Шло время. В уличной громкоголосой толпе, в скверах, обнесенных фигурными решетками, на фиолетовом булыжнике окраинных улиц, по которым так любит плясать косой майский дождь; на берегах болотистых речек с покоящимися на воде царственными лилиями; в полях, налитых запахами меда, — в городе и за городом шло детство Аркадия Юкова, буйное, как движение ветра, как шум камыша, как рост цветов и трав. Шло и шло, а когда осталось за спиной — разве помнит, разве скажет Аркадий!

Покорная плакса и тихоня из незаметной и жалкой девчонки с жидкими смешными косичками вдруг предстала перед Юковым белокурой девушкой с головкой, поставленной с особой величественностью, с высокой шеей той исключительной белизны, которую не под силу покрыть своими медными тонами даже полуденному солнцу.

Впрочем, чудесной перемене, происшедшей в облике Сони Компаниец, Аркадий Юков не удивился. Красота Сони не тронула его, потому что мир, цветущий вокруг, был слишком нов и интересен. Красота человеческого лица, тела, одежды вообще не существовала для черномазенького паренька с цыпками на ногах. Нежные чувства он считал постыдной глупостью. Не только дружбы, — даже уважения к девушкам он не признавал, потому что они по-прежнему казались ему слезливыми и смешными существами: носили неудобные туфли на высоком каблуке, узкие юбки, постоянно возились с косами или кудряшками. Аркадий был твердо уверен, что в жизни ни в кого не влюбится. Чтобы подкрепить в себе это убеждение, он извлек из какой-то книжки правило презрительно относиться к девушкам и упрямо следовал ему.

Одной из жертв этого правила и стала Соня Компаниец. Возможно, это случилось потому, что ее подруги упрекали девушку в неравнодушии к Юкову, а возможно, красивая Соня была самой удачной мишенью юковских острот и язвительных выходок, так как молча переживала их. Началось все с крутой гречневой каши, купленной Юковым на сбережения от завтраков, а инцидент с кашей был последствием непростительного промаха Сони в распространенной в то время в школе игре «в откровенность». Смысл этой полудетской игры состоял в том, что человек должен был откровенно отвечать на заданные ему вопросы. Как-то на большой перемене играли «в откровенность». Соня Компаниец на вопрос, кто ей нравится из ребят, поломавшись несколько минут, с пунцовыми щеками, еле слышно прошептала: «Юков». Поднялся хохот. Аркадия это обидело. В то время ему было безразлично, нравится ли он Соне или она ненавидит его, но, решив, что Соня опозорила его в глазах всего класса, он молча мстил ей.

«Ну, подлиза, маменькина дочка, я тебе отплачу! Я тебе покажу!» — думал Аркадий, хотя подлизываться Соня не умела, а матери у нее вообще давно не было.

Купив в буфете гречневой каши, он тайком набил ею Сонин новенький, блистающий лаковой краской пенал, — чудесный пенал, который Аркадий не прочь бы и сам таскать в своем брезентовом, прошедшем огни и воды портфеле.

Это была первая подлость, сделанная по-мальчишески грубо и злорадно. С чувством ехидного удовлетворения упивался Аркадий мальчишеской местью.

Соня не раскричалась, не побежала жаловаться, а молча вышла в уборную и ученической ручкой выковыряла кашу. Странное поведение Сони не столько удивило, сколько разочаровало Аркадия. Он ожидал бури, а получил немой упрек и слезы, которые он заметил в Сониных глазах. Поставленный в тупик, Аркадий вскоре пришел к убеждению, что странное поведение Сони — не что иное, как преднамеренное замалчивание его очередного «подвига». Разозлясь, он стал неумолимо преследовать Соню и все старался прочесть в ее синих глазах выражение ненависти. Упреков и слез в человеческих глазах Аркадий не переносил: они задевали в его душе какие-то тонкие, очень чувствительные, непривычные для него струнки.

Разве трудно отравить жизнь девушке, если она нежно, наивно, всей молодой, трепещущей, как листок, душой обожая тебя, отвечает на твои едкие взгляды затаенной мольбой о пощаде и еще чем-то, отчего у тебя становится как-то грустно, нехорошо на сердце?

И Соня, эта милая, веселая, всегда вежливая, умная Соня молча страдала из-за глупых выходок Юкова, которого подруги ее ненавидели и презирали.

Шло время. Совсем недавно отгремела ручьями, отзвенела свежими ветрами в проводах, отзолотилась теплым апрельским солнцем та весна, когда в жизнь Юкова вторглось непрошеное нежное чувство. Это чувство нашло неприметную лазейку, прокралось в душу, лежало там щемяще-тревожным комочком и росло, крепло, зрело. К тому времени Аркадий уже не носил на твердых, как булыжник, ногах знаменитых цыпок, и трикотажные штанишки давно пошли на половые тряпки.

В одно памятное утро весенний ветер бесился в улицах особенно дерзко и настойчиво. На бульварах пахло клейкими листочками тополей, смолистой терпкой елкой, гудроном и еще чем-то пряным, сухим и теплым.

Аркадий Юков шел вслед за Соней, которая то прижимала своей маленькой ладошкой к высоким округлым коленям вздувающееся платье, то одергивала его сзади, то стыдливо зажимала его между ног. В этих красивых, целомудренных жестах было что-то волнующе-недетское, необычное, да и во всей стройной фигуре девушки Юков неожиданно для себя заметил что-то значительное, что-то гордое, родное его душе. Именно так ему показалось, и впервые в сердце у него проснулась нежность. Навязчивые мысли, одна другой нежнее, одна другой необычайнее, полезли, именно полезли Юкову в голову. А Соня все шлепала ладошками по коленям, а платье все трепетало — коротенькое девичье платье в пестреньких цветочках, которое Юков запомнил на всю жизнь…

Тогда Юков не выдержал и свернул на другую улицу. Всю дорогу до школы он мрачно о чем-то размышлял, а придя в класс, придумал Соне новое прозвище — Циркуль. Он звал ее Дианой, Белоручкой, Пупсиком, Чесменской Еленой, Бедной Лизой, но Циркуль… прозвище было явно неудачное. Но Аркадий упрямо утверждал, что Соня — именно Циркуль. Он дразнил девушку и сам страдал от этого. Впервые в жизни он перестал понимать себя.

Всем своим существом он сопротивлялся новому, нежному чувству, стараясь заглушить его, но образ Сони все время стоял перед его глазами. И куда бы ни шел Аркадий, чем бы он ни занимался, Соня была рядом.

СОНЯ, ЖЕНЯ, ЛЮДМИЛА

Соня жила почти рядом с Аркадием, на соседней улице — Первомайской. Октябрьская, Первомайская да еще Красносельская улицы составляли поселок имени Восьмого марта. Но чаще всего этот поселок называли «Бабским», и поэтому Аркадию не раз приходилось доказывать на кулаках, что среди жителей городской окраины есть и настоящие мужчины.

Название своего поселка, разумеется, не удовлетворяло и самого Аркадия. На Красносельской улице родились и жили два Героя Советского Союза — танкист и летчик. Аркадий мысленно называл свой поселок Героическим, тем более, что был крепко убежден: эта городская окраина даст миру и третьего героя.

По правде сказать, женщин в поселке было многовато. Раньше Аркадий скрепя сердце мирился с этим фактом, а с некоторых пор это приобрело неожиданное удобство: у Юкова появилась потребность видеть одну из женщин, другими словами — Соню, каждый день и не только зимой, в школе, но и летом.

Дом, в котором жила Соня, был двухэтажный: нижний этаж — кирпичный, верхний, занимаемый Компанийцами, — деревянный. Единственное окно Сониной спальни, служившее также и дверью, выходило на просторный балкон, опирающийся на четыре толстых деревянных столба. С этой стороны стена внизу была глухая, и к ней примыкал старый запущенный сад: яблони в нем давно были вырублены, остались только вишни да кусты смородины; весь сад зарос густой сочной травой.

Летом балкон служил Соне местом утренней зарядки: с улицы его не было видно — заслоняли шапки лип, а зеленый тупичок, с которым граничил сад, был всегда пустынен. Лишь изредка проходили по нему мальчишки-рыболовы, удившие карасей в пруду, так что Соня привыкла не стесняться любопытных глаз. Она безбоязненно выходила на балкон в купальном костюме и выделывала, по словам отца, «фокусы-мокусы».