- Невозможно, - ответил Вейн, - он не вернется.
- Когда человек уходит туда, откуда не возвращаются... Что с ним случилось? Утонул? Разбился? Виски? Наркотики? мне было противно "давить" на Молчуна, но еще противней выглядеть полным идиотом. Прикидываться дурачком - одно, выглядеть - совсем другое, по крайней мере для меня. Люблю дурачить, но не терплю, когда дурачат, выставляют д...
- Ничего не случилось. Он просто-напросто ушел, - Вейн попытался выйти из машины, но я придержал его за локоть. Наши глаза встретились- мои вопрошающие, его прячущие - и я понял, что из Молчуна больше не иытянешь ни слива. Я отпустил локоть - Вейн резво выскочил на воздух. Еще одно ладно. Ладно, решил я, пусть Тилл У. ушел, если вам так хочется...
"Когда ты рядом - я жив.
Ты в сторону делаешь шаг - я мертв.
Обними меня, прижмись ко мне,
Мы ощутим дыхание жизни, любви..."
Опять знакомые слова. Не узнаешь, писатель? Память подводит. Как объяснить себе? Очень просто: мы все существа единого племени, наши чувства универсальны, наши стихи моноязычны. И все же...
- Эй, друг детства! - крикнул я. - Уважаемый мистер Вейн! Скажите, к чему вы меня стараетесь подготовить? К краю какой пропасти подталкиваете?
Но мистер Молчун, вместо ответа:
"... засунул руки в карманы и, неестественно выворачивая, с виду нормальные, не кривые ноги, поплюхал к служебному входу. Несмотря на внешнюю смехотворность походки, двигался он эффектно, а главное - эффективно. Я едва поспевал за ним. Стеклянная дверь с табличкой "Но! Стоп! Не входить!" оказалась ложным препятствием: мы играючи проникли внутрь вспотевшего от тумана здания, составленного, как из кубиков, из красных шершавых монолитных плит. Вейн кивнул дядьке, проснувшемуся от хлесткого дверного хлопка: швейцар открыл глаза, ущипнул козырек фуражки, дремавшей на его коленях, узнал Вейна, благожелательно прососал приветствие сквозь вставную челюсть и морщинисто растекся улыбкой. Левую ногу дядька хранил под стулом, а правая, тесьма на циркуле, упиралась в пол. Она-то и скакнула но паркету, вслед за Вейном, решив прошвырнуться. Дядька удивленно посмотрел на ногу, на меня, сообразил, что я тут ни при чем, мелко улыбнулся и тотчас же захрапел, оставив ногу пастись за пределами стула..."
Символы в стиле Тарковского.
"...Вейн, прошмыгнув по коридору, скрылся в тени зауголья - послышалось быстрое двойное простукивание каблуков о листовое железо. Я помчался за ним вслед, по винтовой лестнице: три шурупных круга по желобу каменного цилиндра. И скатился в затемненный Зал Воспоминаний..."
"...Откроет перед вами Золотые Ворота..."
"Золотые ворота" расступились, впустили меня в Зал Славы "Континуума": на полу и вдоль стен - стояли, лежали, сидели, улыбались, гримасничали, Паясничали, сердились хорошо знакомые мне лица - мои друзья - на бесчисленных фотографиях, рекламах, портретах, афишах... Сколько ж вас тут? Если поименно - раз, два, три, четыре, пять. Как в детской считалочке - все здесь.
Вот опьяненный успехом Боб "Киндер" - розовощекий гигант, одна из первых фотографий с безобразно пошлой надписью "Викинг и Его Любимая", имеется в виду гитара.
Стае - невысокого роста, с блестящим ежиком черных волос. Любитель раздавать интервью, в которых всегда величал себя "перкуссионистом". Политической окраски его бесед с журналистами не касаюсь. Профессиональная пригодность - мастер экстракласса. Я всегда поражался, как он, миниатюрный мужчинка, справлялся с диким набором барабанов и барабанчиков, тарелок и тарелочек.
А вот "Квант" Любен: тонкие черты лица, изысканно-артистические длинные пальцы пианиста и инженера. Четыре синтезатора изготовлены по его чертежам и при непосредственном участии. Но его хобби - играть на концертном фоно.
