Он любил этот город… В нем прошла его молодость, в нем он встретил свою прекрасную Лизу, они жили вместе, вот они, его девочки… тут он похоронил сына, тут родилась его внучка… и все-таки он уходил с легким сердцем. Абрахам не мог понять себя, почему ему не жалко этот город? Базар, на котором он постоянно покупал продукты, место, где все встречались, обменивались новостями, тут можно было найти кого угодно, передать весточку нужному человеку, договориться о каком-то гешефте… Синагога, его дом, который они купили накануне свадьбы… все это оставалось там, в низине, в утренней дымке, разорванной черными всполохами взрывов… а он не чувствовал ничего, никакой утраты… Главное, все-таки не город и не дом, главное, все-таки семья. Вот они, его дочки, внучка и жена. Они –самое главное. Ему не хватало сил на ностальгию и грусть, поэтому он не мог себе их позволить. Ему нужны были силы, чтобы спасти семью…

Ребекка сдвинулась с места раньше других, так она оказалась впереди их маленького каравана. Беженцы шли почти непрерывным потоком, стараясь уйти подальше от войны. Рассказывали страшное. Говорили, что фашисты обстреливают уходящие на восток эшелоны с людьми, уничтожают поезда и вагоны. Это не укладывалось в голове. Это было против всех правил и человечности. Но о человечности враг напрочь забыл. Они вспомнят о человечности тогда, когда их будут бить и гнать по нашей земле в хвост и гриву. А сейчас… сейчас им было не до этого. Дважды утром колонну беженцев обстреливали одиночные немецкие самолеты с крестами на узких крыльях. Благо, что по обеим сторонам дороги тянулись посадки с вековыми липами, посаженными, по легендам, еще в екатерининские времена. При первых страшных звуках, идущих с высоты, Ребекка, не понаслышке знавшая, что такое авианалет, сразу же пряталась за деревьями, туда же дружно бежали родные, успевавшие вовремя скрыться под густыми кронами, но все равно было страшно. Пусть не бомбили, но тела Риммы Зейдлиц и ее мамы, оставшиеся на дороге после первого налета, жгли болью сердце. Они не могли себе позволить остановиться и помочь похоронить погибших. Большая семья Зейдлицев должна была справиться сама, Ефим Самуилович беззвучно плакал над телом жены, рядом собралось несколько помощников, его родственников. А Ребекка так и не смогла забыть ни заметавшуюся в панике тетю Фиру, ни бросившуюся ей на помощь шестнадцатилетнюю Римму, ни то, как падали их тела, пронзенные пулями, похожие на рвущиеся картонные куклы.

Настроение после налетов стало отвратным. Правда, их нагнала повозка, Ребекку узнали, чемодан и несколько самых тяжелых узлов устроили на телегу, туда же смогли примостить заснувшую Мару. Стало немного легче и они шли немного быстрее, стараясь не отставать от людей. Сердобольный возчик взял на нее столько вещей, сколько смог, да еще троих детей, двое из которых были грудничками. Это было странное чувство… люди спасались от страшной беды, и все-таки оставались людьми! Они помогали друг другу как могли! Нет, были и крысы, спасавшие свое имущество и свои шкуры, но это были единицы, которых ненавидели и презирали. А так… Елена Николаевна Луц, секретарь райисполкома выписывала эваколистки практически круглосуточно. Она ушла с работы за три часа до того, как на улицах города появились немецкие мотоциклисты. Сама эвакуироваться не успела. Пряталась. Потом перебралась в Жмеринку, оттуда ушла в партизанский отряд, разгромленный в конце сорок второго. Пропала без вести. Сколько было людей, отдававших все другим людям! Отдававшим просто так, по велению сердца… где они сейчас? Правда, были и другие, ставшие предателями своей земли и своего народа.

