– Все так, как сказал мой молодой брат, – ответил один из вождей.
– Тогда вы можете не идти дальше, – продолжил Миантиномо, – потому что Нахма, с помощью пояса, который был на нем, великого пояса Семи Тотемов, уже вложил все в уши Сакандаги, пока я и те, кто был со мной, напрасно пытались это сделать. Он от имени своего отца, Длинного Пера, заключил договор с ирокезами, и, боясь, что вы захотите разделить с ним эту заслугу, возвращается в Монтауп другой дорогой. Сейчас он идет с теми людьми, с которыми шел я. Я пошел этой тропой, потому что хочу посетить поселение Мира прежде, чем вернусь к отцу. Я был опечален; но теперь я рад, потому что встретил вас и смог отговорить вас от бесполезного путешествия.
Некоторой время вожди обсуждали то, что сказал ми Миантиномо; затем, поскольку они не вполне ему поверили, решили задержать его, как заложника, пока один из них не посетит селение макуа и не получит там подтверждения его слов.
Во время отсутствия посланника Миантиномо был полон беспокойства, хотя тщательно скрывал свои чувства и внешне выглядел безмятежным. Он зашел так далеко, что даже посоветовал посланникам Длинного Пера забрать себе подарки, посланные Сакандаге, и разойтись по домам, не сообщив ничего Миротворцу.
– Договор заключен, – сказал он. Сашем макуа доволен и более ничего не ждет. Вы можете получить лишь неприятности и никакой чести. Длинное Перо не рассчитывает, что подарки вернутся к нему. Так что лучше всего будет, если вы оставите их себе.
Этот аргумент вожди выслушали не без интереса, и, когда их посланник вернулся с сообщением о том, что Миантиномо сказал правду относительно того, что произошло в селении макуа, решили последовать его совету.
– Почему Длинное Перо доверил пояс Семи Тотемов такому неопытному юнцу, как Нахма, а не нам? – говорили они. – И почему он не сказал нам об этом? Для нас это позор, и, если мы возьмем эти подарки, чтобы этот позор смягчить, это будет правильно.
Придя к такому решению, каждый из них взял свою долю и пошел своим путем; тем временем Миантиномо, радуясь полному успеху своего злого замысла и по-прежнему имея на теле под одеждой пояс Семи Тотемов, который в этой земле был знаком высшей власти, вернулся к своему народу. Там он стал тайно распространять всяческие слухи о своем молодом сопернике, с которым так подло поступил. Одним из них было то, что Нахма женился на девушку макуа и решил остаться жить среди ирокезов. Другим бы слух о том, что он был убит одним из его товарищей из посольства Длинного Пера из-за пояса, который носил и подарков, которые ему были доверены, которыми убийца решил воспользоваться в своих целях.
От самого Сакандаги Длинное Перо узнал, что юноша по имени Нахма, носивший пояс Семи тотемов, посетил селения макуа, откуда ушел в компании вождей наррангасетов. Хотя последние это отрицали и говорили, что Нахму не видели, Миантиномо утверждал, что встретил Нахму в селении Сакандаги и разговаривал с ним.
Из-за этих и им подобных историй судьба Нахмы стала столь непонятной, что стало невозможно узнать, что же в действительности с ним произошло, и, наконец, друзья оплакали его, словно мертвого. Пока этот траур еще продолжался, появились слухи о том, что то ли Каноникус, то ли Миантномо, его приемный сын, наследуют власть Длинного Пера как Миротворца и правителя всех союзных племен Новой Англии.
Пока происходили все эти события, Нахма ничего не знал ни о них, ни о чем-то еще, потому что он лежал в горячке в хижине Кавераса, главного мастера-изготовителя стрел среди макуа. Когда его, почти мертвого, бросили в реку, чтобы он навсегда исчез с людских глаз, он оказался в зарослях камыша в том месте, где течение реки было слишком слабым, чтобы унести его. Там он пролежал несколько долгих ночных часов, наполовину в воде, наполовину над ней, пока стебли камыша шелестели над его головой. Ночные птицы порхали над ним, глядя на него удивленными глазами, а животные, приходившие на водопой, обнюхивали воздух и, учуяв его присутствие, в страхе убегали.
