Труднее всего было Богдану. Через месяц после смерти отца у него открылась язва, да еще и как открылась — с кровотечением. Правда, сразу отвезли в район, хирург, дай Бог ему здоровья, Исаак Самуилович Бронштейн, сказал, что надо оперировать, но можно попробовать пролечить, раз кровь пошла в первый раз. Парень операции боялся больше, чем смерти, потому согласился лечиться. Его уложили в палату, строго-настрого запретив вставать, так началось лечение. Через две недели стало легче, а дома уже Ульяна стала выхаживать брата, который каждое утро и каждый вечер, сразу же после дойки выпивал по большой кружке свежего парного молока. А еще только ему готовились супы и каши, такие мягкие, какие только мама в детстве им готовила, даже борщ Ульяша умудрилась делать без заправки из кислых помидор, да еще чуток подсолаживала его, так что борщ был всем борщам борщ. Остап такую еду тоже нахваливал, вот только отварное мясо не любил, а Богдан еще до нового года сидел только на вареном, да и потом жареным-печеным не баловался, ему сестрица то отварной курятинки подбросит, то ушицы с отварной днестровской рыбкой, благо, на рыбалку ребята ходили регулярно. В их рационе рыбка была хорошим подспорьем. Всю тяжелую мужскую работу по хозяйству Богдан взял на себя. Не смотря на то, что язва его периодически мучила, особенно вечерами, он работал, как вол. Спасала его постоянная работа сестры. Наверное, трудно представить себе, что может с человеком сделать любовь, особенно любовь бескорыстная, но факт остается фактом, к лету от язвы воспоминаний не осталось. Богдан мог уже иногда и горилочки потянуть, и жареного иногда себе позволить, а пироги он любил с детства, так что Ульяша всегда готовила пироги с хорошим запасом: пироги она дела, точь-в-точь, как мама, длинными, на все деко, пироги получались пышными, начинки было немного, но легкое душистое тесто делало их вкус просто изумительным. Лучшим отдыхом для Богдана было сесть с кружкой молока и цельным пирогом на лавочку около дома и наслаждаться любимым вкусом и приятным отдыхом.

В воскресенье, с самого утра, братья ушли на покос. Перекусили там же: сало, луковица, кусок черного хлеба и пироги с сыром. Вернулись под вечер, довольные, уставшие, нагулявшие зверский аппетит. А Ульяна уже накрыла на стол. Накануне Богдан выловил на Днестре три довольно крупные красноперки, тут такую рыбу считали благородной, так что была уха, пироги с мясом, с грибами и картошкой, сало — копченое и просоленное, квашеная капуста и огурчики, свежие огурчики уже поспели и сразу на стол, рассыпчатая праздничная каша из трех злаков, этот старый рецепт еще от прабабушки переходил с в их семье по женской линии. Были и сладкие налистника и рисовая молочная каша с изюмом, все то, что любили братья. В центре стола красовалась бутля с прозрачным самогоном, настоянном на травах.

Сколько раз удивлялся, видя, как в картинах показывали самогон в виде мутной белесоватой жидкости, ну-ну, такую сивуху на Украине делали разве что на продажу нечистоплотные бутлегеры. Настоящий украинский самогон всегда был хорошо очищенный, как слеза, качеством превосходил казенную водку, правда с запахом, ну тут, куда деться. Сахарную и пшеничную от бурачанки отличить можно было всегда и именно по запаху. А чтобы запах ушел, настаивали готовый продукт на травах, зубровке, например, хорошо шла калгановка, про ягодные виды даже и не спрашивайте меня: малиновая, клубничная, смородиновая, да разве всего перечислить, у каждой хозяйки был свой любимый рецепт настойки. Помниться, как в сельсовете одна дамочка охарактеризовала односельчанина: «А з цього й податків не візьмеш, такий ледащо, навіть горілку лінується вигнати, купляє вже готову»![1]По ее мнению, если человек самогонку не делает, ленивее его разве что корова.

