Однако, кроме них, ему некому было рассказать обо всём пережитом им за последние сутки, не с кем было поделиться тем, что переполняло его доверху и стремилось выплеснуться наружу. Других друзей, более чутких, отзывчивых, доброжелательных, у него не было. А держать всё это в себе он был не в состоянии, ему необходимо было высказаться, открыть кому-нибудь свою тайну. И, помолчав ещё немного, точно не решаясь начать или собираясь с мыслями, он, уперев угрюмый неподвижный взгляд в землю, заговорил тихим, глуховатым голосом, холодным, безучастным тоном, будто говорил не о себе, а о ком-то постороннем, рассказывал не свою, а чужую историю.
Он поведал всё с самого начала до конца, подробно, обстоятельно, в строгой последовательности, не сбиваясь, не перескакивая с места на место, не повышая голоса и не изменяя тона даже в самых острых, драматических местах, словно читал книгу. Голос слегка изменил ему только один раз – когда он пытался описать свой ужас и отчаяние во время пребывания в подвале, в ожидании мучений и смерти, когда он прощался с жизнью и вспоминал родных и близких, которых, как он полагал тогда, ему уже не суждено увидеть. В этом месте рассказа в горле у него спёрло, а на глаза едва не навернулись слёзы, и лишь немалым усилием, он, кашлянув и проведя рукой по глазам, заставил себя после короткой паузы продолжить свою повесть.
Закончив, он вновь устало провёл ладонью по лбу и, оторвав взгляд от земли, устремил его на приятелей, стараясь определить по выражениям их лиц, какое впечатление произвёл на них его рассказ.
Те какое-то время молчали, словно переваривая услышанное и вырабатывая своё отношение к нему. На некоторых лицах по-прежнему бродили усмешки, точно им рассказали весёлую, захватывающую историю, до которых они были большие охотники; на других было написано сомнение, будто они услышали что-то совершенно невероятное, почти сказочное, чему не стоит придавать веры. И только на лице у Макса, ближайшего друга Гоши, парня с тонкими мягкими чертами и прямым выразительным взглядом, угадывалось наряду с недоумением доверие к словам товарища и явное сочувствие.
Неопределённое выражение сохраняло лицо Стаса. Он словно бы верил и одновременно не совсем верил Гоше. С одной стороны, его рассказ был слишком уж необычен и диковинен, сильно смахивая на мистификацию либо навеянную алкогольными парами (или ещё чем похуже) фантазию. Но с другой – плачевный, убитый Гошин вид, бледное, без единой кровинки лицо, мутный, потухший взор, сразу же бросавшиеся в глаза, красноречиво свидетельствовали, что с ним случилось нечто незаурядное, из ряда вон выходящее, и, вполне возможно, то, о чём он только что так складно, почти в документальной манере, рассказал, – или, по крайней мере, какая-то часть этого, – не так уж далеко от истины. Гоша был явно не тот, каким был всегда, каким все они его знали; его точно подменили; с ним будто произошло что-то такое, после чего человек обычно резко и необратимо меняется и никогда уже не становится таким, каким был прежде.
Стас, мгновенно потеряв интерес к игре, бросил карты на стол и, скрестив руки на груди, вперил в Гошу пристальный, испытующий взор. Затем спросил:
– Гош, всё это реально с тобой было? На самом деле? Ты не гонишь? Не прикалываешься над нами?
Гоша, меньше всего походивший сейчас на человека, готового прикалываться над кем-то, мрачно осклабился и, склонив голову, продемонстрировал аудитории свой разбитый череп. И после того как приятели увидели это материальное свидетельство реальности всего рассказанного им, сомневаться и дальше в правдивости его истории не имело смысла. Огромная лиловая шишка, которую все рассмотрели с напряжённым вниманием и интересом, как некий ценный артефакт, а некоторые даже потрогали, будто не доверяли своим глазам, убедила самых ярых скептиков. После этого все без исключения прониклись к пострадавшему, чудом избежавшему гибели товарищу величайшим сочувствием и даже у самых отъявленных насмешников не возникло желания позубоскалить по этому поводу. А если и возникло всё же у кого-нибудь, они вынуждены были сдержать себя и прикусить языки, потому что подавляющее большинство присутствующих искренне жалели Гошу и шутки были бы теперь совершенно неуместны.
Стас выразил общее настроение компании, с серьёзным и участливым видом посмотрев на Гошу и медленно, с расстановкой проговорив:
– Сочувствую тебе, братан. От всей души, как грится… Как же тебя так угораздило?
