В лицо ему пахнуло ночной свежестью и прохладой, что составляло резкий контраст с застоявшимся, спёртым воздухом подвала, из которого он только что выбрался, и вообще со всей удушающей, тошнотворной, как будто пронизанной миазмами смерти атмосферой этого дома. Преодолевая лёгкое головокружение от струившегося в открытое окно пьянящего живительного эфира, пропитанного речной сыростью, Гоша уцепился за подоконник и попытался подтянуться на руках, чтобы как можно скорее и тише протиснуться в сравнительно узкий оконный проём и перекинуть своё тело наружу.
В другое время, в своём обычном состоянии он сделал бы это без малейших затруднений, одним махом. Но теперь, после всего пережитого сегодня, он был слишком слаб, очень скверно себя чувствовал, и приподнять своё вялое, отяжелевшее тело на ослабленных, как будто ватных руках оказалось ему не под силу. Вцепившись побелевшими, понемногу немевшими пальцами в подоконник, он раз за разом, напрягая все ещё остававшиеся у него жалкие силы, пытался втащить себя в спасительное оконное отверстие. И каждый раз, слабея всё больше, возвращался в прежнее положение.
Наконец, совершенно измотанный и разбитый, он вынужден был отказаться от своих попыток. Он был в отчаянии. Он готов был завыть волком от тоски и обиды. Как будто в самом деле кто-то решил жестоко посмеяться над ним! Поманить, указать ему путь к избавлению, дать надежду на спасение и свободу – и тут же отобрать её, многократно увеличив тем самым его душевную муку, вновь швырнув его на самое дно, с которого ему, очевидно, уже не суждено было выбраться. И самое обидное, что виной тому была на этот раз не злая воля людей, его врагов, а его собственная немощь, бессилие его истомлённого, измученного тела, отказавшегося служить ему в самый опасный, самый ответственный момент его жизни!
Несколько минут он стоял под окном, уныло повесив голову и судорожно, до боли, стиснув зубы. Мысль о том, что спасение так близко – вот оно, прямо перед ним, достаточно лишь протянуть руку! – и при этом недоступно для него, сводила его с ума. Голова его шла кругом, он был близок к помешательству. Растерянный, в состоянии полнейшего смятения и безнадёжности, не представлявший, что ему теперь делать, что предпринять дальше, он бестолково и бесцельно топтался на месте, переминаясь с ноги на ногу, жадно вдыхая лившийся снаружи ароматный ночной воздух и с невыразимой грустью и тоской глядя в расстилавшуюся за окном глубокую беспредельную тьму.
Это бессмысленное, самоубийственное бездействие могло бы, наверное, продолжаться ещё неизвестно сколько, если бы он вдруг не услышал донёсшихся откуда-то из дома звуков – стука раскрывшейся двери и тяжёлых неспешных шагов. Гоша, точно огретый обухом, резко обернулся и округлившимися полубезумными глазами воззрился в глубь коридора. Шаги приближались и становились всё отчётливее, а через секунду в отдалении, в противоположном конце коридора, показалась чья-то смутная тень…
Этого оказалось достаточно, чтобы его немощь как рукой сняло. Словно некая спасительная чудесная сила подхватила его и швырнула в раскрытое окно. Это произошло в один миг, как будто само собой, помимо его воли, без всякого усилия с его стороны. Он сам не заметил, как оказался вне дома, в густой влажной траве, росшей у подножия его стены. Несколько секунд Гоша лежал в ней навзничь, ошалело глядя на тёмный провал окна, из которого он только что вывалился, и с трудом соображая, как ему это удалось. Одновременно он вспомнил, что стало непосредственным толчком к тому, чтобы он позабыл о своём бессилии и прыгнул в буквальном смысле выше головы. А вспомнив об этом, понял, что у него нет времени валяться в траве и бесцельно глазеть ввысь, что ему необходимо немедленно, не теряя ни мгновения, вставать и бежать отсюда.
Собравшись с силами, он поднялся и бегло осмотрелся, пытаясь понять, где он и в каком направлении ему двигаться. Невзирая на окутывавшую всё вокруг кромешную тьму, в которой сложно было разобрать что-либо, он по некоторым признакам определил, что находится на самом краю окружавшего дом двора, в той его стороне, что была обращена к реке. На это явно указывали по временам доносившиеся с правой стороны всплески, отчётливо слышные в ночной тиши, и прохладный сырой ветерок, то и дело дувший оттуда же.
