На праздничной линейке я, конечно, высматривала Мишку. Просто всех я уже видела, а его еще нет, а было интересно, как изменился он. Но среди одноклассников его не было, и среди старшеклассников тоже. И к первому уроку он тоже не пришел. Первый день пестрел историями на тему «как я провел лето», стопками выданных учебников, нарядными учителями и школьными новостями о новых предметах. Мишка так и не появился после летних каникул. Уроки сократили, и вскоре нас отпустили по домам. Я не стала присоединяться к медленно плетущейся компании – впереди целый год, и наболтаться мы успеем. Сегодня и в театре был первый день после каникул. Я соскучилась – хотелось скорей туда. Мы договорились с Леночкой поехать пораньше. И нужно было торопиться, чтобы успеть перекусить и переодеться перед электричкой.
Леночка как всегда опаздывала. Я, наоборот, пришла на платформу раньше на десять минут. Сесть в электричку – это была своего рода лотерея, как повезет. Иногда они приходили полупустые и можно было спокойно пройти в вагон и удобно расположиться у окна. Но иногда народу было столько, что двери в первых вагонах открывались, но только чтобы показать спины вжатых друг в друга людей. А иногда эти спины просто не давали открыться дверям. В обоих случаях сесть в электричку было невозможно, и желающие уехать в панике начинали носиться вдоль вагонов, пытаясь найти брешь, в которую можно было бы себя втиснуть. Поэтому лучше было заранее пройти по платформе подальше, к середине поезда, а то и к хвосту, желательно угадав место напротив дверей, – и надеяться на чудо, удачу – называйте, как хотите, – и на то, что из вагона кто-то выйдет, дав тебе шанс просочиться внутрь.
Пока народу на платформе было немного. Но я на всякий случай сразу прошла подальше. Погруженная в мысли о предстоящей встрече в театре, я не смотрела по сторонам, поэтому не сразу обратила внимание на двух высоких молодых людей. Покосилась на них, только услышав рядом голоса: они о чем-то разговаривали, громко смеясь. Потом один ушел, а второй остался ждать. Постепенно количество желающих ехать в город увеличилось, но ненамного. Я поглядывала вдаль – не идет ли электричка. И в начало платформы – не бежит ли Леночка. Электричка запаздывала, и Леночка не бежала – видимо, совсем не успевала и решила ехать на нашей обычной.
Наконец электричка подошла. Позиция была рассчитана правильно – двери открылись прямо передо мной. Я посторонилась, пропуская двух человек, выходящих из битком набитого вагона, и заняла их место. Следом за мной в тамбур поднялись еще двое. Раздалось: «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…». Двери зарылись, и поезд тронулся.
В тамбуре было тесно и душно. Если вы никогда не ездили в переполненной электричке, то вы везунчик. Провести несколько минут в этой душегубке – настоящий стресс, даже если у вас никогда не было клаустрофобии. Я ехала до конечной остановки, поэтому нужно было встать так, чтобы толпа выходящих меня не вынесла раньше времени и ненароком не затоптали входящие. Например, хорошо было бы забиться в самый угол у стены. Это немного напоминало тетрис, правда тогда я этого еще не знала. Оглядевшись в поисках лазейки, я попробовала развернуться и пробраться к стене. Человек напротив, видимо, собирался выходить на следующей остановке и, заметив мой маневр, чуть-чуть продвинулся в сторону двери, уступая мне свое место. Повезло. Я протиснулась и оказалась прижатой к стене в самом углу. Наконец-то я обрела опору. Но в этот момент поезд внезапно затормозил, и всех, кто был в тамбуре, сильно качнуло в мою сторону. Я вжалась в стену, отворачивая лицо, в ожидании, что сейчас вся эта масса навалится на меня. Но ничего не произошло. Кто-то стоящий прямо передо мной резко уперся рукой в стену возле моей головы и сдержал спиной толпу. Я была спасена. Все произошло мгновенно. Поезд снова тронулся, народ, матерясь и чертыхаясь, возвращался на свои места. Но человек, который так неожиданно спас меня, не спешил убирать руку. Он так и стоял, отгородив меня от остальных пассажиров. Я не видела его лица, близость смущала меня, и я смотрела вниз. Да и кто в плотной давке будет разглядывать лица – есть же какие-то негласные правила. К тому же человек был высоким, и мне пришлось бы нарочито задрать голову, чтобы взглянуть на него. Так мы и ехали дальше: его рука упиралась в стену на уровне моего уха, и, когда поезд качался, я касалась ее головой. Слева и справа ко мне тесно прижимались люди, и это было привычно, но близость моего спасителя вызывала во мне волнение. Мы были со всеми, но и отдельно от всех. Своей рукой и всем телом он как будто отрезал нас от остальных пассажиров, и я чувствовала себя в его власти. Пытаясь отвлечься, я принялась думать о театральном кружке – обычно это помогало и успокаивало. Но не сейчас. Любопытство росло и в конце концов взяло верх. Подумав, что ничего страшного не будет, если я просто взгляну на того, кто меня спас, я подняла глаза.