Видя, как проголодались братья, дядьку Гната решили не ждать. Выпили за именинницу, и тут же братья набросились на еду, Ульяна смотрела на них так, как смотрит мама на детей, получая несказанное удовольствие от того, что детки с аппетитом едят то, что она приготовила. Свою нерастраченную материнскую любовь девушка перенесла на братьев, тем более, что они пока были не семейными, правда, Остап, поговаривали, поглядывал на Марусю Самойлиху, та работала в колхозной конторе, девка была справна да с характером покладистым, но младшенький что-то робел, гулял с Марусей, но предложение делать как-то боялся. А вот Богдан от женского внимания старался оставаться в стороне, да и его постоянно сумрачный, нелюдимый характер девушек отпугивал, а уж как начнет он о чем-то там рассуждать, так разве какой девице его заумствования нужны? Им бы кого попроще, попонятнее. Так пока братья и были при сестре. Поели, выпили. Пили Майстренки умеренно, был бы тут дядька Гнат, он бы им попенял, тот выпить любил, недаром его прозывали Гнатом Горилкой. Да все равно, братья на себя наседать не позволяли, пили не больше чем могли и напиваться до чертиков — это увольте, сестричка никогда такого не помнила, чтобы кто-то из них валялся без сознания от клятой горилки.

За столом говорили о привычных делах, о молодой коровке, о перспективах урожая, о выдавшейся погоде, сено хотели успеть убрать пока дожди не пришли. Остап рассказывал о делах колхозных, Богдан о рыбалке, Ульяша пару раз о своем хозяйстве, хотелось ей еще кролей завести, тем более, что в селе дед Пройдыхвист племенного кроля продавал и пару крольчих, говорил, что у тех вот-вот приплод намечался. Братья тут же порешили, что такой подарок сестре на день рождения самое то будет. Богдан сразу прикинул из чего сделать крольчатник, пообещал с самого утреца этим заняться, а Остап должен был заскочить к деду Пройдыхвисту и обо всем договориться. На этой праздничной ноте семья разошлась спать. О том, что началась война никто был ни слухом, ни духом.

[1] А с этого и налогов не возьмешь, такой ленивый, даже самогонку лениться выгнать, покупает уже готовую!

Глава семнадцатая

Черные вести

23 июня 1941 года

Гнат Горилко появился у их ворот ровно в шесть часов утра. Казалось, что время не властно над этим человеком — он выглядел таким же, как и пять-шесть лет назад, ну да, куда ж ему еще дальше-то стареть? Сухой, сморщенный, сгорбленный, пропитавшийся запахами несвежего тела и самогонными испарениями, дядька Гнат был в своей повседневной одежде — не слишком-то и опрятной, с рваными заплатами, да еще и в кирзовых сапогах, не смотря на летнюю погоду. Удивительно, что его лошадка, Ганька, выглядела полной противоположностью Гнату: она была откормлена, лоснилась вычищенными боками, а грива была аккуратно расчесана. Да, за лошадкой он ухаживал, это было очевидно.

— Дорий ранок, дядь Гнат, нема на вас твердої жіночої руки![1] — поприветствовала гостя Ульяна.

В селе встают рано. В это утро молодая женщина проснулась в полпятого, у нее было так много дел, что спать дальше просто смысла не было. В курятнике орал петух, словно недорезанный, где-то на горизонте начинало светлеть, еще чуть-чуть и утро полностью будет в своем праве. Быстро накрыла на стол, слава Богу, после вчерашнего торжественного ужина много еще чего осталось, только вот капустки квашеной достала свеженькой да покрошила в него зеленый лук, который быстро поутру сорвала с грядки. Братья встанут сами, они тоже пересыпать не будут, да и не пьют они столько, чтобы поутру дрыхнуть без задних ног. Все работу свою утреннюю знают: почистить в хлеве, наносить воды, да мало ли работы на крестьянском подворье? Поставила греться воду, разогрела на плите пищу скотине, даже успела накормить всю живность, да и сама немного перекусила, она как-то с утра всегда не очень хотела кушать, не слишком много ела в обед, который был похож на небольшой перекус: схватит за обедом кружку молока да кусок хлеба, ну и ладно, а уже вечером, за ужином, могла позволить себе поесть вдоволь. Братья проснулись в пять, перехватили из того, что было на столе и тоже занялись хозяйством. Остап уйдет в семь, к восьми на работе, как штык, а ему идти до конторы сорок минут, это если очень-очень спешить да по хорошей дороге. А вот и Богдан все неотложные дела закончил, он такой, он быстрый, теперь собирает материалы на крольчатник. Потащил какие-то бруски, примеряет, вон, сетку нашел, она старовата, но сгодиться, кроли, чай, не крысаки, чтоб сетку железную перегрызать. И тут как раз подъехал старик Горилко.