Больше всего политрука беспокоил бой на соседней заставе, он то утихал, то вспыхивал с новой силой. Там мост через Прут! И этот мост противник захочет взять во чтобы то ни стало. Где-то к полудню на его участок заглянули связисты, они сумели наладить прерванную связь с соседями, там ходили дважды вместе со всеми в контратаку, отбили захваченный утром двадцать второго мост. Помогли красноармейцы приданного кавалерийского эскадрона знаменитой Чапаевской дивизии, без них мост бы отбить не смогли. Румыны не ожидали такого крепкого удара, позиции оставили. По хорошему, надо бы мост взорвать к такой-то матери, да приказа все не поступало. Связисты помогли отбить очередную вялую атаку: полтора десятка человек пытались пройти чуть лучше видным бродом (уровень воды в реке стал спадать), получив отпор и потеряв двоих отступили. После этого отправились проверить связь десятой с комендатурой. Ночью вестовой передал приказ явиться к Добрынцу. Командир заставы был ранен, левая рука висела на перевязи, лейтенант сильно морщился, когда делал инстинктивно какие-то движения раненой рукой.
— А-аааа… Политрук… Как там, Аркадий, держишься?
— Отбили тринадцать атак. Потери есть…
— Знаю. — Прервал лейтенант доклад политрука. — Тут такое дело. Мы держимся. У соседей все плохо, и справа и слева прорыв. Немцы отбили мосты, танки прорвались. Мы фактически в кольце. Вот тут и тут, и тут — враг.
Сергей водил карандашом по карте в планшете, показывая позиции противника. Вздохнул.
— Сам понимаешь, тебе защищать наш фланг уже смысла нет. Своих и ребят Михалкова отводишь к заставе, оставь прикрытие, которое будет огнем придерживать врага, но тоже отойдет к пяти часам сюда. Сформируем группу прорыва. У нас много раненых, будем всех выносить. Отдохни пару часов. Ночка предстоит муторная.
Перво-наперво Аркадий вернулся на позицию, прикрывать отход остался старшина Поликарпов. Он был уже дважды ранен, но обе раны легкие, как сказал сам старшина «царапины хреновы», сам себя перевязал, и отходить в тыл к санитарам отказался наотрез. Действительно, его верный пулемет был тем самым «аргументом», о который раз за разом разбивались атаки врага. Казалось, этот человек живет войной, или же работает на войне, так спокойно, обстоятельно и вовремя совершает каждое действие. Политрук смотрел на него, и сам переставал суетиться, начинал действовать осмысленно, понимать, какая команда и какое действие сейчас будут необходимыми. Ночью «кулак», который лейтенант Добрынец решил направить на прорыв, был сосредоточен около бункера, в котором находилось командование заставы. Это укрепление, уже не раз обстрелянное врагом, бункером назвать было сложно. Место было замечено противником заранее, сюда постоянно била вражеская артиллерия. Так что правильно было назвать это место месивом воронок с остатками бетонной коробки типа «бункер». Прорыв лейтенант назначил на пять утра, но отдохнуть никому толком не удалось.
Аркадий только написал письмо матери, удивительно, но он вспомнил о ней только сейчас, когда в суматохе первых боёв возникла небольшая пауза. Письмо было коротким, он писал, что началась война, что он жив, что бьет немцев, и что чести своей не роняет. Написал и про то, что мы обязательно победим, враг будет разбит и победа будет за нами. Спрашивал, куда призвали братьев, как поживают сестры, просил маму не беспокоиться. Он скоро вернется с победой. Внутри такой уверенности не было. Как и не было уверенности, что удастся письмо передать почтальону. Ровно в четыре часа ночи попытка заснуть была прервана шумом боя, который раздавался от развилки дороги, которая поворачивала к заставе. Там был заслон немцев, именно туда собирался направить через час удар группы прорыва командир заставы Сергей Маркович Добрынец, но бой, вспыхнувший ночью, был для всех полнейшей неожиданностью. Немедленно вся группа прорыва была собрана в кулак и пошла в направлении вспышки взрывов и огня, но бой был кратким, горел немецкий броневик, суетились в огне пограничники и красноармейцы, а навстречу атакующим вышел капитан Липатов. Получив ночью сообщение об окружении десятой заставы и прорыве врага на участке его комендатуры, Александр Михайлович нисколько не растерялся. Последний резерв из отрядов укрепления границы — эскадрон кавалеристов направил на ликвидацию танкового порыва, а сам собрал всех, кого только наскреб в комендатуре, хозвзвод, комендантский взвод, легкораненых, и пошел с ними на прорыв к окруженной заставе. Да, бойцы были так себе, но командир был орёл… Ударили по немцу так, что всех перебили. Ночной бой, он такой скоротечный и непредсказуемый. Но как смотрели пограничники на своего коменданта, который лично пошел их спасать!
