— Авитаминоз тут у тебя на постном пайке. Или аллергия на что… Не глуми башку мне. Наливай уже тогда, сейчас обеззаразимся, чтобы и меня твоя проказа не взяла.

Выпили по второй.

— О чем говорим то?

— Ты, Иов, — укоризненно протянул владыка, —  тут совсем блаженным стал, говорят. В святые собрался?

— Нет. Но за деяния свои покаялся.

— Грех без отпущения не считается. А я епископ. Пока я, преемник апостолов, наипаче нашего самого первого апостола, спасителя нашего, грехи твои не отпущу, нет тебе от Господа прощения. Ну да я приехал. Могу исповедовать и отпустить.

Элифаз налил еще по стакану.

— Ладно. В общем. Слышал поди, что мор в мире за пределами твоей деревни? Кто не слышал то? И ты слышал. И знамений куча. Был Синод, а у нас по итогам заседание епархии. Белая шапка сказал, что судить будут каждого и нас в том числе. Придет сказал Спаситель и спрашивать будет с него. А уж он то за каждого мирянина в своей епархии и за каждого попа и архиерея отчитается самолично. В общем, надо нам, чтобы часть грехов с нас снято было.

— Ты что, епископ, каяться ко мне приехал? — не понял Иов.

— Поговори мне тут! — рявкнул Элифаз. — Мне еще перед тобой каяться. Ага.

Он глотнул прямо из горлышка. Продолжил уже спокойно:

— В общем что мы думаем? Если реально все как оно предсказывается отцами церкви из Синода, то реально будет суд. Спросят у наших начальников. Нам наш на грехи наши намекнул. Если бы ты взял их на себя, а?

— То есть как взял?

— Да просто. Вот смотри, письменно — я, иеромонах Иов блудил с такими то и такими то. Потом, из епархиальной казны взял пятнадцать миллионов на личные нужды. Список то есть. Ну и мы подадим бумагой белой шапке. В случае чего — он нас пропустит и как-нибудь да избежим.

— Ты что, совсем псих? — Иов смотрел на старого друга как на что-то странное. — Допился до белочки что ли?

— Ну а что?

— Ты же умный мужик! Семинарию закончил, духовную академию заочно. Понимаешь же, что от Бога не утаить ничего?

— Ну а что нам делать то?

— В монастырь, каяться! Грехи замаливать. Нет того греха, что Господь не простит!  если покаешься…

— А ты значит собрался в рай, да, покаялся, праведник?

— Мои грехи — мои грехи. За мужеложество я покаялся давно уже.

— Сам себе?

— Отец Иона приезжал. Ему и покаялся.

— Когда?

— Да вот месяца три как?

— Не считается, он в служении запрещен уже давно. Нечего было перед выборами хвост распушать.

— Ну и что? Для меня считается.

Тут в дверь вошли, пошатываясь отец Бильдад с отцом Цофаром.

Сели выпивать. С идиотской темы взятия на себя грехов троих в письменном виде тема постепенно съехала. Пару раз владыка снова начинал ее поднимать, но Иов парировал так, что Бильдад и Цофар не лезли в дискуссию. Скатились постепенно к воспоминаниям давно минувших дней, к общим знакомым, епархиальным сплетням. Потом уснули за столом все четверо. Посреди ночи владыка проснулся от затекшего кулака, на который уронил голову когда уснул. Поднял, огляделся. Почесал бороду — что тут в ней? Картошка вареная, капуста, закусь иовская получается. Фу, дрянь какая. Как так жить то можно?

Иов спал привалившись на стол. Пил то он умерено, видать просто сморило. Поди молится ночами, всенощные служит в пустой церкви, святоша. Толкнул его в бок локтем — просыпайся, мол.

— Чего? — Иов проснулся моментально. Взгляд чистый, трезв, собака, аки стеклышко.

Элифазу же было плохо. Уже вовсю мутило. Третий день пить так усиленно, да еще и до этого. Глаза горели слегка безумным огоньком.

— Слушай, ну может прокатит? Этих то, — владыка кивнул на спящих товарищей,  — ладно. Они протоиереи, пусть в монастырь идут. Ну а я то — архиерей, как мне туда идти, меня сейчас и не отпустят.

— А я значит и со своими и с твоими грехами, да?

— Тебе же все равно терять нечего.

