– Ты куда это собралась, а? – сказал с шутливым подозрением в голосе.

– Ой! – одновременно с тобой вскрикнула она (свежая и лучистая, точно спелая гроздь винограда).

– Что, испугалась? – крепко обняв Мариам, ты перевернулся, подмял её под себя; и, очутившись сверху, стал покрывать поцелуями её шею, плечи и грудь.

– Как же не испугаться, когда ты схватил меня так неожиданно, – рассмеялась она. – Ой, Серёжа, ну пусти, неудобно ведь.

– Что неудобно? – не понял ты. А сам принялся водить щекой по её груди; было приятно ощущать эти соски, эту нежную шелковистость кожи, это ни с чем не сравнимое тепло её утреннего тела…

– Как ты не понимаешь, – ответила она, мягко положив ладонь тебе на затылок. – Уже светло. А я – совсем голая.

– Ты что же, меня стесняешься?

– Конечно, а как ты думал.

– Нет, серьёзно?

– Говорю же тебе, отпусти, Серёженька. Ну не надо, пожалуйста.

Тут до тебя дошла вся неестественность и комичность ситуации. Эта бедная дочь гор не врала и не кокетничала: она, в самом деле, пребывала в жутком смущении!

Поняв это, ты выпрямился, оседлал Мариам, оставшуюся лежать на спине поверх одеяла, зажал её между своих колен. Она даже попыталась было высвободиться, однако ты не дал ей такой возможности, удержал руками в прежнем положении. Ты настойчиво и твёрдо смотрел ей в лицо, но она отводила взгляд, будто застигнутая в чём-то действительно непристойном. Тогда ты наклонился и, взяв в ладони её лицо, заставил посмотреть себе в глаза:

– Муи, милая, опомнись! Да ведь у нас с тобой уже было всё – вдумайся: всё, что бывает у мужчины с женщиной! Как ты можешь после этого меня стесняться, я не понимаю?

– Это разные вещи. Ты не видел меня при свете – так, чтобы вся голая… Это нельзя, нехорошо.

– Адат, что ли, запрещает?

– Я не знаю, как там адат… Просто… ну, так нельзя, я не могу…

– Что, и муж не видел тебя обнажённой?

– Зачем ты так, Серёжа? Я же просила не говорить о нём… Хорошо, если тебе хочется знать: да, не видел. Только в первый раз, но я и тогда не хотела… Нет-нет, я не могу об этом рассказывать. Ты меня об этом больше не спрашивай, ладно?

– Ну ладно, извини, пусть так, – ты пожал плечами, слегка обескураженный столь бурной реакцией Мариам на твой вопрос. – И что, у вас все женщины в ауле такие стеснительные?

– Не знаю. Наверное… Не знаю.

– Но, Муи, погоди. Перестань вырываться, дай спросить.

– Что?

– Скажи… вот ты сегодня ночью называла меня своим любимым – так? Это правда? Или просто вырвалось… случайно, под влиянием момента?

– Ну… нет…

– Что – «нет»?

– Не под влиянием момента. Доволен?

– Доволен. Но тогда ответь: как ты можешь скрывать от своего любимого человека то, на что ему очень приятно смотреть?

– А… разве ему, в самом деле, так уж приятно смотреть?

– Не то слово. Он получает от этого ужасное, сумасшедшее удовольствие! Правда.

– Что, неужели не меньшее, чем когда мы… ночью…

– Ничуть не меньшее, Муи. Если честно, он хотел бы бесконечно смотреть на это прекрасное тело и гладить его, и целовать. И… он просто, ну хоть ты его убей, не в силах отказаться от такого замечательного удовольствия. Чем поклясться, чтобы ты мне поверила, скажи?

– Не надо ничем клясться. Я же не слепая – поэтому отлично вижу, что ты меня обманываешь.

– Но почему?

– Потому что… вот, кожа у меня некрасивая.

– С чего ты взяла?

– Она не такая белая, как у ваших русских девушек.

– Дурочка! Да если хочешь знать, многие русские девушки всё лето торчат на пляже ради того, чтобы у них кожа стала такого цвета, как у тебя!

– Ну… ещё грудь у меня не очень большая.

