— Что угодно пану?

— Ничего не надо, кроме золотого коня и золотой одежды!

Надел он золотую одежду, и такое сияние пошло вокруг— ярче солнца! Сел на волшебного золотого коня и помчался ко дворцу… Там никто и подумать не мог о том, чтобы скакать так высоко. Вдруг бурей пронесся золотой молодец на коне, взвился к облаку, схватил платок и умчался, как птица.

Тут король промолвил:

— Где бы он ни был, а должен я его найти!

И дал приказ все города, деревни, замки, дома, кухни, печки, дворы, гумна и закрома, всюду-всюду все углы обшарить и найти его. А Грязнуха вечный сидел дома за печью в том самом виде, как утром с печи слез, — в одних портах и рубахе да в старой изодранной шапке, так что прямо пугалом огородным выглядел. Но добычу при себе держал: золотой платок и золотое яблочко он спрятал в шапку, а золотой перстень укрыл в золе, в горячих угольях, на веревочке, к пальцу привязанной, и, подергивая веревочку, играл с ним, как дитя.

Пришли посланные короля к тому дому и спрашивают сыновей. Подошли и к Жителю запечному, да и говорят ему на смех:

— Не ты ли это был, Грязнуха?

— Вы про что? Как я на свинье-то ездил? — спросил он, да таким смешным тягучим голосом.

— Ну, что за удалец! — сказал один из старших братьев. — В такой молодецкой гусарской шапке только индюшек пасти!

И для потехи надвинул ему шапку на лоб. Выпали оттуда вдруг яблочко и платок. Хотел Житель запечный поскорей шапку поправить, да и выдернул за веревочку перстень из пепла. Тут паны тотчас его узнали. И все диву дались, как такой недотепа писаным красавцем мог стать.

Но Грязнуха вечный — житель запечный показал, как это могло быть. Подтянулся он, тряхнул недоуздком.

— Что угодно пану?

— Золотую одежду и золотого коня!

Тотчас появилось и то и другое. Оделся он, вскочил в седло и одним духом прискакал в королевский дворец. Там его ласково встретили, выдали за него королевну, сыграли свадьбу. И живут они оба до сих пор, коли не померли.

Жил на свете бедняк, у которого, кроме нескольких человек детей, ничего не было. В доме его царила нищета. Столько народу, всех напои-накорми, а заработка никакого; да и уродиться тоже ничего не могло, потому что и земли-то никакой не было. А семья все растет да растет. Много бедняжки слез пролили, голода-холода натерпелись, помаленьку даже вовсе не поевши спать ложиться научились. Всем было тяжко, а отцу и вовсе невтерпеж, потому что он их беду лучше всех видел, и сердце его больше болело, когда он смотрел, как дети с голоду под печкой да на лавках шарят, и ничем помочь не мог. А жена еще ребенка зачала. Это уж совсем его доконало, и он в отчаянии проклял плод в материнской утробе.

Пришел срок, и родила жена бедняги вместо деток трех щенят. При каждом была дудочка. Принялся бедняк тех щенят выкармливать да выхаживать как мог лучше, и через год стали они большими красивыми собаками.

Отец сам дал им имена: одного назвал Могучим, другого Железным, третьего Зорким.

Раз пошел бедняк куда-то и собак с собой взял; а они рядом с таким худым человеком, как он, казались еще упитанней. Шел он долго, устал и зашел в корчму, стаканчик винца выпить. Велел себе налить; сидит, выпивает, а верные псы возле него на полу разлеглись. И зашел туда один лесник; потребовал себе бутылку и сел на другом конце стола. Сперва оба пили молча. Но молчанье недолго длилось; через минуту лесник его прервал, обратившись к бедняку с такими словами:

— Скажи, добрый человек, кто ты, откуда и куда идешь?

— Я из такой-то и такой-то деревни, — отвечает бедняк. — Иду туда-то.

— А это твои собаки? Какие большие! Где ты их взял? Я бы все отдал, лишь бы таких иметь.