Мужская половина группы составляла блеклый фон фотографиям Сибиллы - объемность и многоликость которой превосходили все мыслимые и немыслимые ожидания: "Сиби в комбинезоне", "Сиби в концертном мини", если эту тряпочку можно условно назвать платьем. "Сиби на лоне природы". "Сиби на пляже" полуобнаженный вариант, "Сиби под водопадом" - вариант обнаженный. Надо отдать Сибилле должное, она любила и умела фотографироваться, как и раздеваться, что проделывала по любому поводу, как и без повода. После концертов со стриптизом. Боб "подвергал артистку насильственной дисквалификации". Сиби клялась, что это в последний раз, но не раздеваться не могла.
Лишь с одной фотографии на меня смотрел Вейн: он откинулся в глубину малиново-бархатного кресла, на спинку которого облокотилась все та же Сибилла, затянутая в глухое вечернее ретро-платье, как рыбка в блестящую чешую.
Я вертел головой, внимательно осматривая Зал Воспоминаний, но не находил... А на одном из щитов увидел фотографию, которой здесь было не место. Я все больше склонялся к мысли, что, вернувшись с Южного полюса, смотрю на быстротекущие секунды сквозь стойкий туман глаз. Стойкий и -плотный настолько, что его начинаешь воспринимать, как реальность, хотя она есть лишь жизнь сквозь матовое стекло...
- Эй, мистер журналист! - позвал Вейн от противоположной стены, чистой от фотографий. Он держался за прямоугольник двери.
- Иду, - ответил я и спросил: - Не вижу Его фотографии?
- Чьей фотографии? - поинтересовался Вейн.
- Тилла У.
- Ты никогда не видел Его... на сцене! - настойчиво произнес Вейн.
- Э-э, нет, я видел фотографию в Книге, на титульном листе.
- Это не его фотография! - злобно фыркнул Молчун.
- Как так?! Книга, значит, Его, а фотография? Постороннего человека? Может, моя?
- А знаешь, - Вейн задумался, склонил голову на бок, рассматривая меня внимательно, сравнивая, оценивая, как вещь, - ведь вы чем-то похожи... - и, без дополнительных комментариев, бросив одного, обалдевшего от "Откровения Молчуна №...", скрылся в тишине следующего Зала.
Сюжет закручивался спиралью: чья фотография в Его Книге? Может, перерожденца-послесловца? Ну, нет! Ту рожу я запомнил на всю оставшуюся жизнь: ехидная улыбка и прищур профессионального пакостника. Преувеличиваю? Свожу личные счеты? Ни на столько! Он всегда пользовался поддержкой великосветских карманов, окружавших трон, он имел такое право - выражать их дорогое мнение. Года три назад, исключительно с его подачи, в мусор полетели серии очерков молодых журналистов. Мотивировки? В статьях, якобы, искажались факты! Его подвал так и назывался: "Клевета на сверстников". Помню текст наизусть, потому цитирую: "... молодые неучи, псевдожурналисты, филонщики ратного труда, возомнившие, что им дозволено все... журналисты-извращенцы, превратившие сиюминутные временные трудности в сточную канаву своих амбициозных вывертов..." И далее в том we духе. Ни одной ссылки, только брань и восхваление себе подобных. И это об очерках о наркомании, проституции, об интервью с лидерами ультра-правых группировок, безработными. Да, интервью анонимные, но как иначе можно было их заполучить? Еще - статьи о молодежи, о том, как жить дальше, в какую сторону двигаться. Ведь именно молодежи решать - как! И направление выбирать - самим! А не следовать ложному курсу Онсвинов.
Уволили почти всех. Остальных разогнали. Сознаюсь, что я в той бойне не участвовал, о чем сожалею. Хотя, такие сожаления ничего не стоят, их и за бесплатно брать отказываются.
У меня хоть душа болит, а этот - ... м... оый (грубое антарктическое ругательство) - готовит предисловие к сборнику молодого автора: певца и поэта, но вклеивает чужие фотографии! Тьфу!
Успокойся, все в прошлом, сказал я себе, хватит мусолить в душе то, что нельзя изменить.
Я прошел сквозь открытую дверь в будущее, ставшее тут же настоящим, оставив за спиной, в прошлом, выставку-нераспродажу портретов "Континуума".
В отличие от предыдущего, переполненного, зал-близнец, в который приглашал меня Вейн, выглядел голым: блеклые стены, обшарпанные полы, минимум мебели. На подсценке, в противоположном углу, торчала стойка с барабанами. Чуть поодаль грустило фоно. Возле инструмента, на полу, теребя палочки, по-турецки сложился Стае. Справа, у стены, за круглым одноного-четырехпалым столом сидели Боб и Любен.