Отлично понимая, что на пути к спасению сделан только первый, очень маленький шаг, что в любой момент всё мгновенно может измениться для него в худшую сторону, Гоша, едва держась на ногах, шатаясь, с большим трудом преодолевая сильнейшее головокружение, двинулся вперёд. Его ноги скользили и вязли в высокой мокрой траве, которая словно пыталась задержать его, глаза практически не видели, куда он идёт, туловище раскачивалось из стороны в сторону, точно у пьяного. А когда он достиг окаймлявшей двор широкой зелёной изгороди, то чуть не застрял в густом колючем кустарнике, из которого сумел выбраться лишь с немалыми усилиями, порвав футболку и расцарапав в кровь руки. Но подобные мелочи занимали его теперь меньше всего; не обращая на них ни малейшего внимания, не чувствуя боли, он, напрягаясь всем телом, мобилизовав все ещё имевшиеся в его распоряжении скудные силы, шел вперёд, в неопределённом направлении, куда глаза глядят, имея лишь одно стремление, одну цель – уйти как можно дальше от этого страшного места, где он едва не встретил свою гибель, впервые в жизни так близко, так осязаемо, так пугающе явственно ощутив на себе ледяное дыхание смерти…
Внезапно донёсшиеся до него угрожающие звуки заставили его остановиться и насторожённо прислушаться. Этими звуками было глухое хриплое рычание, перемежавшееся тихим, чуть уловимым поскуливанием и звяканьем чего-то металлического. Гоша, замерев, обернулся в ту сторону, откуда, как ему показалось, донеслись тревожные звуки. Он вспомнил то, что мельком увидел и услышал, когда входил вместе с Алиной во двор, – злой блеск собачьих глаз, сверкнувших из будки, и такое же сердитое рычание, что достигло его слуха только что. Он совсем забыл, что, помимо людей, здесь обитает ещё одно живое существо – сторожевая собака, охраняющая вход в дом и отличающаяся, скорее всего, таким же негостеприимным нравом, как и её хозяева. И если, спущенная на ночь с цепи, она разгуливает сейчас по двору и почует беглеца, для него всё будет кончено.
Гошу опять, как уже неоднократно до этого, прошиб холодный пот. Он стоял не шевелясь и напряжённо, до ряби в глазах, вглядывался в тёмную глубину двора, переводя застывший, немигающий взгляд с места на место и каждую секунду ожидая различить во мраке знакомые ему хищные горящие глаза и услышать злобный рык, что означало бы для него полный крах его надежд и его окончательную и неизбежную гибель.
Но так ничего и не увидел. Ничего живого не заметно было в окутывавшей всё окрест непроглядной тьме. Негромкое прерывистое рычание время от времени повторялось, но раздавалось, как и прежде, в отдалении, не приближаясь к нему. Вероятно, к счастью для него, хозяева, чересчур занятые своим гостем, забыли спустить пса с цепи, и он теперь, чуя в зоне своей ответственности чужака, но не имея возможности расправиться с ним, выражал своё недовольство и раздражение приглушённым тревожным рыком. Однако чуть погодя, видимо решив всё-таки дать знать хозяевам, что по двору бродит кто-то посторонний, собака залилась громким заливистым лаем, буквально разорвавшим царившую вокруг глубочайшую первозданную тишину.
Это стало для Гоши сигналом к активному действию. Забыв о смертельной усталости и изнеможении, ощутив внезапный прилив неведомо откуда взявшихся у него сил, он одним прыжком перемахнул через преграждавшую ему путь зелёную изгородь, смял пару невысоких кустов, росших чуть далее, и, в несколько прыжков преодолев маленький лесок, окружавший чёрный дом и скрывавший его от чужих взоров, выскочил на берег реки.
Здесь он на мгновение приостановился и мельком оглянулся назад: нет ли погони? Но покрывавшая землю, будто толстым креповым покрывалом, тьма, ещё более сгущённая нависавшими сверху широкими разлапистыми ветвями деревьев, была так плотна и непроницаема, что различить там хоть что-нибудь не представлялось возможным: всё сливалось в одну сплошную тёмную массу, из которой нереально было вычленить что-то отдельное.
