- Ура! Нас посетил Владислав В. младший, прессфлюгер! вскочил-набросился "Квант". Он жутко любил шутки и розыгрыши, за что неоднократно был бит, но - не унимался; подошел ко мне, хитро улыбаясь, крепко обнял, спросил:
- Подсаживайтесь к нам, специалист по отлову гусей с самопишущими перьями...
Я улыбнулся и прошептал: "А иди-ка-ты-на...". "Квант" растянул рот до ушей, так уж ему нравились подобные ответы...
- Ну что, беглец? - продолжал Любен, усаживая меня. - Получил заряд бодрости? Насытился свежеморожеными впечатлениями? Теперь, наверное, со стихами покончено засядешь за беллетристику? Или продолжишь писать пародии?
- Фельетоны, - поправил я, - ты же знаешь, на АМС-4 меня направила редакция...
- Ах, вот так! - воскликнул "Квант", - понимаешь, Влад, мы за этот год немного свихнулись, все, я в том числе. Сумасшедшая жизнь, суета, беготня, в голове все смешалось и перепуталось... Так что я хотел спросить: продолжишь писать фельетоны?
- Нет, - ответил я, вспоминая свою первую и единственную попытку... Даже внешность главного героя я пейзажно срисовал с Мэтра Города, отца Милены. Да так реалистично, так красочно, что расплата не заставила себя ждать: разговор с Прр-фи Нцессой закончился некрасивой ссорой и полным разрывом... На следующий день, в редакции, мне предложили отправиться на Четвертую Международную, на свежем морозном воздухе подправить отдельные болезненные черты характера.
- Ну-ну, мы понимаем, - закивал "Квант".
- Понимаем, да, и все помним, - подмигнул Боб.
- Ладно, Влад, не дуйся, ты же их знаешь, - это Стае, с заткнутыми за ремень палочками, подошел ко мне, крепко пожал руку, - все бы этим пошлякам лыбиться.
- Я вас па-пра-сю, - выпятился Любен, - мы не есть по-шля-ки, мы есть истинные правдолюбцы. Наш принцип существования - Истина. Она матери родной дороже, яволь? - и заржал во все горло.
Вейн пододвинул стулья, мы, все пятеро, расселись вокруг стола, тихо помянули Старые Добрые Времена...
Но меня интересовало Время Настоящее: я выждал с десяток поминальных минут, достал-положил на стол, раскрыл Его Книгу.
- Ребята, сознайтесь, чья это фотография?
- Я же просил, - вспыхнул Вейн, задетый моим вопросом, как затухающий костер порывом ветра. Он хватил кулаком по столу: - Я же тебе сказал - это не Он!
- Не кипятись, Молчун, - исподлобья посоветовал "Киндер".
Вейн хрюкнул, запихивая слова обратно внутрь себя: он ничего больше не сказал, так уважительно относился к мнению Боба. Но кулак Вейна, замерший на столе, еще сопротивлялся, сжимаясь, пульсируя - белое-красное-белое. Но и он согласился с "Киндером", расправился, потянулся и лег на ладонь, вниз лицом.
- Сходство несомненно, - сказал Стае, поднимая глаза от стола; тихо сказал и грустно: - Но Тилл У. никогда не отпускал бороду...
- Ты что, приятель! - помятым голосом возразил "Квант", Барабанов объелся? Светлая аккуратная бородка...
- Не кипятись, - исподлобья повторил Боб, но воспоминаниями не поделился: не решился или не пожелал?
Вейн торопливо зажал ладонями уши, что-то наговаривая внутрь себя, как молитву. Любен насупился. Стас отвернулся.
Что они разыгрывают передо мной? Комедию или драму? Ребята надолго замолчали, еще больше подтверждая мои сомнения. Сомнения? Скорее неясные предчувствия...
- А как дела у Сиби? - спросил я, сворачивая в сторону; информация о внешности Тилла У. - табу. Я уже понял.
- Чево? - не расслышал Боб.
Первым засмеялся Стас, глядя как "Квант" иллюстрирует Бобу мой вопрос, вычерчивая в воздухе силуэт незаостренного перевернутого сердечка, размером с тыкву, пронзенного восклицательным знаком.
- Сибилла?.. - догадался Боб, оставаясь серьезным, пролонгируя наш смех, - ... она... она обещала быть... - и, подмигнув мне, заулыбался, выкрикнул: - Ах ты... Антарктический Сердцеед!
