Мальчик вспоминал. Дед всегда говорил ему — леший то вроде может и есть. может быть он и может по лесу водить. А кто с ним и как борется — это уже дело то каждого. Я, говорил, перекрещусь, да и посижу, потом иду, сразу вот и тропинка моя. Оно то и понятно, леший — мелкий бес, ему бы пугать нас, а креста то он паскудник и боится. Толик вон неверующий и то плутал пару раз как к нам шел. Он то просто три раза вокруг обернется-повернется, глаза закроет, открыл, а вот уже и видно куда идти. Точно же вот, так и рассказывал.

Мальчик подхватил кота на руки.

— Ты чего? — мяукнул Полосатый. — подскочил, схватил. Через болото не пойду, место и так нехорошое, ты рюкзак то еле тащишь.

Мальчик не слушая кота, который даже и мяукнул снова сердито, зажмурился и крутанулся вокруг. Раз, два. три.

— Голова закружилась с тобой, — кот, спущенный на землю жмурился, видать тоже глаза закрыл, может и инстинктивно. — А стой-ка. А ну пошли.

“Получилось что ли? — подумал мальчик, — неужели и правда? Сказки же это все. Русские-народные”. Кот рванул чуть назад и повел в заросли.

— Ну чего тут?

— Яму видишь? Такая, овражком?

— Ну да, вижу

— Вот, я знаю ее.

— Кот, ты же места этого не видел раньше, а яму знаешь, может не та яма то?

Кот упрямо шел к яме.

— Вот, смотри. Дерево сухое, ветка такая широкая на нем, видишь? Я спал на ней. Я тут половину зимы одной прожил. Болота только не было и ручья этого.

— А деревня отсюда то далеко?

— Ну не очень. Но в другой стороне примерно

Кот повел. Солнце уже совсем скрывалось за макушками деревьев. Апрельский весенний лес начинал становиться не новым жизненным рождением будущего лета, а иллюстрацией к старой страшной сказке.  Молча шли. Кот уверенно шел, показывая, где лучше пройти и меньше зарослей. Мальчик устал, таща и рюкзак, ноги от целого дня в резиновых сапогах, ставших за зиму уже маловатыми по размеру (а новых то заказать Толику не успели) сильно были натерты. Посветлело. Вышли из леса, впереди было поле.

— Где мы? —  спросил мальчик, присев на опушке.

— Вот смотри, важно начал показывать носом кот. — деревня за этим полем. Тот край видишь? Напротив? — он показал прямо почти на горизонт. Вот там бы мы вышли если б не зашли туда. Вот прямо у него и деревня.

У поля

И что вот делать? Вроде бы и до деревни дошли, а до нее еще идти да идти. Кот понуро молчал, чувствуя, казалось, и за собой вину. Мальчик смотрел на кота и чувствовал его настроение. А какая тут его вина? Лес то и впрямь заколдованный. Вот шли по прямой, должны были в деревню выйти уже сразу после обеда, а вот и нет. На болото какое-то набрели, дорога вывернула крюком на несколько часов ходу, день срезался по времени. Мальчик не сильно то верил в нечистую силу и колдовство. Да, часто его и переполнял иррациональный страх, когда тех же мертвых боялся. И сказки в совсем раннем детстве про колдунов, домовых и ведьм слушал. И читал чуть подрастая, еще дома с родителями детскую фантастику, наполненную колдовством, магами да и прочим необъяснимым. “Гарри Поттера” смотреть любил. Но отношение то ко всему этому было какое-то… Несерьезное. Вроде бы ты и допускаешь, что возможно, а вот когда в жизни не сталкиваешься, то и не веришь в это всерьез. Но вот столкнулись с этим — что это было? Сбились с дороги или паранормальное явление, которое необъяснимо, но факт? Он затруднялся ответить на этот вопрос.

Мальчик посмотрел на поникшего и усталого кота. Сел на сухую кочку и взял его в руки. Кот по привычке сначала резко фыркнул — ты, мол, чего лесного зверя хватаешь без спроса, но вскарабкался на колени. Мальчик, гладил кота и смотрел на розовую полоску апрельского заката. Солнце ушло.

