Но я сознавала, что обижаться на эльфа за то, что загнал меня в угол — ребячество. Стоило беспокоиться о другом.

Что будет, когда Альвэйр решит, что разгадал тайну и оставлять в живых меня больше не имеет смысла?

— Я подслушала герцога Клаэсса во время одного из праздников во дворце, — я не стала уточнять, что слышала вовсе не его слова, а лишь чувства и самую малость мысли.

Альвэйра столь скупой ответ, разумеется, не удовлетворил. Его интересовало всё — когда это было, с кем герцог разговаривал, кто ещё мог слышать беседу. По возможности я старалась ответить честно, но эльф всё равно чувствовал, что я что-то недоговариваю.

— Хорошо, допустим так. Почему вы не рассказали об этом отцу? А говорите лишь сейчас?

Должно быть, я не сдержалась и взгляд мой был слишком красноречивым. Могу представить, что ответил бы герцог, приди я к нему с советами, касающимися чего бы то ни было. Не то что политики.

— Меня бы и слушать не стали. К тому же одно дело узнать о планах принца, а другое — получить прямое доказательство, чем всё это может обернуться. Или древо может ошибаться?

Эльф задумался, но нехотя признал:

— Если есть вероятность иного развития событий для вопрошающего, древо даст подсказку. Как это было с вами.

Похоже, странное предсказание на счёт моего срока жизни беспокоило Альвэйра. Но он счёл, что ниже его достоинства — задавать вопросы, касающиеся лично меня. Не дай боги, человеческая девчонка решит, что интересна ему.

— Значит ли это, что шанса предотвратить войну нет? Ведь ни о чём таком в предсказании не было.

— Не обязательно. Тогда я ничего не мог поделать с этим раскладом. Но, если ваши слова отражают нынешнюю обстановку…

Делиться планами со мной эльф, разумеется, не стал и поднялся со своего места, чтобы уйти, но на пороге почему-то замедлил шаг и обернулся.

— Почему вы вмешались? Знали же, что я не поверю.

Я спокойно выдержала его взгляд и ответила искренне:

— Никому не будет пользы от войны. Я не идиотка, и прекрасно понимаю свое положение здесь. Начнись война, и вы просто убьёте меня за ненадобностью. А пока я могу играть зыбкую, но всё-таки роль гаранта мира и согласия между нашими народами.

Бледные губы мужчины сжались в жёсткую линию, он нахмурился и резко бросил:

— Я не человек. Это для вас слова клятв ничего не значат.

Столь откровенная ложь заставила меня покраснеть от гнева. Жар хлынул к лицу, и обычный самоконтроль исчез, рассыпавшись искрами уязвлённой гордости.

Я знала, что ничтожна в глазах эльфов. С этим ничего не поделаешь. Они презирали людей за короткую жизнь. За то, что мы отдаёмся во власть чувств, вместо того, чтобы потратить полсотни лет на совершенствование. За то, что после ударов судьбы можем легко подняться на ноги, а не скорбим до скончания веков.

Им не нравился наш уклад жизни — тут я была с ними согласна. Но не могла принять одного странного противоречия, которое составляло саму их суть.

Они считали себя лучше людей. Думали:

«Это люди предают, мы не такие».

«Мы не можем, подобно людям, угнетать своих женщин».

«Родитель не должен выдавать своего ребёнка замуж против его воли. Это низко и дико».

Но в то же время они допускали, что все эти правила не обязательны по отношению к людям.

Поэтому Альвэйр лгал, глядя мне в лицо, и вполне возможно сам не осознавал этого.

Для него невозможно преступить клятву. Но клятва человеку ничего не значит.

— Пустое! — мой голос дрожал от злости, но мне так хотелось, чтобы он снял благородную маску и признал, что его лучшие порывы не предназначены для меня. — Я знаю, изначально вы собирались меня убить. Но потом отчего-то передумали.

На самом деле я отчасти говорила наугад. Но недоумение эльфов, которые не ждали, что я переживу первую брачную ночь, подсказывало, что смерть человеческой девушки была вполне закономерным итогом свадьбы. Даже жрец Кэлеан считал, что Альвэйр убьёт меня, несмотря на все клятвы у алтаря. Но почему-то он не стал этого делать.