– Привет! – сказал мой спаситель.
А может, не сказал ничего. Факт его «привета» был не так важен, как все остальное.
Передо мной стоял Мишка. Он очень сильно вырос за лето, и ему пришлось наклониться ко мне, чтобы услышать, что я говорю, – в тамбуре было очень шумно, стук колес заглушал голоса. Я хотела ответить ему, но, кажется, молчала. От неожиданности я так разволновалась, что на мгновение забыла, что надо дышать, и почувствовала, как сердце перебралось из груди в горло и там остановилось. Так близко было его лицо… Его улыбка – одними глазами. И уголками губ. Уголками… Губы припухлые… Нижняя чуть больше, с ямочкой посередине – я раньше не замечала. Губы были чуть приоткрыты. Я чувствовала его дыхание на моем лице. Наверное, я слишком откровенно задержала взгляд на его губах. Мне показалось, что он смутился и покраснел. Возможно, просто в поезде было очень душно, но на его скулах расплылись розовые пятна.
Не могу вспомнить, о чем мы говорили и сколько времени так простояли. Когда сильно волнуюсь, я иногда не могу разделить фантазию и явь, что было на самом деле, а что я додумала в процессе или уже потом дорисовала в воображении. Поэтому в некоторые особые мгновения я могу просто выпадать из реальности и потом не понимаю, как оказалась в том или ином месте, и не могу вспомнить, что именно говорила и думала. Это происходит какое-то мгновение, секунды, поэтому не пугает меня. Думаю, это и называется «терять голову».
Мы стояли близко-близко, и этого было достаточно. Наши слова были непонимаемы нами, а значит, просто не важны в тот момент. Мы просто перебирали их, шуршали словами, как некоторые нарочито шуршат страницами газет и журналов, желая спрятать за этим свое настроение, свои чувства и мысли. И было что прятать! Внутри меня распирало: «Какой ты стал! Наконец-то мы встретились! Я так рада тебя видеть! Где же ты пропадал? Ты не чувствовал, что ты мне нужен? Что мне нужен ТЫ…» Как было бы странно произнести это сейчас вслух, но как бы хотелось прошептать, прокричать ему это! Прямо выплеснуть на него все сейчас. Дух захватило от одной этой мысли! Я не могла вслух – страшно, да и не принято так сразу, тем более девочке. Я просто стояла рядом и смотрела. Немыслимо, как он мог так измениться за лето! Он был в черной футболке с длинным рукавом и V-образным вырезом и легком расстегнутом дутом лимонном жилете. Футболка плотно облегала его тело – широкие плечи, крепкие сильные руки, грудь. Его бедра обтягивали черные вельветовые джинсы. Ему было всего тринадцать с половиной. Он был простым семиклассником, но выглядел как греческий бог Аполлон. Только не Бельведерский, а Аполлон Праксителя – он более тонок, гибок и, кажется, моложе.
Именно тогда, в тамбуре битком набитого вагона, случилось что-то пока совсем новое для меня. Наверное, то, чего я и ждала весь шестой класс. И теперь я не могла прийти в себя. Не хотела приходить в себя. Возвращаться в себя не хотела. Самые разные чувства накатывали на меня волнами, бились внутри, тесня друг друга, и меня окатывало новой волной с головы до кончиков пальцев ног – только от того, что Мишка впервые стоял так близко и своими карими глазами смотрел на меня. Мне хотелось дернуть стоп-кран и сбежать от него, пока не поздно, пока голова совсем не потерялась. Но уже в следующий миг я молилась, чтобы поезд тряхнуло со всей силы так, чтобы он не смог удержаться на ногах и приник бы ко мне всем телом. От подобных мыслей было тяжело дышать, но я не могла их остановить. Хотелось, чтобы эта поездка длилась вечность. Наверно, именно с этой самой поездки время для меня перестало существовать. Перестало быть просто осенью, зимой, весной, летом – ушли четкие границы, и не было никакой разницы, что́ сейчас за окном. Все смешалось и образовало Большое Настоящее Время. Все теперь подчинялось чувствам. И время тоже – оно проигрывало чувствам, сдавалось и уступало им место. Там, где царят чувства, никто не упоминает о времени, никто и никуда не спешит. Потому что некуда. Все, что нужно там, уже с собой – внутри.
