– Тут так спокойно, – сказал Астер Джозефу однажды вечером, когда они сидели на балках и смотрели на расстилавшуюся перед ними водную гладь и землю.

Джозеф посмотрел вверх, в небо, потом вниз, на землю.

– Да, но тут всегда очень ветрено, а ты не птица, – ответил он. – Ты – отец.

В тот момент его сердце потянулось к дому, он, вздрогнув, вспомнил, что у него есть дочь, и спустился вниз, благодарный за очередной трудовой день и за то, что именно его трудами удается сдержать воду, которая может погубить их всех. Лишь ступив на землю, он снова ощутил страх, поднявшийся вверх по ногам и бедрам и поселившийся в груди. Продолжай кормить ее, продолжай расчесывать ей волосы и рассказывать о мире, каким он был когда-то. Продолжай ее прятать. Не дай ей умереть.

Солнце почти опустилось за горизонт. Вода переливалась голубыми и оранжевыми сполохами. Дома и полузатонувшие мосты, днем покрытые пестрым рисунком солнечных бликов, поросшие растительностью и заселенные краснохвостыми ястребами и орлиными гнездами, утонули в сумраке.

Астер спустился с морской дамбы на землю. Открепил страховочный трос и поднял воротник пальто до ушей. На миг у него мелькнуло подозрение, что морскую дамбу, возможно, строили не для того, чтобы не допустить наводнения, а для того, чтобы люди не могли выбраться из города и оказались бы запертыми в нем, как в ловушке. Он повернулся и пошел домой кружным путем. Порылся в кармане и достал свернутый листок бумаги. Это была карта, которую нарисовала дочь; подписанная ее рукой, с ее рисунками и странными черточками, испещрявшими улицы Брука. Незнакомые слоги, названия предметов, латинские термины и категории животных – что все это значило? Где моя девочка? Карта вела в никуда.

Потом он заплакал.

Я не понимаю свою дочь и умру, если не смогу оградить ее от беды.

Однажды Астер встретил врача, поселившегося на заброшенном складе в нескольких кварталах от их дома. Шел после работы и увидел, как тот грелся у костра, разведенного в железной бочке. Врач сказал, что у него был брат, которого забрали во время облавы; врачом он стал много лет назад, пытаясь помочь брату – у того была опухоль мозга, влиявшая на речь и поведение. Вспоминая потерянного брата, он плакал.

Как-то вечером, в минуту отчаяния, когда Лайсве поздно вернулась домой и принесла нож, Астер снова отыскал того врача и попросил осмотреть дочь. Врач пришел и сел напротив нее на кухне.

– Куда ты ходишь, пока Астер на работе? – спросил он.

– Никуда. Я просто выдумываю истории, а потом рассказываю ему. У меня богатое воображение.

– Но откуда у тебя все эти вещи?

– Да они здесь валяются, в этом здании. Они принадлежали когда-то жившим здесь людям, и те их просто бросили.

– Ты слышишь голоса?

– Нет.

– А видишь что-то странное?

– Что именно?

– Что-то, похожее на сон, а не на обычную жизнь. Чего не бывает в реальности. Странное.

– Нет. Разве наша реальность не достаточно странная.

– Скучаешь по маме и брату?

Последовало долгое молчание. Астер смотрел на дочь; та опустила голову и взглянула на свои руки, несомненно, взвешивая в ладонях что-то невидимое – любовь.

– Нет. У меня есть Астер.

Обычная девочка, подытожил врач. Травмирована, как все мы, это да; пытается жить дальше, как умеет.

Направляясь к дому, Астер сложил карту и убрал ее в карман. Потер замерзшие ладони.

У самого их дома, ветхого, разваливающегося на глазах, он оперся о дерево. Эта кора старше меня, подумал он; возможно, это дерево помнит то, что поможет мне преодолеть страх. Помнит прежний мир, предшествующий этому миру.

Он и сам помнил кое-что, кое в чем был уверен: когда-то у него была жена. Был сын. Они приплыли сюда по воде. Теперь остались лишь вода и дочь.

Он поднялся по лестнице – он даже дышал как человек, готовый опустить руки, – и открыл дверь в их квартиру. Там вместо отчаяния увидел дочь; та сидела за кухонным столом с карандашами и рисовала кита. Кита с голубым глазом. Ее волосы были мокрыми.

