Главными задачами истребительного батальона было поддержание в городе порядка и борьба со шпионами и разведкой врага. Бдительность, бдительность и еще раз бдительность. Несколько дней подряд с бойцами-истребителями проводил занятия сержант НКВД Афанасьев, мрачный, невысокий крепыш со стрижкой ежиком и стальными глазами, почти безэмоциональный, сдержанный, он рассказывал о том, как выявить или заподозрить диверсанта, что надо делать в случае паники гражданских, как ее пресекать, куда доставлять подозрительных людей и паникеров. Дважды выводили личный состав батальона на стрельбы, каждый раз бойцы выпускали по две обоймы патронов, результаты у Моси были весьма так себе. Опять-таки, зрение! На всякий случай он носил с собой еще одну пару очков, старенькую, но все-таки если что, это лучше, чем ничего! Первого числа на их батальон выделили два пулемета «Максим». И тут Моисей оказался при деле. Нет, не первым номером, вторым. Он как-то очень быстро приспособился набивать брезентовую ленту патронами, да так, что командиры с удовольствием наблюдали за мельтешением его пальцев, сверяясь с часами, не знаю, какие у них там были нормативы, но вторым номером пулеметного расчета парня зачислили, с большим удовольствием. Из чуть более четырехсот человек стали формировать отдельные взводы, Моисей попал во второй, вместе со старым знакомым, Йонкой Дегеном. Пулеметные расчеты были приписаны к первому и второму взводам. Из тридцати двух человек второго взвода двадцать восемь были евреями, большая часть из них — рабочие машиностроительного завода.

Говорили, что истребители будут использоваться только для охраны, в тылу, но воевать не будут, но тут, как говориться, как карта ляжет. Моисей Гурфинкель прекрасно понимал, что если немцы прорвутся к городу, то и их неполноценный (и в количественном, и в качественном составе) батальон без раздумий бросят в бой. И против румынских, а тем более немецких солдат, которые готовились к войне давно и серьезно шансов у ополченцев будет маловато. Но молодости свойственно быстро забывать о неприятностях, отдавливая черные мысли на потом, пряча их в глубины сознания, поэтому Мося оставался спокойным, старался шуткой разогнать такие же черные мысли у товарищей, вот только спал в последнее время из рук вон плохо.

Со второго июля ополченцы стали плотно патрулировать город, причем не только в дневное, но и в ночное время. Раньше только часть из них привлекалась к патрулям, теперь же почти весь их состав. Каждому патрулю из пяти-восьми человек придавался один военный из комендантского взвода. Однажды они заметили выброшенные парашюты, плохо замаскированные камнями и мусором, который растащили бродячие собаки. О своей находке патрульные доложили в комендатуру, сводный отряд из комендантского взвода и двух групп истребителей выдвинулся на перехват шпионов врага, но это оказались наши военлеты. Их бомбардировщик упал далеко за городом, выработав топливо до нуля, знаете ли, из пробитых баков топливо вытекает несколько быстрее, чем из целых, законы физики. Пилоты выбросились из самолета почти на границе города, а сам самолет врезался в землю уже за Могилевскими холмами, гордо именуемыми в городе горами. И что с того, что Шаргородская гора — это тридцать метров над городом и полторы сотни над уровнем моря, но как звучит гордо! Ребята не знали точно, не занят ли город врагом, потому припрятали парашюты и двинулись в сторону небольшого соснового бора, где и были обнаружены. У штурмана, неудачно приземлившегося, был перелом голени, его сразу же направили в госпиталь, а командиру и бортстрелку помогли добраться в часть.

Четыре часа патрулирования — самое паршивое время: с четырех утра до восьми, спать хочется неимоверно. Хорошо, что в июле ночи теплые, ребята в гражданской одежде, разве что красные повязки на рукавах да винтовки за плечами, вот и всё отличие. Их патруль идет по длинному маршруту –от села Серебрия до церкви, напротив которой паромная переправа через Днестр. Главные объекты их внимания — железнодорожная станция, они обходят её ближе к реке, железнодорожный мост, вообще-то их два: длинный мост через Днестр, а сразу за ним, буквально в пару десятков метров небольшой соединяющий две насыпи, он аркой идет над Комсомольской улицей, по которой и двигался патруль, дальше по Греческой улице до парома, а там — разворот и обратно. Истребительный батальон разбили для патрулирования на четыре смены, каждая почти по сотне бойцов. Для маленького городка более чем достаточно.

