— Во, смотри! — поднес он к носу Иова телефон с фотографией.
Лицо Иова и правда, всего то за несколько часов сна стало почти неузнаваемым — пятна и сыпь уже полопались, из них сочилась кровь и сукровица. Некоторые лопнувшие нарывы висели лохмотьями и сочившиеся оттуда жидкости, стекали на бороду, делая ее словно высеченной из черного гранита — неровной, с рваными краями.
— Тебе бы подлечиться, друг, — пробормотал вмиг протрезвевший отец Бильдад, забывший уже свои размышления о могуществе природы и причинах северного сияния в средней полосе.
— Эко как, дружок. Может и впрямь наказание Божие? — перебил уже владыка.
Он первый принял более спокойный вид, деловито одернул черную рясу и махнул всем рукой, мол, садитесь за стол.
Сели. Владыка деловито налил всем и кивнул. Выпили все как по команде. Сразу было видно прирожденного руководителя.
— Итак, — начал епископ, — ты мне Иов давеча говорил о проказе. Вроде как шуткой. А я тебе всерьез и говорил о последних днях. Чуешь?
Он грозно посмотрел на Иова. Потом посмотрел и на остальных:
— А вы, сукины дети, чуете?
Налил себе одному, залпом хлопнул и продолжил:
— Все в цвет.
Помолчал.
— Все в цвет, говорю!
Иов смотрел непонимающе. Владыка продолжил:
— Сам, поди знаешь, каждый праведник в конце дней (а мы их, судя по всему уже встречаем, получит свою награду. Был мне до начала еще этого всего сон. Явился ко мне… Ну да и не описать его так просто словами. Посланник Божий явился и поведал мне. Сказал мне мол, знай, владыка и донеси до иных весть о том, что человек любой никогда не может быть до конца уверен в своей праведности, а потому и не может ставить под сомнение справедливость действий Господа по отношению к нему. Ну это я так уже, перефразируя, более красиво он мне говорил.
— Божий ли то посланник то был? — усомнился Иов.
— А кто еще в сны преемника первых апостолов явится? — свирепо рявкнул Элифаз.
— И к чему ты клонишь? Что наказание за грехи несу?
— Ну да!
— Сказано же, нет того греха, что не может простить Господь ежели покаешься. А я покаялся.
— Погоди друг, — перебил отец Цофар. — Может не за все, забыл что? Ты же как прихожанин, надеюсь. по списочку?
— Может и забыл. — Иов потер лицо, растер на пальцах кровь и долго смотрел на нее. — Ну да за все покаялся что помнил. Не знаю уж, что за грех такой, чтобы меня такой вот гадостью покарать. Ну да у нас четверых тут ума не хватит чтобы премудрость Господа постичь.
— Бог наказывает только виновных, — напомнил отец Бильдад.
— Бог награждает праведников и наказывает грешников – третьего не дано! — рявкнул Элифаз. — Раз уж все беды и были ниспосланы на Иова, значит он заслужил их. Верно? Подставили, сослали, деревня издохла, с лицом хрен пойми что. Или проказа какая правда или рак кожи. Есть сие доказательство его греховности. Каяться тебе надо! Да только поздно!
— Ну и покаюсь!
— Сам сказал, башка ты стоеросовая, сам же говоришь, дибила кусок, что за что мог покаялся, безгрешен ты тут у нас!
— Не знаю я… — Иов уронил голову на руки.
Снова громыхнул гром. Четверо друзей вздрогнули.
— Молния то была, — спросил отец Цофар.
— Не видел, — ответил Бильдад.
— Есть что еще выпить?
— В машине у тебя же.
Разыгрались на камень-ножницы-бумага словно в старые еще семинарские времена. Выпало идти отцу Цофару. Он порылся возле двери, обуваясь и нашел старый пакет. Натянул на голову и рванул на улицу в ливень. Остальные сидели, слушая только как дождь молотит по жестянке крыши будто огромными кувалдами, как свистит между домами ветер и завывает где-то в проулках. Звук невиданной бури завораживал. Казалось, что действительно пришел конец времен. Именно такая буря и должна прийти знамением Судного Дня, дабы расчистить всю землю от людской скверны и построить тут на обломках прежнего, многотысячелетнего царства греха и слез новый мир, новое небесное царство только на земле. Или же дождь этот, с его невиданными гигантскими каплями грозит лить целые года, становясь новым потопом. Но станет ли кто-то из них еще одним Ноем? Или же им не быть даже тварями, которых пустят в Ковчег? В садах вымершей деревни трещали деревья. Ветер порывами то приближался к окнам, а то уходил на другой край деревни, завывая совсем уже у леса. Да и кто уже разберет, кто это выл — ветер или волки вышли к людям сказать что им тоже страшно?