К утру признаки жизни медленно стали возвращаться в бесчувственный мозг и, повинуясь его командам, избитое тело стало, повинуясь его командам, делать слабые движения. При первых лучах солнца Нахма сел и с удивлением стал смотреть на окружавшие его зеленые стены. Кроме этого он бормотал, повторяя раз за разом три бессмысленных слова: «Хилио», «Сакре» и «Массасойт». Кроме этого, иных воспоминаний у него не осталось. Он не реагировал даже на веселые голоса, раздавшиеся рядом с тем местом, где он находился, и внимания его не привлек громкий плеск и шелест камышей, звучавших ближе и ближе, пока не приблизились вплотную к нему. Потом настала внезапная тишина, прерываемая только монотонным повторением слов «Хилио», Сакре», «Массасойт».
Приглушенное восклицание и возбужденный шепот говорили о том, что слова эти наконец достигли человеческих ушей, но слышавшие их колебались – страх в них боролся с любопытством. Минуту спустя камыши перед Нахмой бесшумно раздвинулись, и перед ним дюйм за дюймом появился нос медленно двигавшегося каноэ. Из него смотрело лицо молодой девушки, красивой и очаровательной; глаза ее от удивления стали большими, словно у антилопы. Когда она поймала взгляд раненого юноши, движение каноэ сразу прекратилось, а девушка замерла. Ее глаза тем временем ловили каждую деталь в его облике и то, в каком печальном положении он оказался. Он, казалось, ничего не видел, и все повторял слова, привлекшие ее внимание: «Хилио», «Сакре» и «Массасойт».
– Что там, сестра? Что ты видишь? – послышался испуганный шепот невидимого собеседника, сидевшего в дальнем конце каноэ; но та, застыв, не отвечала. – Аеана, – уже громче настаивал невидимый голос, – скажи скорее, что ты видишь. Я боюсь.
– Не вижу ничего, чего бы стоило бояться, Отшата, – ответила сидевшая на носу девушка. Это молодой человек, но он тяжело ранен и не осознает нашего присутствия. Можешь сама на него посмотреть.
С этими словами девушка, которую назвали Аеаной, развернула каноэ так, чтобы другая смогла увидеть Нахму.
– Несомненно, это человек хороший, – прошептала Отшата, – но почему он в таком ужасном положении? Давай поторопимся и сообщим об этом нашему отцу.
– Нет, – решительно ответила Аеана. – Мы, конечно, вернемся к отцу, и быстро, но этого юношу нужно взять с собой, иначе мы оставим его в опасности. Ты разве не видишь, что река потекла вспять и вода в ней поднимается? Если мы его оставим, он может умереть, потому что находится в таком состоянии, что не может о себе позаботиться. Не знаю, как мы положим его в каноэ, но, если это получится, мы отвезем его к Каверасу, нашему отцу.
Старшая, хоть и более робкая сестра вняла этим увещеваниям, но и без того Аеана подвела каноэ к тому месту, где продолжал сидеть раненый, безразличный к своей судьбе и к тому, что его окружало, продолжая повторять странные слова, застрявшие в его мозгу. Аеана поговорила с ним, но он не понимал, что она говорит. Она положила свою нежную ладонь на его предплечье и попыталась побудить его сесть в каноэ, но он оставался безразличным и неподвижным.
Наконец в отчаянии девушка произнесла одно из странных слов, которые он все время повторял – «Массасойт», и юноша посмотрел на нее, словно впервые осознав ее присутствие. Слабая улыбка мелькнула на его покрытом кровью лице, и он дернулся ей навстречу. В следующее мгновение он с некоторой ее помощью он смог забраться в каноэ и лег на дне, совершенно обессиленный, с закрытыми глазами, пока две девушки выводили его из зарослей камыша. Потом, взяв весла, они быстро погнали свой легкий челн вниз по реке к отцовской хижине.
Так дочери Кавераса, которых отец послал, чтобы они нарезали камышей, из стеблей которых делались легкие стрелы для охоты на птиц, вернулись без них, но привезли вместо этого раненого, находившегося в беспамятстве юношу.
