаве даже выступила со специальным опровержением, но слух утвердился. И теперь поляки утешались иллюзией, что у границ Речи Посполитой расположился с войсками не тот Суворов, а его однофамилец. Только после гибели корпуса Сераковского сомневающихся в Польше не осталось: Суворов снова был тот самый!
Наконец, Суворова назначили командующим армией, направляемой в Польшу. В письме графу Рымникскому Румянцев прямо определил мотивацию назначения: «Видя, что ваше имя одно, в предварительное обвещение о вашем походе, подействует в духе неприятеля и тамошних обывателей больше, нежели многие тысячи». Румянцев в отличие от Репнина и ему подобных вельмож умел видеть кратчайший путь к победе.
14 августа Суворов выступил из Немирова с небольшим 4,5-тысячным корпусом в сопровождении лёгкого обоза. С этого-то дня и начинается знаменитая польская кампания 1794 года. К сражениям Суворов готовится, скрупулёзно просчитывая варианты развития событий, составляя пространный приказ войскам, находящимся в Польше. Весь опыт прежних кампаний — и польской, и турецких, и кубанской — отразился в этом блестящем руководстве.
«При всяком случае сражаться холодным ружьём. Действительный выстрел ружья от 60-ти до 80-ти шагов; ежели линия или часть её в подвиге (то есть в движении. — Прим. А.З.) на сей дистанции, то стрельба напрасна, а ударить быстро вперёд штыками. Шармицыли не нужны, наша кавалерия атакует быстро и рубит неприятельскую саблями. Где при ней казаки, то они охватывают неприятеля с флангов и тылу».
Коснулся Суворов и армейской этики, которая в партизанской войне имеет особое значение:
