— Нет, ты говори, говори, — предложил Саша.

— Да что говорить, — тише повторил Аркадий, упираясь сандалиями в каменный борт газона.

Никитин взглянул на дырявые сандалии, и Аркадии смущенно поджал ноги под себя.

— А ты не стесняйся, — усмехнулся Саша, и усмешка его была явно осуждающая, — я ведь знаю, что у тебя других нет. Принеси их мне, я тебе носки дратвой прошью. Коли сам не можешь. Слушай! — с негодованием воскликнул он. — Что ты такой мятый, задрипанный? Глядеть на тебя тошно! Воли, что ли, нет? Так ведь тренируешься… руку каменной сделал. Что же ты крылья опустил? Посмотри на себя… ну, посмотри!

— Мне франтить нечего, — огрызнулся Аркадий, — на меня девчонкам не заглядываться…

Он неразборчиво пробормотал еще что-то, невольно запуская пятерню в спутанные волосы.

Действуя пальцами, как расческой, он кое-как пригладил густые вихры на лбу и на висках.

— Опустился ты, Аркадий! — вздохнул Саша. — Как у тебя мать… здорова?

— A-а!.. При чем здесь мать? Ну — нездорова! Знаешь ведь, что нездорова… чего спрашиваешь. И кончено об этом! Точка, как говорится. Знаешь что? — Аркадий нерешительно хлопнул Сашу по плечу. — Поедем на рыбалку! На Старице, в одной заводи, окуни клюют — во, окуни!

Аркадий выставил большой палец.

Он предлагал Никитину мальчишескую дружбу, сознавая в глубине души, что такая дружба теперь невозможна. Он предлагал ему забыть все, что произошло между ними нынешней весной, но понимал, что забыть этого нельзя. Никакая, даже самая чудесная в мире рыбалка не поможет! Старую дружбу не склеить. Да и не было между ними настоящей дружбы, если из-за несчастного «пса» Никитин выгнал его из футбольной команды!

— Окуни клюют — во! — говорил Аркадий, а в глазах у него все сгущалась хмурая грусть, и трудно было не заметить этой грусти.

Но Саша не заметил. Он увидел, что Аркадий выпрыгнул на ходу из трамвая, увидел дырявые сандалии и лохматые волосы, почувствовал, что натренированная рука Аркадия приобрела твердость камня, но не заметил грусти в его глазах.

Саша мечтательно прищурился, вздохнул, и видно было, что упоминание о рыбалке растревожило его сердце. Он любил рыбалить, в былые времена дневал и ночевал на реке. «Это было бы здорово — съездить на рыбалку!» — сказал мечтательный взгляд Никитина. Но вздох добавил, что это невозможно.

— Мне на рыбалку нельзя, Аркадий, — сказал Саша.

Юков заранее знал ответ.

— Все занят? — спросил он с усмешкой. Палец его чертил на скамейке какие-то непонятные фигуры.

— Да, занят. А хорошо бы… Впрочем, даже расстраивать себя не буду. Не могу ехать.

— Может, передумаешь, а? — ради поддержания разговора спрашивал Аркадий, вычерчивая ногтем круг и ставя в центре его крестик.

— Нет! У меня сейчас, Аркадий, дел непочатый край. Во-первых, спартакиада. Варикаша меня никуда не отпустит. Во-вторых, после спартакиады на целый месяц уезжаю в спортивные лагеря.

— В лагеря? — вырвалось у Юкова. — Один? С кем?

Изгнание из футбольной команды, провал на испытаниях, грусть и обида — все забыто. В шестнадцать с половиной лет это бывает. Саша твердо выдержал умоляющий взгляд Аркадия. Это тоже бывает в семнадцать лет.

— Ты не имеешь права, Аркадий! Пойми сам. В лагеря поедут лучшие.

— Ах, что мне понимать! — с горечью воскликнул Юков, качая головой.

— Ты должен понять это, — настаивал Саша.

— Что мне понимать! — повторил Аркадий.

И перепрыгнув через газон, побежал прочь.

Он бежал сегодня от второго школьного приятеля.

— Подожди, Аркадий! — повелительно крикнул Саша. Юков не обернулся.

Можно было бы догнать его, но Саша был занят: он спешил к физруку Варикаше, чтобы окончательно утрясти с ним кое-какие физкультурные вопросы.

И Аркадий снова остался один.

Куда теперь идти ему? Чем заняться, чтобы успокоить встревоженное сердце? Солнце еще не прошло и половины своего пути, а он уже изъездил полгорода, был на всех центральных улицах, был в школе, второй раз стоит около памятника Дундичу на площади Красных конников…

Через площадь в одиночку и группами шли люди. Сверкали на солнце окна трамваев. Милиционеры-регулировщики в белых перчатках, ловкие, похожие на жонглеров, четко управляли движением автомашин. Юков чувствовал, что в этой строгой суете, в этом шуме города, даже в неутомимом звоне трамваев есть общая, деловая связь, что всем этим на первый взгляд беспорядочным движением управляет единая воля, единое желание.

Как любил Юков шум родного города! Как свободно и весело чувствовал он себя в знакомой бойкой толпе, когда бездумным мальчишкой убегал из дому и целыми днями пропадал в скверах и на улицах!

Да, разнообразны пути человеческие. Одни дороги ведут в гору, к солнечным вершинам, другие соскальзывают вниз, в пропасти, где зеленая ряска болотных трясин, и нужно иметь верный компас, чтобы не сбиться с пути…

Слушая привычный шум города, бодрую музыку площади, Юков сегодня впервые понял, что путь его привел не туда, куда звало сердце, что в шуме родного города, в толпе людей, знакомых с детства, он посторонний наблюдатель. Вот стоит он посредине площади, сунув руки в карманы латаных брюк, а жизнь обходит его стороной, как речная чистая вода. Стоит он, Аркадий Юков, здоровый парень с ясными глазами, с горячим баламутным сердцем, а пользы от него нет. Найти бы лучшего друга, прижаться бы к его груди тяжелой головой, рассказать бы, как трудно стоять одному посредине площади, сунув руки в карманы брюк, и чувствовать, что отстал, откололся от товарищей! Да где этот друг? Есть ли?..

В непривычном горьком раздумье Юков оглядел небо, излучающее блеск тончайшего хрусталя, верхушку Барсучьей горы, видневшуюся между двумя заводскими трубами Заречья, крыши домов, на которых еще недавно темнели полосы росы, кое-где выбитый асфальт площади Красных конников — все, что в это наполненное блеском утро казалось по-особенному молодым и необыкновенным. И в душу его, полную смятения, вкралось светлое, трепетное чувство. Даже в эти горькие минуты раздумья, когда Юков почувствовал себя одиноким в огромном прекрасном мире, жизнь несла с собой много радости. Нельзя было не заметить этого даже ему, опустившему глаза в землю. Он вздохнул глубоко, облегченно и пошел по площади, так и не разрешив мучившие его вопросы. Походка, его была размашиста, в широких приподнятых плечах снова появилась уверенность, но в глазах, дерзких и смелых глазах мальчишки-забияки, еще не погасли тревожные огоньки раздумья.

Родной город звал его к себе.

Можно было пройтись по Центральному проспекту, посмотреть, как в конце его, на городской окраине, течет в тихие переулки золотистый свет. Хорошо бы на Широкой аллее полюбоваться, как бушует солнечный пожар в листве стройных тополей.

Но в юности случается так, что тянет не на самую красивую площадь, а куда-нибудь на незавидную улицу, где, может, нет ни скверов, ни фонтанов, где лишь теплые пятна света бродят по булыжной мостовой. Там, на углу стоит деревянный дом, мимо которого не пройдешь без внезапного трепета в сердце. Голубая калитка, которую каждый день обшариваешь глазами, снится в беспокойную ночную пору. И угловое заветное окошко, в котором часто мелькает девичье платье, бывает дороже всех красот на свете…

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Когда-то босоногий удалой парнишка Аркадий Юков, — с вечными шишками на лбу, весной, летом и осенью щеголяющий в трикотажных штанишках с заплатами на неприличном месте, — не замечал или старался по своей мальчишеской гордости не замечать девчонку-тихоню с диковатыми глазами, тайком с восторгом глядевшими на Юкова. Он не уделял внимания девчонкам, потому что в его глазах они были не более как слабые, достойные презрения существа. Их можно было отодрать за уши, дергать за жидкие косички с шелковыми бантиками или, незаметно подкравшись, закрыть глаза одной ладошкой, а другой размазать на пухленьких румяных щеках мел. И они даже не умели дать сдачи.