– Лайсве, почему у тебя мокрые волосы? – сумел выдавить из себя Астер, хотя язык еле ворочался. Он снял пальто и повесил его у двери.

– Я вспотела, – ответила она.

– То есть промокла, – сказал он.

Но он уже знал, что сердиться на Лайсве бессмысленно. После его вспышек она лишь замыкалась в себе на несколько дней, и каждый раз ему приходилось рассказывать обо всем сначала, объясняя, почему она должна быть осторожной, сидеть в четырех стенах и не искать приключений на свою голову.

– Расскажи мне опять ту историю, – просила его дочь, его любовь, его жизнь.

С приходом поздней осени в квартире стало зябко. Дочь уже поставила тушиться овощное рагу – картошка, морковка, лук и вода, да горсть дикорастущих трав, которые она находила в трещинах в асфальте. Он подошел к плите, помешал рагу деревянной ложкой. Оглянулся через плечо. Лайсве вертела в руке что-то маленькое; крошечный секрет. Тогда он понял: она снова уходила, хотя он ей запретил, вернулась и принесла с собой маленький предмет. Такой была его дочь: вместо матери ужин ей готовил отец, пытаясь унять свой страх и гнев; сама она хранила секреты, рисковала и вместо семьи, дома и города жаждала историй.

– Что там у тебя? – спросил он.

– История, – напомнила она и спрятала сокровище под стол. – Расскажи.

– Когда ты была маленькой, ты упала с палубы корабля и превратилась в кита, – ответил он.

На губах Лайсве мелькнула полуулыбка. Она закатила глаза.

– Папа, я не кит.

Но ты упала с палубы корабля и чуть не утонула. И так было не раз.

– Астер, на что это похоже?

– Что?

– Твои припадки. На что они похожи?

Боль пронзила его от лба до центра грудной клетки. Так не должно быть, подумал он. Она не должна жить в таком мире. Я его ненавижу.

– Как будто я лежу на дне океана и не могу подняться, – ответил он. – Вокруг холодно, черным-черно, и я совсем один. Но воображение продолжает рисовать картины.

– Как во сне?

– Вроде того. А потом дно океана становится китом, и кит уносит меня туда… – Он замолчал.

– К Сваёне. На дно океана, туда, где мама.

– Да. – Он посмотрел на стену. – Но ты правда однажды упала с палубы и превратилась в русалку. Иначе откуда у тебя такой хвост?

Девочка рассмеялась, как смеются дочери, растущие в уюте и тепле. А ведь между «упала» и «спрыгнула» большая разница. В голове пронеслись слова «сын», «мать», «дочь», и он так сильно стиснул зубы, что запульсировало в висках. Куда она ходила в этот раз? Украла ли что-нибудь? Он вспомнил коллекцию предметов в ее комнате. Монеты. Перышки. Кости. Камушки и ракушки. Шкурка маисового полоза. Мертвые жуки. Книги, повсюду книги и списки на несколько страниц. Видел ли ее кто-нибудь? Шел следом? Он досчитал до четырех на вдох, задержал дыхание, выдохнул на четыре счета, чтобы успокоиться.

– Ладно. Теперь рассказывай, как все было на самом деле. С начала.

Иногда отцу остается лишь улыбнуться и поведать дочери историю, которую та хочет услышать. Возможно, детям легче смириться со случившимся, если представить все как сказку.

Стены кухни давили на него, трещины в краске и пятна царапали тело, как старая кожа. Он явственно ощутил тесноту и холод квартиры, ее заплесневелый запах. Бросил взгляд на картонки и серебристый скотч, которыми они закрывали трещины в стенах и окнах. Прогнал ощущение, что эта квартира – заплесневелый и зловонный саван, в который их завернули перед смертью.

– Однажды звездочка на небе влюбилась в веретенщицу, – начал он.

Лайсве довольно улыбнулась. Она продолжала вертеть в руке предмет, спрятав его под столом.

– Они жили на разных берегах, в краю, прежде соединенном перешейком. По этому перешейку некогда путешествовали их предки, – ответила она.