Навстречу толпе беженцев несколько раз двигались военные. Один раз проехал броневик с пулеметом в кургузой башенке. Броневик был пыльный и имел следы боев — латка на броне, несколько вмятин, смятая фара. Он протарахтел к городу, обдав беженцев столбом поднятой пыли. Примерно через час навстречу прошла небольшая колонна солдат, видно было, что это были новобранцы — все в одинаково нескладной форме, за плечами — винтовки, впереди политрук, этот из боевых, левая рука перевязана, а на лице несколько свежих шрамов. Риве показалось, что видела этого комиссара в госпитале, но уверенной не была. Командир выглядел решительным, хотя и уставшим. Скорее всего, старался держать марку перед гражданскими. А вот красноармейцы шаг не держали, шли толпой, а не организованным отрядом, скорее всего, пополнение… Все такие молодые. Военный призыв. Они заметили в этой толпе всего двух-трех возрастных красноармейцев, эти, вроде, должны быть поопытнее. Но как же их мало! Где же она, Красная армия? Где? Но на этот вопрос ответа по-прежнему не было.

Вот раздался шум — в сторону Чернивцов покатилась полуторка с тентом, на котором красовался большой красный крест в белом круге. Ребекка такие машины уже видела, наверняка, эвакуируют из госпиталя раненых. А еще через час толпа, запрудившая дорогу, стала тихо раздвигаться в стороны, посторонились и Гольбдерги. Посреди дороги прошли три подводы с раненными. Машин в городе было маловато, кого могли, эвакуировали и подводами. Глядя на перебинтованных, в крови наших красноармейцев, сердце сжималось от горя… Пропустив подводы люди снова молча и понуро двинулись по дороге.

Они потихоньку дошли до Гонтовки. Тут остановились перекусить и отдохнуть. Отец сгрузил с подводы нехитрые пожитки. Подвода двинулась дальше. Наверняка, сумеют добраться до Чернивцов. А им надо было найти где отдохнуть и переночевать. Девочки устали. Да что себе лгать — устал и Абрахам, проклинавший и этот чемодан, в который запихнули только самое-самое необходимое. Даже Эвочка, любившая покрутиться с новым платьем у зеркала, была собранной и взяла только действительно необходимое. Они понимали, что от их скорости, может быть, будет зависеть их жизнь. Но на сегодня они сделали все, что смогли. Вечерело. Небольшое украинское село казалось вымершим. Темно, ни в одном доме ни огонька, правда, собачий лай выдавал присутствие жителей. Ничего не поделаешь, надо проситься переночевать, может быть, пустят. И Абрахам постучал в одни из ворот.

От автора: Всем читателям огромное спасибо за поддержку. Осталось не так много глав. Подкиньте лайки, кому не жалко!

Часть пятая

У войны нет лица

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам еще наступать предстоит.

(Ион Диген, декабрь 1944г.)

Глава двадцать восьмая

Аарон

24 июня — 6 июля 1941 года

Путь на войну у Аарона Каца был длинным, а вот сама война получилась короткой. Но обо всем по-порядку. Еще в гражданской одежде их, новобранцев, погрузив на несколько машин, отвезли на станцию. Там стояли теплушки, в две из них погрузили примерно сотню человек, всех, кого призвали в тот день. Почему-то казалось, что их спешат куда-то отправить, во всяком случае, очень быстро теплушки прикрепили к эшелону, который шел на запад, и отправили восвояси — оказалось, что в Кишинев. Аарон смотрел на быстро исчезающий за рекой город, еще не подозревая о том, что ждет его в будущем. Пока что войны не было, но, как только эшелон подошел к Бельцам, стали видны и следы войны. Около железнодорожного полотна стали попадаться воронки от авиабомб, невдалеке виднелся сгоревший дом, потянуло гарью от пожарища, видно, что-то совершенно недавно горело, но из вагона видно не было видно, что именно. В Бельцах их покормили, но ни формы, ни оружия не выдавали, правда, переформировали состав, теперь в него входили четыре вагона-теплушки, в которые набилось почти две сотни призывников, да платформы, на одну из которых вскоре выкатили сорокапятимиллиметровое противотанковое орудие. Расчет орудия остался на платформе, закрепляя его, а потом так на платформе и ехал.