Капитан выслушал доклад лейтенанта Добрынца, действия которого тут же одобрил. Приказал эвакуировать раненых в комендатуру, а сам собрал всех, кто был строю, и повел отбивать мост, захваченный на участке одиннадцатой заставы. Это была первая атака, в которой Аркадий принимал участие. Он еще раз ощутил страх. Липкий, противный страх, который надо было преодолеть, причем преодолеть быстро, чтобы никто, кроме тебя самого этот страх не заметил, ведь ты политрук, ты должен быть первым, ты всегда на виду. Что скажут пограничники про политработника, который жмется в стороне, трясется перед боем, трусит? Что партия у нас трусливая? Ну уж нет! Такие мысли мгновенно пронеслись в голове парня, как только капитан дал приказ атаковать, чуть-чуть расцвело, на сером фоне черные фигурки врага казались вырезанными из картона, а еще утренний туман клубился поближе к мосту. Он бросился вперед одновременно с другими, короткими очередями стрелял из своего верного ППШ, аккуратно выцеливая противника. Емкий магазин автомата оказался в таком быстротечном бою просто незаменим. Каких-то несколько минут горячего боя в предрассветной тишине, и мост снова наш. Он опять убивал. До рукопашной не дошло, но в этом бою Аркадий стрелял во врага не на дистанции, а почти что в упор, видя перекошенные от ненависти и страха лица, и только пуля могла умиротворить этот звериный оскал, оскал встречного боя. Но на этот раз Аркадия уже не тошнило, пришло какое-то равнодушие по отношению к жизни и смерти. Слишком много смертей за такое короткое время он увидел, слишком много раз должно было разорваться сердце, да не разорвалось, значит, суждено ему выжить и сегодня.
В саду разрушенного бомбежкой дома поутру состоялось оперативное совещание, которое проводил капитан Липатов. Пока Михалков искал взрывчатку, чтобы взорвать мост, но которой на месте не оказалось, остальные командиры собрались в саду под кроной раскидистой черешни. Сначала рассказал, что противник серьезными силами атакует по всей границе, получает отпор всюду, где стоят доблестные погранвойска. Самые тяжелые бои идут в Белоруссии и Прибалтике, жаркие бои в районе Закарпатья. По реке Прут состояние более-менее стабильное, врага пограничники отбивают, причем довольно успешно. Главные удары враг наносит в направлении Бельц и Кишинева. На участке их погранотряда главный удар идет в направлении Бельц, там противника удается сдерживать с большими потерями, самое сложное — это попытки противника овладеть мостами, враги захватили плацдарм и по двум захваченным переправам перебрасывают подкрепления, приходится трудно, сейчас самое главное — лишить противника возможности свободно переправляться через реку. Хорошее — что уже в помощь отряду пришли чапаевцы — 25-я Чапаевская дивизия[1], которая, согласно планам прикрытия, срочно выдвинулась в сторону границы. Поэтому было приказано занять старые позиции и стараться держаться любой ценой. Чтобы усилить как-то позиции десятой заставы, Добрынцу передали оставшихся в строю пограничников одиннадцатой заставы, а участок границы у мостов, которые атаковали румыны и немцы, будет охранять рота чапаевцев, которые были уже на подходе.
Так Аркадий оказался на знакомых уже позициях. Обживал их вместе с новыми бойцами, третье ранение старшины Поликарпова оказалось тяжелым. Его отправили в тыл. Необстрелянных бойцов на заставе уже не было. В темпе отрыли новые ячейки, старые были почти полностью уничтожены артиллерийским и минометным огнем. Утром и вечером наладили подвоз пищи в бачках, так воевать было уже можно. Несколько дней было относительно спокойно. В день по две-три атаки противника, который все еще пытался нащупать слабое место, захватить плацдарм, закрепиться на нашем берегу. Буром румын уже не пёр, эти их телодвижения больше походили на грамотную разведку боем, чем на безумный навал. Получив отпор мамалыжники (а немцы больше на их участке не появлялись) быстро отступали, явно не хотели нести больших потерь. Зато каждый день пограничники наблюдали воздушные бои, в которых наши летчики с трудом противостояли асам Геринга, но ведь противостояли! Аркадий видел, как падал подбитый Юнкерс «Штука», а наш истребитель возвращался спокойно на родной аэродром. Но чаще всего наши истребители сражались не на равных, один-два против трех-четырех юрких противников, все чаще наши военлеты разменивали свою жизнь на один-два сбитых самолета врага, а то и сгорали под ударом превосходящих его численностью и мастерством противника, и каждое падение советского летчика отзывалось в сердце наших бойцов болью.[2]
