Всю дорогу до речки, в то время как остальные были веселы и оживлены, Гоша по-прежнему оставался задумчив и хмур. Его преследовали воспоминания о недалёком прошлом, ему всё время рисовалось вчерашнее путешествие в этом же направлении и та, в чьей компании он его совершил. Это было так недавно – и суток не прошло, – а между тем ему казалось, что с той поры минула целая вечность, огромный кусок его жизни. Тот невероятный калейдоскоп событий, что произошли с ним минувшим вечером и ночью, как будто сжал, спрессовал время, заставил его странным образом убыстриться, и то, что было с ним вчера, представлялось ему теперь чем-то бесконечно далёким, подёрнутым мутной дымкой, придававшей всему происшедшему зыбкий, полуфантастический оттенок, точно это были смутные, отрывочные воспоминания раннего детства. Порой он в очередной раз готов был поверить в то, что ничего этого на самом деле не было, что вся эта жуткая история – лишь плод его буйного воображения, причудливая мрачная грёза, воплощение всегда, изначально живших в нём невысказанных, подсознательных страхов, желаний, инстинктов, в один прекрасный день вырвавшихся, точно скопище гнусных безобразных чудищ, на свободу и принявших зримые и осязаемые образы.
Но время от времени напоминавшая о себе головная боль и огромная шишка над ухом, к которой он периодически осторожно прикасался кончиками пальцев, всякий раз возвращали его к действительности, более чем убедительно свидетельствуя об истинности всего случившегося накануне. И тогда он хмурился всё сильнее и ещё больше замыкался в себе, игнорируя шутки и заигрывания приятелей, обративших внимание на его унылый, расстроенный вид и пытавшихся развеселить его. Макс, шедший рядом с ним, несколько раз заговаривал с ним, но он либо отвечал невпопад, либо молчал.
И чем ближе подходили они к дому Алины, тем мрачнее и нервознее он становился. Беспокойно поглядывал по сторонам, поёживался, будто от холода, протяжно вздыхал, будто нёс какую-то тяжесть, и понемногу замедлял шаги. А когда они миновали длинную тенистую аллею, тянувшуюся вдоль пляжа, и вышли на обширный пустырь, на другом конце которого виднелась группа частных домов, он остановился и озабоченно уставился вдаль.
Стас подошёл к нему и посмотрел по направлению его взгляда.
– Это там?
Гоша, с усилием глотнув слюну, кивнул.
Стас перевёл взгляд на него и полминуты всматривался в его напряжённое, потемневшее лицо. Потом спросил:
– Тебе страшно?
Гоша потупился и, чуть помедлив, опять кивнул.
– Да… немного.
Стас положил руку на плечо товарища и, слегка стиснув его, твёрдо и убедительно произнёс:
– Не бойся. Ты не один. Мы с тобой. Сегодня пусть эти выродки боятся – у них теперь для этого гораздо больше оснований! – И он указал пальцем в ту сторону, куда был устремлён неподвижный Гошин взгляд, – на противоположный конец пустыря, где поблизости от берега высились мощные деревья с толстыми стволами и пышными раскидистыми кронами, образовывавшие небольшой густой лесок, выглядевший издали как непроницаемое тёмное пятно, словно таившее что-то в своей чёрной глубине.
Гоша ничего не сказал, продолжая хмуриться и пристально вглядываться в знакомый пейзаж, будто пытался отыскать там ответ на какой-то мучивший его вопрос.
– Ладно, пойдём, – немного подождав, промолвил Стас, слегка подтолкнув Гошу и махнув рукой остальным.
Они двинулись дальше, невольно чуть убавив шаг, оглядываясь вокруг и переговариваясь вполголоса, а иногда и полушёпотом, точно опасаясь быть услышанными. Хотя как раз здесь их вряд ли кто-нибудь мог услышать – людный, шумный пляж остался позади, сменившись широким пустынным пространством, лишённым малейших признаков жизни, по которому свободно гулял порывистый свежий ветер, по временам налетавший с реки. Единственное, за что мог зацепиться взгляд на этом почти идеально ровном травяном ковре, расцвеченном кое-где скромными полевыми цветами, была одинокая тонкая осинка, в шелесте листвы которой Гоше почудился вчера как будто чей-то тихий предостерегающий голос, оказавшийся, как выяснилось вскоре, пророческим. Проходя мимо неё, он чуть приостановился и внимательно вслушался в невнятное бормотание её мелкой трепетной листвы, словно надеясь вновь различить в нём предупреждение о том, что должно случиться в самое ближайшее время.