— Да не делается так! Ты вспомни как католики индульгенции продавали! Спасло это хоть кого?

— А откуда мы знаем? Может и спасло!

— Бред ты говоришь, владыка.

— Иов, друг, ну нечего тебе терять то. Ты помнишь, что апостол Павел говорил?

Владыка встал, одернул рясу, поправил панагию и, выйдя на середину кухни, мощным архиерейским басом провозгласил:

— Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют.

Снова сел и горячо зашептал Иову на ухо:

— Ты же пидор, Иов. Понимаешь, тебе без вариантов.

— Ты тоже, — перебил его Иов, — а я им стал не по своей воле.

— Не по своей. А по чьей? Церковь виновата, хочешь сказать? Если так смотреть, то значит то, что Бог сам такое и попустил, значит неугоден ты ему в Царствии Небесном. Если ты такой верующий и праведный, почему он тебя руками отцов церкви сюда загнал, ты же тут так или иначе сопьешься, озлобишься. Это же тоже его дела — хотел бы он чтобы было по-другому, сейчас бы ты нормальным пастырем был, народ бы вел куда надо, нет скажи?

— Все по воле Божьей.

— Да что ты заладил? Ты помнишь, как на часовню бабло старый митрополит спустил на часы себе? Долг тот на тебя же скидывали! Еще одно попущение! Вот только один пример! Ты сам говоришь — не укради, а почему тебя его преемник тогда в то дело мутное с переводом земли втянул, ты еле отмылся, мы же с тобой бумаги жгли и заносил в реестровую контору чтобы все подчистили?

— Значит Он и попустил это. Все его промысел.

— Да не все ему нужны. Я уже читал-перечитал все Писание. Думал-передумал. Думаю так, что не все ему нужны. Кто не нужен — тому он диавола посылает. Смутил человека лукавый — значит все, потерян ты.

— Ну тебя же тоже смутил?

— Может и смутил. Но я то раньше осознал. Вот придет он ко мне — я ему скажу как и Спаситель говорил — мол, отойди от меня, Сатана. Осознал — значит не потерян. Да и я, Иов, не человек. Я больше.

Глаза епископа еще сильнее сверкали безумием.

— Ты пойми, брат, деваться нам некуда. Мор, войны, мир рушится. Ты тут сидишь, ничего не знаешь, мы там тоже знаем не все. А нужна хоть какая зацепка. Я хоть и грешен, но я путь от рождения человека прошел до благодати самого Спасителя. Всю благодать что передавалась от Него веками мне дали при возведении в сан. Я архипастырь, мне на такие мелочи человеческие отвлекаться нельзя. Нельзя.

За окном в этот момент подул сильный ветер. Деревья, видно было, пригибались к земле.

— Эва как, — отвлекся владыка на погоду. — Тихо же было.

По железной крыше домика ударили дождевые капли — крупные, тяжелые. Такие бывают в самом начале очень сильного ливня. Дождя не было почти весь апрель. Иов привстал и открыл форточку. Потянуло свежестью.

— Не зальет нас? — заворчал Элифаз. Глаза его чуть успокоились и безумия в них поубавилось.

Иов не успел ответить. Сверкнула молния.

— Вот уж приехали. — снова заворчал владыка. — Люблю грозу в начале мая… А что сейчас у нас? Апрель что ли? Рановато что-то в этом году.

— Что рановато? — непонимающе спросил Иов.

— Ну эта, первая гроза. Помнишь у Фета было “Люблю грозу в начале мая…”

— У Тютчева.

— Похер. Дорогу развезет — не проедем.

Владыка продолжал говорить что-то, но раскат грома оглушил обоих. Софар с Бильдадом проснулись и непонимающе таращились. В это время сверкнула еще одна молния, но вместо того, чтобы сразу же потухнуть, она задержалась в небе на целую минуту.

— Матерь Божья, — пробормотал полупьяный отец Бильдад. — Зарница что ли? Может северное сияние?

Но Элифаз и Цофар уставились на Иова, лицо которого они увидели особенно четко, уже не в свете тусклой лампочки с потолка, а в ярком освещении этой странной молнии.

— Э, друг… — пробормотал отец Цофар. — Ты на себя глянь-ка

Видно было, что он поражен. Молния уже погасла. Цофар достал из кармана большой смартфон, включил камеру и сфотографировал лицо Иова с ночной вспышкой. Тот от неожиданности зажмурился.