Ребята нахохотались от пуза - ситуация, как полюса магнита, переменила знак на плюс. Даже Молчун оттаял: откинув со лба волосы, он вытер капли пота, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки...
Желание писать длинно и нудно пропало, растворилось в непринужденной веселости друзей. Как и болезненная тяга к неясным воспоминаниям. Хотелось жить, петь про день сегодняшний, про друзей, которые рады моему возвращению.
"Освобождение Души из Пут
оков сиюминутных..."
Еще один штрих и я заканчиваю:
- "... оторвавшись от белой холодной травы Южного полюса, приплюсовав многочисленные задержки, самолет-таки одолел воздушную трассу от Кейптауна до Триполи. В промежутках между импотентными попытками приподнять и перебросить железную птицу из одного часового пояса в другой, мы все - пассажиры и экипаж - просиживали штаны, просаживали остатки наличности в барах аэровокзалов - ко-фе-ко-фе-ко-феко... Надежды на скорую встречу с родной землей постепенно угасли, но уговор "не прикладываться" мы не нарушили: домой надо въезжать на коне, а не под конем. В пассиве - девяносто чашек кофе, в активе - девяносто потерянных часов и монет. Таков итог перелета. Плюс усталость и головная боль".
Вот и все.
Вместо многоточий ставлю одну, большую и толстую точку. ТОЧКА.
Часы на запястье Любена исполнили "Танец с саблями" - девять утра. "Квант" долго-любовно прослушивал точность воспроизводимых звуков - игрушки-тикалки он собирал своими руками - после чего поднялся, обошел стол и нажал кнопку подъемника, спрятавшуюся в стене. Мотор заурчал, втягивая в себя канаты, замер: Любен распахнул дверцу, выкатил трехъярусный стол-раздвижку, перегруженный яствами. На верхнем этаже, в дополнение к снеди, возвышался кувшин с розами.
...мы резко повернулись на скрип - дверь, молчавшая в руках Вейна, как и в моих, - пропустила Сибиллу, обтянутую чем-то блестящим; одинокий скрип - все внимание приковано к "Киске". И не напрасно: фигура Сиби за последний год обострилась до стандартов восковых музеев - аж дыханье перехватило, когда я вспомнил, что сжимал это чудо природы в своих объятиях... Да, снять бы с нее... гипсовый оттиск, изготовить тысячи литформ и заливать в них малоудавшиеся экземпляры - недовольство и неудовлетворенность в стане мужчин исчезнут, мир переродится, женщины за сутки соблазнят всех нас, включая политиков и любителей пострелять из пушек, и наступит на Земле Золотой Век - Век Любви. Что гораздо интереснее нынешнего перебрасывания взаимными угрозами, вызванного эпидемией сексопатологий. Лично я обязуюсь помочь даже Тому Самому Онсвину - имею знакомства, как в среде хирургов-практиков, так и в обезъяннике - подошьют по первому разряду...
"Здравствуй, Сиби..." - прошептал я.
"Женская интуиция, никогда не подводившая Сиби, сработала и на сей раз - "Киска" запустила в букет лакированные пальчики, вытянула записку. Отдав ее Бобу, она прожурчала один общий "привет", подошла ко мне и поцеловала в щеку так, так... как будто мы расстались только вчера.
- Разверни, - воскликнула она, обращаясь к Бобу. Он немо покачал головой, отказываясь, вернул Сибилле голубой листок, сложенный вчетверо. "Киска" развернула записку, пробежалась по ней глазами, хихикнула:
- Поздравляю, мальчики подземелья! Вам признается в вечной любви Кулинарная Элита города. И желает успешного выступления на Фестивале!
- А? Что? - засуетился я, сердце екнуло, но! Ушки навогтрил. - Фестиваль? Будете выступать? Что ж вы молчали?!
- Да, - Сиби хитро подмигнула мне, - сегодня в двадцать ноль ноль открывается первый Фестиваль "Живой" Музыки. А завтра, - она ткнула мне в грудь длинным блестящим коготком, - у Вас концерт.
- У н-нэ-на... вас? - сглотнул я, подозревая неладное.
- Боб, Стас... ничего еще не рассказали ему? - Сибилла задергала головой; впервые за долгие годы, если не за всю жизнь, ее мордашка выражала растерянность и недоумение.
- Объясните?! - гаркнул я, промычал нечто нечленораздельное, повторил: - Объясните?! - и хлопнул ладонью по столу.
- Сколько натикало? - спросил Боб.