Во сне
Когда прошла темнота, никто не помнил. Стало только светлее, но не намного. Можно было видеть друг друга в очертаниях. Еще был виден лес вокруг. Тропинки в нем тоже были и они слегка белели под светом луны. Судя по всему, был или поздний-поздний апрельский вечер, когда кромешная темнота наступает уже к восьми, а в лесу в это время — хоть глаз выколи. Или же уже совсем ночь. Почему то они оба были в лесу, не в машине, где буквально только что сидели. Дороги не было ни видно ни слышно, просвета за деревьями не виделось ни в одну сторону.
Кот только испуганно мяукал и пытался прыгнуть на руки.
Нужно было куда-то идти, но куда?
Надо же выбираться? Да? Ведь, да?
Вокруг было… Тихо? Да. В один момент кот прекратил мяукать и поднял голову, сверкнув в темноте глазами, в которых отразился лунный свет. И эта тишина простояла в воздухе еще буквально несколько секунд. В какой то момент подул ветер. Легкий-легкий ветерок, начавшийся, впрочем, усиливаться. Сердце не успело отстучать и десяти-пятнадцати ударов, как все вокруг уже тряслось от порывов ветра, трещали ветки, срываясь с деревьев, ломаясь, хрустя.
На дереве, под которым они стояли каркнул ворон. Именно ворон — крупный черный, он слетел с верхушки и начал летать малыми кругами над лесом, злобно и громко каркая, нагоняя жути и добавлявшему в этот ужасный шум вокруг новые ноты.
Кот снова мяукнул и робко сделал шаг вперед, подняв голову и снова сверкнув глазами на мальчика. “Пойдем, — читалось в них, — пойдем хоть куда отсюда. Мы должны выбираться, мы зашли неизвестно куда, но нам же нужно добраться до дома. Ведь нужно же? Ведь правда?”
Ветер ломал ветки с деревьев и гнул их стволы к земле. Но мальчик и кот словно не чувствовали силы стихии. Да, ледяным потоком воздуха их продирало до самых-самых костей. Мальчику казалось, что он полностью раздет — настолько было холодно. Хотя он был в куртке свитере, рубашке. Одет тепло, но ветер был просто ледяной. И было видно, как от бешеных вихрей раздувается густая и длинная шерсть кота. Но при этом, ветер не валил их с ног, как те же деревья, которые порой припадали к земле, а некоторые трещали и уже не выпрямлялись.
Они пошли прямо, но это было непросто. Ветер словно отказывался валить их с ног, но и при этом, не пускал никуда дальше. Каждый шаг давался им с большим трудом. ШУм становился все сильнее. Ухнула сова. Мальчик точно знал, что это она — не раз и не по ночам он слышал сов и дед порой обращал внимание на это. Сова ухала, а следом за ней заухали и другие — шум усиливался еще больше. Тропинка порой пропадала из виду — свет луны, казалось, постоянно скрывался облаками. Мальчик поднял голову — да, по темному небу плыли тучи, но и еще ко всему к этому над ними кружили летучие мыши, целым роем, пряча от них последний оставшийся в этом мире свет. Совы не летали, но казалось, они сидели на каждом дереве, в каждом дупле, повсюду. Может быть, все совы этой страны слетелись сюда? К ворону добавились и другие его сородичи, которые злобно и громко каркали, нарезая круги над лесом. Шум рос и от него начинала болеть голова. внутри ушей появлялся неприятный и мерзкий зуд. Голоса воронов, сов, треск веток и завывания ветра сливались в единый звук, который постепенно начинал принимать понятные формы. Это был уже не простой шум, а хор, который звучал злобно и надменно, резко и режуще слух. Этот хор пытался подчинить себе волю идущих, пытался запугать, пытался уничтожить их и поглотить. Хор завывал как стая волков в голодную и холодную зиму, а может быть уже в его многоголосье уже и влились волки, ведь кто знает, что это за лес и почему он такой страшный?