Вот и прошлись. Хотели днем выйти из деревни, поймать машину и уже к ночи быть уже в Москве. Там бы разобрались. Жизнь там есть. Он почему-то теперь был в этом полностью уверен. А вот и не вышло. Паранормальность… Он вспомнил слова набожного и не суеверного ни капли деда, который при этом вполне признавал все выходящее за привычные рамки. “Ты главное понимай — все эти и лешие и банники и домовые, все эти якобы призраки — суть все одно, мелкий бес. Есть они, выходят в мир, людям показываются, людям порой жить мешают. Есть и зло бесовское, а есть и чудеса в мире. В мире всегда есть место чудесам.” 

“А ведь прав дед то был, — думал мальчик, гладя кота. — Откуда нам знать мир?” Он вспоминал их разговор как то зимой, когда вечерами делать нечего было, темнело рано, а поговорить — лучшая альтернатива книжкам да сну. Дед порой был великолепным рассказчиком. “Ты главное, встретишь такое — понимай, это есть. А встречать, со мной ли, без меня ли, может и придется. Времена то смутные настали. А во все эпохи с началом плохих времен вся нечисть вылезает. Вредить не навредит, но напугать да смутить может. Я ребенком то войну застал, хоть нас она почти и обошла стороной, но люди и там и там вокруг деревни то по лесам мертвые лежали, а до самой победы по лесам чертовщина творилась”.

И порой дед рассказывал действительно старые истории из тех времен, когда он был ребенком в военные годы. Что-то слышал от взрослых, а что-то от сверстников, что-то могло и быть, а что-то и сочинялось — народ любую историю переврет ради фольклора и напридумывает с сотню похожих.

И страшно порой было в зимние вечера слушать такие истории. И как в лесах встречали худую говорящую свинью, которая предлагала пойти за болотце и что-то показать. И о пришедшем в деревню раненом красноармейце, которого никто не знал, а тот только рассказывал радостные вести с фронта (это в зимой то 41-го), бесконечно доставал из вещмешка самогонку , махорку и шоколад. И как в избе, где всей деревней встретили незнакомого фронтовика, где приветили его, бутылку да закуску поставили на стол, кто-то из баб перекрестился по-привычке, когда воин-красноармеец рассказывал, как они крошат в капусту фрицев на фронте. Вот и стоило тогда бабе только перекреститься, как так тот гость сразу то на лавке и подпрыгнул, выскочил вроде как до ветру да так и не пришел. А с ним и вещмешок оставленный им в хате пропал странным образом и шинель его. В бутылке самогонки, бабами поднесенной, что пил он когда в хате сидел, какая то кислятина оказалась, что то по запаху вроде уксуса с навозом. А в картошке с сальцем, на столе в его стороне — черви ползали, натурально черви, жирные, бледные, как могильные. А по двору, куда он до ветру то вышел —  только следы копыт огромных увидели. Много таких историй деревенских порой было. И как банник мать дедова однокашника школьного ошпарил да попытался утащить под лавку ночью. Как у заброшенной бани у реки по ночам молодежь встречала порой незнакомых веселых молодых людей. Да только уже когда кто-то согласился, то другой случайно увидел у одной из девок в той компании из-под сарафана ноги мохнатые, как звериные. Попытался друзей утащить, а толку то, ругались, да шли туда как слепые кутята к матери. Наутро проснулись в той бане — голые, похмельные, да не помнили ничего. Довелось им, видать, целую ночь с чертями покутить. Да и много чего еще такого бывало.

Мальчик вздохнул. Чертовщина, ничего и не скажешь. Время то и впрямь видать непростое.

Он открыл рюкзак. Вытащил консервы. Себе — мясных с фасолью и коту рыбных. Открыл. Кота долго просить не нужно было. Он конечно пригрелся на коленях, слушал себе мысли мальчика, но голод то не тетка. Усами залез в банку. Свою банку мальчик ел через силу. Но живот то сводило от голода. А еще идти. И холодно. Надо есть чтобы не мерзнуть. Поели. Кот благодарно промурчал. От еды он немного даже разомлел.

— Идти надо, кот.

Кот молча нюхал воздух.

“Говорить что ли разучился? — подумал мальчик, — вышли из леса, так и молчит”

— Да устал я тоже, — услышал он сразу же в голове голос кота. — Сам говоришь, идти надо. Темень то уже скоро. Там поди собак выпускать сейчас начнут. Я бы в лесу поспал, а ты то не можешь, вам то людям холодно.