Они как раз заканчивали обход, и остановились недалеко от завода, как только прошли под аркой моста, там был еще один укрепленный пост пара бойцов с ручным пулеметом, сразу за мостом, чуть в стороне, точка была обложена мешками с песком. Сразу за этим Немийским мосточком колея по насыпи шла прямо к станции. Патруль прошел по окраине города, все время вдоль реки, длинная улочка была хаотично застроена частными глинобитными хибарками, только у железнодорожной станции стояли каменные склады, потемневшие от времени. Комендантские считали, что патрулированию вдоль берега надо уделять наибольшее внимание. Навстречу прошел еще один патруль, двигающийся тем же маршрутом, но в обратном направлении, тут, около машиностроительного завода была точка их пересечения. По негласной традиции оба патруля сошлись на пару минут курнуть недалеко от проходной завода.

— Моисей! Ты нас все ведешь и ведешь, а закурить не даешь? Что? Сорок лет без курева хочешь организовать? Так мы не выдержим. — это фрезеровщик Изя Кацман из второго цеха, весельчак и острослов. Обычно он всегда подшучивал над кем-то, ну а тут шутка в тему, остановиться на пару минут хотели все. Остановились. Мося достал кисет с махоркой, но курить не хотелось. Товарищей угостил. Ребята скрутили самокрутки и дружно задымили. Летнее утро наступает очень быстро. Стоит только солнцу чуть-чуть выглянуть, а тут же и светло. Напротив проходной располагался старый барский дом, точнее, этот дом принадлежал бывшему владельцу машиностроительного завода, который после революции сбежал куда-то за бугор. Это было одноэтажное большое мощное здание, выложенное из больших каменных глыб, сцепленных известковым раствором, говорили, что раствор замешивали на куриных яйцах. Этого Моисей не знал, не застал строительство, давно это было, когда его еще не было. Он отошел от курящих не очень и далеко, но оказался на углу дома, где три могучих тополя тянули вверх пирамиды густой листвы. В мае тополя цвели и вся улица покрывалась белым тополиным пухом, вдоль Днестра росло много тополей, а еще плакучих ив. Но когда тополя цвели — город как будто накрывала белая метель: такая зимняя вьюга в почти летнюю жару.

Это было довольно странное чувство. Война шла, но она как-то Моси еще не коснулась. Из-за зрения его не призвали, хотя он написал заявление и просился добровольцем на фронт. Попал в истребительный батальон, хотя какие там истребители? Что-то вроде милиции, отрядов по поддержанию порядка. Кого они истребили за это время? Где он враг, которого надо уничтожить? Разве что бомбежки… Вот это было страшно. Было ощущение абсолютной беззащитности. От этих неприятных эмоций он даже передернул плечами. Винтовку выдали. Десять патронов, но чувства причастности к войне не приходило. Он рвался на фронт, туда, где идут сражения, чтобы защищать родных и близких, но все еще не понимал, что война уже пришла в его город, что она тут, рядом, что пришла его время. Еще минута и надо идти дальше. Патрулировать. Вздохнул. С каким-то отстраненным интересом парень наблюдал, как по мосту промаршировал небольшой отряд красноармейцев, правда, в рассветном сумраке сложно было понять, кто это и какая на них форма, да и особого интереса эта группа не представляла. И только когда отряд перешел через мост, он начал отмечать какую-то неправильность в их действиях: они как-то слишком быстро и слаженно заняли места охранников у моста, а куда делись те, кто там был? И тут Моисей увидел, как двое оттаскивают за полотно к реке какое-то тело… В голове стала складываться головоломка, вспомнил, как предупреждали о действиях переодетых в нашу форму диверсантов, вспомнил про важность моста для захвата города и в стратегическом плане — на десятки километров по Днестру мостов нет вообще. Он вообще впервые осознал, что то, что произошло на его глазах — это и есть война, как она может быть тут, но она уже тут…