— Нет, Борька, не то… не в этом дело, — пробормотал Юков, пряча затуманенный печалью взгляд. — Ну, ладно, я пошел…

И он побежал вниз. Швейцар Вавилыч закрыл за ним дверь и ничего не сказал. Это был старый, добрый и умный человек.

Юков сам не понимал, что с ним происходит. Сердце его сжалось в маленький жаркий комочек, в голове стало тяжело от грустных колючих мыслей.

Надо иметь в жизни цель!

Даже Щукин, тихий, кроткий, как ягненок, незаметный Борька Щукин имеет благородную цель в жизни. А он, Аркадий Юков, которого знает в городе каждая паршивая собачонка, который ходит по бульварам, задрав лохматую голову, он не имеет цели в жизни! Это позор!

А разве провал на испытаниях не позор? Тоже позор. На месте Щукина он просто не стал бы разговаривать с каким-то второгодником, презрительно цыкнул бы на него… да, именно презрительно!

Так в запальчивости думал Юков, снова пускаясь в праздный путь по городу.

Он завидовал Щукину. Хорошо Борису! Испытания он сдал на отлично, мечтает стать агрономом… А о чем мечтает Аркадий? О каком-то несбыточном, может, подвиге. О подвиге!

Да, о подвиге! Вот именно, о подвиге! И почему — несбыточном?

Все существо Юкова возмутилось против такого утверждения — несбыточный подвиг. Сбудется он! Должен сбыться! А если отказаться от этой мысли, тогда правильно говорит Борис — зачем и жить?

И с удвоенной… что там с удвоенной? — с удесятеренной силой Аркадий почувствовал, что подвиг сейчас ему необходим, как воздух, и даже нужнее, чем воздух. Как жизнь, как жизнь, нужен был второгоднику и вообще отпетому, в представлении иных людей, человеку, Аркадию Юкову, подвиг!

Увлекаемый яростной силой жажды подвига, он вскочил в трамвай и поехал по проспекту Энтузиастов. Мимо мелькал тротуар, почти белый от солнца, перекрестки улиц, вымощенные каким-то фиолетовым булыжником, афиши на стенах учреждений, плакаты и среди них — один, очень яркий, изображающий скульптурную фигуру рабочего и колхозницы, символ равноправия и вдохновенного труда.

Но булыжник, плакаты и афиши меньше всего привлекали внимание Аркадия. Он тоскливо вглядывался в лица прохожих, в верхние этажи домов, и было ясно, что за победный бой с любым из паршивеньких самураев отдаст он половину жизни.

На площади Красных конников Юков увидел шагающего по асфальту Сашу Никитина. Саша был в белых брюках и белых парусиновых тапочках. Засученная выше локтей рубашка вздувалась на спине пузырем: по площади гулял озорной ветер.

Аркадий рванулся к задней площадке трамвая, но в дверях остановился. С тех пор, как Никитин приходил под окно Аркадия в составе делегации школьников, он с ним не встречался больше… и как еще Саша отнесется к этой встрече. И в то же время Саша был нужен Аркадию, нужен… просто так, поговорить и вообще уточнить отношения.

Никитин в это время оглянулся, увидел Аркадия и приветственно поднял руку.

Подавив сомнения, Аркадий ответил тем же щедрым жестом и прыгнул на ходу, провожаемый сердитым чертыханьем кондукторши.

САША НИКИТИН

Аркадий не ожидал, что Саша помашет ему рукой. О, это был твердого характера человек, к его слову прислушивались и десятиклассники! К тому же Никитин — настоящий спортсмен, перворазрядник. Играл в волейбол, бегал и прыгал он лучше и быстрее всех в школе. В классе он всегда занимал особое положение, и не только потому, что года четыре подряд был старостой: считался он, по неписаным законам школы, вожаком. Долгое время Аркадий соперничал с ним, но это было раньше, почти в детстве. В прошлом году Юков окончательно понял, что фактически без боя уступил Никитину первенство. Биться было бы бесполезно: Саша мог и в драке и во всем остальном положить Аркадия на обе лопатки. Не с радостью, конечно, подчинился Аркадий воле Никитина, но и без злобы и раздражения: Сашу нельзя было не уважать, хотя бы в душе.

Нет, Аркадии не ожидал, что Саша помашет ему рукой. Юков не удивился бы и презрительному взгляду Никитина. Есть за что презирать Аркашку! На месте Саши Аркадий, быть может, отвернулся бы и зашагал прочь. Но Саша, как настоящий друг, не сделал этого, — ну и молодец он!