– Так это же мой любимый размер! – тут ты заметил проступившую на лице Мариам улыбку. И расхохотался; а эта норовистая дикая козочка уже вторила тебе своим звонким голоском – и раскрыла объятия, когда ты рухнул на неё (зарывшись лицом в те две прелести, чей размер только что явился предметом твоих восторгов)…

Теперь вы оба ласкали друг друга, то посмеиваясь, то постанывая от удовольствия; и на этот раз Мариам не пыталась ни упорхнуть из твоих рук, ни забраться под одеяло. Её поцелуи были удивительно нежны и свежи, и ты уже ощутил в крови лёгкие токи рождающегося желания. Твоя партнёрша, вероятно, испытывала то же самое – но вдруг, подобно человеку, вспомнившему нечто важное, она замерла на секунду; а затем вновь принялась настойчиво отстраняться:

– Нет-нет, Серёжа, сейчас не надо.

– Как не надо? – ты напустил на себя дурашливый вид. – Кому не надо? Не знаю, как тебе, а лично мне – очень даже надо.

– Нет-нет, не надо. Пожалуйста, отпусти меня, милый.

– Почему?

– Ну… сейчас не время.

– Я не понимаю, Мариам, – обескураженный отказом, ты разжал руки, выпустив её из своих объятий. – Что-то не так? Объясни, пожалуйста.

– Да нет, всё хорошо, Серёженька. Просто – ты ведь знаешь – это у нас будет надолго. А я и так проспала. Давно пора кур во двор выпустить, воды им налить. И ещё сегодня я должна к Асет за молоком идти. Я всегда к ней прихожу до обеда. Вдруг, если она меня не дождётся – подумает, что я заболела: тогда Асет может и сама сюда с молоком явиться, зачем нам это нужно, правда?

– Ладно-ладно, я понял, – разочарованно вздохнул ты. И пошутил:

– В любом деле главное – уметь вовремя остановиться.

– Правильно, – она коротко чмокнула тебя в щёку. – Ну, отпусти же меня.

Затем, помедлив мгновение, встряхнув волосами – и решительно воскликнула, словно желая подстегнуть саму себя:

– Всё-всё-всё, мне надо идти!

И исчезла за дверью.

Надо же, сколько очарования в этой дикарочке… Гурия, что тут ещё скажешь. Дикая, неуёмная, прекрасная гурия.

Всё волшебство мира для тебя сейчас заключалось в Мариам.

Господи, как хорошо-то бывает жить на белом свете!

Судьба, расщедрившись, оказалась способной на неожиданный подарок; она настигла тебя и примирила с миром; даже если это ненадолго – всё равно спасибо ей.

Посиди спокойно, и ты поймёшь, сколь суетны повседневные заботы. Помолчи немного, и ты поймёшь, сколь пусты повседневные речи. Откажись от обыденных хлопот, и ты поймешь, как много сил люди растрачивают зря. Затвори свои ворота, и ты поймёшь, как обременительны узы знакомств. Имей мало желаний, и ты поймёшь, почему столь многочисленны болезни рода человеческого. Будь человечнее, и ты поймёшь, как бездушны обыкновенные люди.

Чень Цзижу

Когда Мариам вернулась, в руке у неё было небольшое пластмассовое ведёрко с только что собранными яйцами: это часть кур уже успела снестись.

Едва войдя в дом, она столкнулась с тобой – умытым, одетым, бодро направлявшимся к выходу. И возмутилась:

– Так вот, значит, ты какой, да?

– Какой? – ты напустил на себя удивлённый вид.

– Нечестный, вот какой! Это что же получается: от меня требуешь выполнения всех обещаний, а сам, значит, обманываешь бедную женщину?!

– Не понимаю, Муи, в чём это я тебя обманул?

– В том, что обещал не выходить из дома, пока не поправишься! И вот он, посмотрите – уже во двор собрался!

Её напор и способность искажать факты были поистине достойны восхищения. Однако ты попытался оправдаться:

– Милая, я ничего не обещал, это ты сама приказала мне сидеть в доме. Но я, кстати, и сидел тут покорно до самого выздоровления…

– Это до какого такого выздоровления? Значит, ещё вчера был болен, а сегодня – посмотрите на этого джигита – он уже здоров!

– Но клянусь тебе, сейчас я чувствую себя абсолютно здоровым. Да погляди на меня внимательно: разве я похож на больного человека?

– О, ещё как похож! А вообще, гораздо больше ты похож на сумасшедшего психа, который хочет снова простудиться и надолго слечь в постель. И, вдобавок, глупые шуточки передо мной тут шутит.

– А нам, психам, без шуточек существовать не положено, – усмехнулся ты и приобнял Мариам за плечи. – Нет, если серьёзно, то сегодня ночью я принял одно секретное лекарство. Сам не думал, что оно способно творить такие чудеса.