— Мои, — ответил бедняк, а об остальном промолчал. Тогда велел лесник Янко — так его звали — принести пять ковриг хлеба: каждой собаке по одной кинул, одну бедняку подал, а одну сам надломил. Потом приказал подать еще бутылку и стал угощать нового знакомого. За разговорами незаметно пришла пора расставаться. И говорит бедняк леснику:

— Янко, — говорит, — ведь так тебя зовут? Эти три собаки — мои родные дети, которых я, своим и деток моих горем-злосчастьем до отчаяния доведенный, проклял в материнской утробе. Вон того, самого крупного, Могучим звать, среднего Железным, а третьего Зорким. Ты так их накормил, как они у меня ни разу не ели. Я их кормить как надо не могу, а тебе это легко. Да ты же и хотел их иметь. Так я тебе их дарю. Видишь, у каждой к ошейнику дудочка привешена. Коли ты в какую опасность попадешь, только в эти дудочки подуди, — собаки, хоть ты на краю света будь, сейчас же прибегут и тебя освободят. А теперь счастливо оставаться, и не забывай меня, который тебе добра желает!

Янко взял дудочки, поблагодарил бедняка, и они разошлись в разные стороны. А собаки, словно понимая человеческую речь, поклонились уходящему отцу и побежали за лесником.

Янко пошел таким густым лесом, что даже неба не было видно, и в том густом лесу собаки его потеряли: видно, проголодались и захотели в чаще какого-нибудь зверя поймать. После долгих блужданий вышел Янко на широкое поле и видит: рота солдат марширует.

«Дай, — думает, — испытаю, правда ли то, что мне этот крестьянин о собаках сказал».

Подошел он к солдатам и крикнул:

— Стой!

Солдаты оглянулись на него и зашагали дальше. Он крикнул в другой раз; солдаты не стали останавливаться. Крикнул в третий раз, — они остановились. Подошел к нему офицер, спрашивает, чего ему надо? Зачем их остановил?

— Да просто так, — ответил Янко. — Хотел испытать, послушаетесь вы меня или нет.

— Ах, коли так, я тебе покажу, как солдат останавливать! — закричал офицер.

Велел он Янка связать и на первом суку повесить. Вот стоит Янко, связанный, под деревом — ждет, что с ним делать будут. И попросил он, чтоб ему перед смертью в дудочки подудеть. Офицер позволил.

— Только недолго, — говорит.

Задудел Янко, прибежали собаки и спрашивают:

— Что прикажешь?

— Освободите меня из рук этих злодеев.

Собаки накинулись на солдат, стали рвать и кусать их, как бешеные. Офицер видит, дело плохо, приказал развязать Янка и стал усердно просить его отпустить их души на покаяние. Янко смиловался над ними, приказал собакам больше не кусать их и пошел в одну сторону, а солдаты в другую.

Долго шел Янко и пришел в город, где король жил. Хотелось ему на службу поступить, и лучше бы всего к королю. Пришел он к королю и говорит:

— Дай вам бог счастья, светлейший король!

— И тебе тоже, сын мой, и тебе тоже! Чего ты от меня хочешь?

— Да немногого. Хочу спросить вас, не нужен ли вам лесник. Я поступил бы.

— Так и так, — отвечает король. — У меня уже есть двенадцать лесников, но послушаем, что скажет мой старший лесничий. Может, тринадцатого нужно? Матей, Матей, поди сюда!

Пришел Матей.

— Что прикажете, светлейший король? — спрашивает.

— Этот молодец хочет ко мне в лесники поступить. Я не знаю, взять или нет. Не надо нам тринадцатого?

— Как вам будет угодно; все от вашей воли зависит. Скольких примете, столько и будут служить, — ответил Матей.

Король подумал и говорит:

— Ладно, возьму я тебя на службу, но ты должен доказать, что умеешь хорошо стрелять. Видишь, на той вон башне, на самом верху, воробей сидит. Если ты его застрелишь, да так, чтобы голова в одну сторону, а туловище в другую упали, — будешь служить у меня лесником, а иначе нет.

— Что ж, попробую.

Взял Янко ружье, зарядил, прицелился, выстрелил, и голова воробья упала в одну сторону, а туловище в другую. Удивился король, обрадовался. Подошел к стрелку, по плечу его потрепал.

— Молодец, — говорит. — Служи хорошенько, и тебе у меня хорошо будет.