— Здорово, Сашка! Сашка-а, здорово! — кричал Аркадий на бегу, размахивая руками, словно крыльями. Обожди минутку, мне нужно слово сказать!

Он кричал так, будто товарищ не хотел подождать его, хотя видел, что Никитин остановился. Он кричал потому, что не мог не кричать, переполненный бурным чувством раскаяния и любви к другу.

Саша хмуро молчал, чуть расставив ноги и по привычке подбоченясь. Взгляд у него был неодобрительный.

— Здравствуй же, Сашка! — крикнул Аркадий еще раз, внимательно вглядываясь в лицо Никитина. Хмурое выражение глаз товарища его насторожило.

— Здравствуй, Аркадий, — ответил Саша и тотчас же осуждающе спросил: — Все прыгаешь?

— Тебя увидел, потому и прыгнул… честное слово!

Аркадий с силой сжимал неподатливые пальцы Никитина в своей огрубелой, твердой ладони и не отрывая взгляда от Сашиного лица, усыпанного около носа конопатинками, улыбался.

— О-ой! — поморщился Саша, вырывая руку. — Все тренируешься… Ну-ка, покажи. — Он пощупал ребро ладони Юкова, одобрительно покачал головой. — Ну-ка, ударь разок. — И он подставил шею.

— Что ты, Сашка!..

— Ударь, ударь… не изо всех сил, конечно.

— Чур, не обижаться после!

Аркадий плюнул на ладонь, растер и вполсилы стукнул Никитина по шее, чуть ниже затылка.

Тот пошатнулся и схватился за шею руками.

— Ого! Вот это да!.. Считай, что зимой получишь сдачу.

— Ладно, посмотрим…

Саша крутил головой, мял и растирал ушибленное место.

— Я ж тебе говорил.

— Ну, а если со всего размаху, со злостью?

— Наповал! — посмеивался Юков. — Дело верное. Может, попробовать?

— Нет, подожду. Каждый день тренировался?

— Так, помаленьку, — скромничал Аркадий.

— Удар классический! А вообще-то, — Саша снова нахмурился, — помяни мое слово, когда-нибудь под трамвай попадешь.

— Нет, дудки! Мне другая смерть назначена: одна бабка пророчит мне смерть на виселице, а так как смертная казнь на виселице у нас отменена, проживу я до ста лет!

Говоря это, Юков увлекал приятеля в сквер, на скамейку.

Они сели.

— Все работаешь, потеешь? — спросил Аркадий. Он знал, что на днях состоится летняя спартакиада школьников и уж, конечно, Саша готовится к соревнованиям с напряжением всех сил!

Никитин не ответил на вопрос. Он тоже спросил:

— А ты что делаешь, Аркадий?

— Я… — начал было Аркадий и осекся.

Молчание тянулось целую минуту. Мрачная тень легла на лицо Юкова.

— Что? — проронил Саша.

— Ничего! — буркнул Аркадий. — Отец говорит: хлеб только жру… напрасно!

Сказано это было с чувством безжалостного самоосуждения и с угрюмыми нотками в голосе.

— Слова его в некотором отношении справедливы, — резковато заметил Саша. — Ты не считаешь?

— Почему не считаю? Я себя, может быть, страшно даже подумать, за кого считаю. Эх, Сашка! Думаешь, мне весело? Провалился на испытаниях, подвел друзей — живи, радуйся, да? Ты мне друг, и я тебе скажу… Вот проснулся я сегодня: утро какое! Гром-труба! Солнце, воздух, в груди широко, просторно! И мне показалось, что вся моя прежняя жизнь… а особенно после испытаний… в общем, совсем не для этого я создан, вот! Ну и что же? Схватил горбушку хлеба — и тягу из дома, опять в город…

Аркадий не искал слов, он говорил быстро, без напряжения: ведь столько мучительно думал об этом! И если бы Саша не сохранял на своем лице выражение какой-то строгости и не взглянул один раз, будто ненароком, на ручные часы, Аркадий рассказал бы и о своей мечте, о жажде подвига, о прекрасной жизни, которую он рисовал в своих грезах. Но у Саши, видно, не очень лежала душа к исповеди Юкова. Впрочем, может быть, он действительно торопился куда-то. Он еще раз глянул на циферблат, и Аркадий сразу выдохся.

— Да что говорить! — заключил он и безнадежно махнул рукой.