По странному выражению лица мужчины я поняла, что попала в точку. И ему моя прозорливость совсем не понравилась. В глазах воина мелькнула тень, и мне за пазуху будто вылили ушат ледяной воды. Стало зябко и тревожно, словно я, сама того не сознавая, забрела в топкие болота, и один неверный шаг остался до забвения и смерти.

— Клятва, — глухо произнёс он.

Не сразу, но я осознала, что эльф всё же решил мне ответить.

— Я считал, что человеческие ритуалы не имеют для меня значения. Но понял, что физически не могу нарушить обещания.

— Обещания? — эхом отозвалась я.

— Я поклялся защищать и беречь тебя, — со злостью в голосе бросил он, отвернувшись, а в следующий миг пропал за дверью.

Он откинулся на своё ложе и закрыл глаза. Лунный свет, падающий в комнату через узкое стрельчатое окно, едва очерчивал силуэт мужчины, будто не решаясь тревожить его забытье.

Отдыха не было. Там, во сне, Альвэйра ждали не цветные эльфийские сны, и даже не тёмное беспамятство, что, как говорят, приходит ночами к людям.

Каждый раз, закрывая глаза, он видел лишь одну сцену.

Белизну обнажённого женского тела на каменном полу. Истерзанные руки и грудь. И зияющую, словно уродливый алый цветок, рану. На месте её живота. На месте их ребёнка.

Вновь и вновь его душа покрывалась коркой чернильного льда от смеси ужаса, отчаянной боли и ярости древней магии, что бурлила в груди.

— Отомсти. Дай мне испить их крови, — жуткий голос, в котором клокочет гнев, раздаётся откуда-то. И Альвэйр знает, эти слова — не призрачная часть давнего кошмара.

Сон всегда заканчивался на этом месте, будто эльф увидел всё, что нужно. Так оно и было. Лорд помнил тот день, будто он был вчера.

Разорённый опустевший форт, полный окоченевших беззащитных тел. И только стяг лорда Серых долин самодовольно реет над разрухой.

Он надеялся, что почувствует удовлетворение, если убьёт их всех. Не только тех, кто осквернил и уничтожил самое дорогое, что было у него. Что было у них.

Абсолютно всех.

Когда вырежет мужчин, женщин, стариков и детей, что жили под небом Серых долин. В его глазах не было невинных. Все они испачканы мерзостью — связью с теми тварями, что тронули её. Они их матери, отцы, жёны, сёстры и дети.

Его войско пронеслось неумолимым голодным зверем. Ни разу за всю историю войн лица эльфов не были столь страшны — жестокие искажённые маски с безумными от жажды крови глазами.

Он оставил лишь пепелище. Никто не ушёл живым.

Но чувства удовлетворения не было. Как и сожаления о сделанном. Только безумная мысль…

А вдруг кто-то ускользнул?

Он проснулся совсем, хотя луна ещё не спряталась, ускользнув с небосвода. Прожорливый пожар, разгорающийся внутри, грозил толкнуть его в пучину кровожадного безумия, если он немедленно не сделает то, что должен.

Поднявшись, мужчина подошёл к столу, уставленному пузырьками и склянками. Пока с тяжёлой ото сна головой он искал нужное, внутри него всё гудело:

— Зачем нам предотвращать войну?

— Для нас нет больше радости, чем убивать людишек снова.

— Но они глупцы! — неожиданно привычные яростные нотки в голосе собеседника сменились ликованием. — Отдали её нам.

Альвэйр замер, уже готовый пригубить снадобье из небольшого красного бутылька. Тот, кто обитал внутри, всегда жаждал лишь одного — крови.

— Она заинтересовала тебя, — голос эльфа дрожал от напряжения. Контролировать себя становилось всё труднее, но воин медлил, надеясь узнать причину ненормальной тяги своего вечного спутника к человеческой девушке.

— Нас. Мы — одно.

— Меня с ней соединил жрец, мои чувства — призрак ритуала. Но тебя это не касается.

— Мы должны сделать её нашей, — жадное безумие, звучавшее в голосе тени, живущей внутри военачальника, подсказало, что ничего интересного собеседник более не скажет.