Но на этот раз он вслушивался тщетно. Он не расслышал ничего, кроме самого обычного монотонного, отчего-то навевавшего грусть шелеста, в котором не улавливалось больше никаких голосов. Гоша погрустнел ещё сильнее и, бросив на онемевшее деревце печальный, будто упрекающий взор, со вздохом тронулся дальше. На ум ему пришла глупая детская мысль – может быть, осинка обиделась за него за то, что он не послушался вчера её предупреждения, и теперь отказывается говорить с ним? Он усмехнулся этому нелепому соображению и, уткнувшись взглядом себе под ноги, побрёл вперёд, навстречу вздымавшимся неподалёку громадным деревьям.
Приблизившись к ним, он на мгновение заколебался, припоминая, где начинается дорожка, ведущая в глубь леска. Сделав несколько шагов по направлению к берегу, он вскоре отыскал едва угадывавшуюся в траве вчерашнюю тропинку, приведшую его к чёрному дому, и, раздвинув кусты, не очень уверенно двинулся по ней, мгновенно исчезнув с глаз спутников. Те последовали за ним, с интересом озираясь кругом, на покрытые мхом и обсыпанные хвоей кочки, лезшие под ноги, на разросшиеся вокруг густые кустарники и нависавшие над головой широкие разлапистые ветви. Немного странно было оказаться в самом настоящем с виду, хотя и совсем крошечном по размеру, словно игрушечном, лесу, нежданно-негаданно вставшем плотной тёмной стеной поблизости от оживлённого пляжа, откуда время от времени долетали слабые отзвуки царившего там шума. Однако по мере того как Гоша и его друзья углублялись всё дальше в эти дремучие кущи, всякие внешние звуки доносились до них всё глуше и, наконец, совершенно заглохли; и вскоре вокруг установилась полная тишина, нарушавшаяся лишь хрустом сухих веток у них под ногами и негромкими репликами, которыми они изредка перебрасывались, обмениваясь впечатлениями от увиденного. Но и говорили они чем дальше, тем тише и сдержаннее, то и дело бегло оглядываясь по сторонам и подталкивая друг друга локтями, как будто окружавшая их необычная, несколько мрачноватая атмосфера, а главное, близость конечной цели их путешествия заставили их позабыть о недавней беззаботности, сосредоточиться и насторожиться.
Миниатюрный лес закончился так же внезапно, как и начался. Заросли вдруг поредели и расступились, и перед спутниками Гоши, как и перед ним за день до этого, предстал массивный двухэтажный барак, за которым раскинулся обширный заброшенный двор с запущенным, разросшимся по своей воле садом и полуразвалившимися постройками, которые при всём желании трудно было назвать хозяйственными, хотя изначально – очевидно, очень давно – они безусловно таковыми являлись. Приятели сгрудились возле ветхой калитки, внимательно и немного удивлённо разглядывая открывшуюся им картину дикости и запустения.
– Ну и халупа! – воскликнул Костик, выразив своим недоумённым возгласом общее мнение пришедших. – Как тут можно жить?
– Можно, – прошептал Гоша, окидывая дом угрюмым взором и почувствовав, как по его спине пробежал холодок. – Ещё как можно…
Стас покосился на него и, мотнув головой в сторону дома, спросил, точно желая окончательно удостовериться:
– Это здесь?
Гоша молча кивнул.
Стас, будто только и ждал этого подтверждения, шагнул вперёд и, пнув ногой гнилую калитку, жалобно взвизгнувшую от этого грубого прикосновения, вошёл во двор. Остановился, упёр руки в бока и, чуть прищурившись, осматривал некоторое время дом и двор. Потом с усмешкой обернулся к товарищам.
– Да, действительно халупа. Тут только бомжам жить… Или маньякам, – прибавил он тише, уже без улыбки. И махнул приятелям: – Заходи давай. Чё встали-то, как на похоронах?
Они один за другим вошли во двор и понемногу разбрелись в разные стороны, с интересом осматривая непривычную обстановку и делая порой короткие саркастичные комментарии по поводу увиденного. И только Гоша неподвижно стоял возле калитки, точно не решаясь войти, и лишь хмуро, с едва сдерживаемым волнением поглядывал на старый, казавшийся совершенно безлюдным барак, об обитателях которого он знал слишком много, чтобы смотреть на этот страшный для него дом безучастно или, подобно своим приятелям, с праздным любопытством.