Гоша дёрнул плечом и растерянно развёл руками.
– Сам не понимаю. Наваждение какое-то. Морок… Никогда со мной такого не было! Эта тёлка точно околдовала меня, захомутала, как быка, и повела за собой. И я послушно и радостно поплёлся за ней… Как в тумане был, ни хрена не соображал. Будто во сне всё было…
На плотных мясистых губах Стаса появилась лёгкая усмешка. Он кинул быстрый взгляд по сторонам и вновь обратил его на подавленного, поникшего головой Гошу.
– Так, значит, говоришь, она очень хороша собой?
Гоша, подняв на мгновение глаза и бросив грустный взор куда-то вдаль, молча кивнул.
– А мужик этот, папик её, – Стас прищурил один глаз, – что, действительно такой громила, как ты сказал?
Гоша снова утвердительно качнул головой.
– Да, реально здоровый бугай. Такого ещё поискать!.. Нечего и думать тягаться с ним один на один. Задавит, как цыплёнка! Это просто чудо какое-то, что он не убил меня своей дубиной! – И он бережно, точно какую-то драгоценность, потрогал свою шишку, чуть поморщившись при этом.
– И живёт, говоришь, эта сладкая парочка на Береговой, возле пляжа? – по-прежнему не сводя с Гоши острого, проницательного взгляда, продолжал спрашивать Стас. – В большом старом бараке, скрытом за деревьями?.. Странно, что-то не припоминаю я там этого барака… – Он наморщил лоб, будто напрягая память, а затем обернулся с вопросительным выражением к своему соседу по лавочке – Владу, такому же крепкому спортивному парню с хмурым замкнутым лицом и стриженной под ноль головой.
Тот, видимо, понимавший Стаса без слов, в ответ на его молчаливый вопрос едва заметно кивнул.
– Ага, значит есть всё-таки барак. Отлично! – взмахнув бровью, промолвил Стас, как будто довольный этим известием. Взяв в руки карты, он с заинтригованным и сосредоточенным видом снова принялся тасовать их, а потом раскладывать перед собой на столе, беззвучно шевеля губами и чуть-чуть, одними глазами, усмехаясь.
Все в молчаливом ожидании смотрели на своего предводителя, уже догадавшись по его виду, что он, очевидно, всерьёз заинтересовался только что услышанной историей и в связи с этим что-то задумывает. Или уже задумал. А если он что-то задумал, за этим непременно, и в самом скором времени, последуют какие-нибудь поступки, потому что Стас – не болтун, не трепло, а человек действия, решительный и непреклонный в достижении поставленной цели, не привыкший тратить слишком много слов и почти сразу же переходящий от них к делу.
После минутного раздумья он вынул из колоды даму пик и, с улыбкой поглядев на неё, бросил карту на стол. Затем цепким, обволакивающим взглядом окинул столпившихся вокруг него и нетерпеливо ожидавших его слова приятелей и, точно приняв решение, тряхнул головой.
– Ну что ж, друзья мои, – начал он со значительным и важным видом, будто открывая какое-то торжественное мероприятие, – картина происшедшего мне вроде бы ясна. В общих чертах, конечно… Ну да ничего, подробности мы ещё выясним… В то, что нашего Гошу собирались убить, я, честно говоря, не очень-то верю. Как и в россказни этой сучки о четырёх мужиках, которых она якобы замочила со своим папашей. Девочка явно насмотрелась ужастиков и чуток перевозбудилась. Она вообще, судя по твоему описанию, не совсем адекватная. Как тебе показалось?
Гоша, немного помедлив, снова кивнул, правда, не так уверенно, как в первый раз.
– Итак, – продолжал Стас, – насколько я могу судить, тебя просто хотели развести. Попугать маленько. Эта парочка, – у обоих из них, я так понимаю, не всё в порядке с головой, – видимо, отрывается таким нехитрым способом: завлекает к себе в дом всяких придурков… Не обижайся, братан, – оговорился он с тонкой усмешкой, заметив, как насупился Гоша, – но в данном случае это именно так: ты повёл себя в этой ситуации как последний дурак… Так вот, они, пользуясь красотой этой шмары, завлекают к себе озабоченных мудаков и устраивают небольшой самодеятельный спектакль – убьём, мол, замучим, прощайся с жизнью и всё такое… Ну что ж, я их где-то даже понимаю, – лицо Стаса озарилось мрачноватой, недоброй улыбкой. – Пожалуй, это действительно смешно. Мы ведь тоже, чё уж там греха таить, развлекаемся порой таким же образом. А иногда и похлеще…
