Но бывали случаи, когда в тупичке появлялись посторонниe люди.
В тот самый день, о котором у нас все время идет речь, в тупичке появились две девушки. Если бы они держали в руках удочки, можно было бы предположить, что сегодня еще пять-шесть карасей закончат свое тинное существование. Но удочек у девушек не было. Да они, эти девушки, одна чуть постарше другой, и не торопились на пруд. Они остановились напротив балкона, и одна из них, которая помладше, подошла к самому забору и приникла к щели. В сад заглянули два смеющихся озорных глаза. Взгляд их скользнул по кустам смородины и остановился на двери, соединяющей балкон с комнатой.
Соня непременно бы опознала эти глаза. Они принадлежали ее школьной подруге Жене Румянцевой, дочери полковника авиации, самой знаменитой девчонке школы имени Владимира Ильича Лепина и самой красивой в девятом классе «А» (Соня безоговорочно уступила ей это первенство). Сразу бы опознала Соня и девушку, которая, с робким выражением на лице, стояла посредине тупичка. Это была Людмила Лапчинская, закончившая в нынешнем году десятилетку, — она училась в соседней школе и жила поблизости от Жени. Румянцева познакомила их несколько дней тому назад на танцплощадке.
— Ну, я так и знала, спит еще Соня-засоня!
Прошептав это, Женя пошла вдоль забора, пробуя доски. Одна широкая доска подалась и отодвинулась. Недовольно заскрипел гвоздь. Людмила беспокойно оглянулась. А Женя уже просунула в дыру голову, юркнула в сад и, высунувшись оттуда к Людмиле, тихонько свистнула и мигнула одним глазом. И Людмиле, которая чувствовала себя неловко, волей-неволей пришлось лезть вслед за Женей и даже поправлять за собой доску.
В саду девушек обступили дремучие заросли кустарника и высокие травы, еще совсем влажные от утренней росы. Женя опустила в траву руку, а когда вынула ее, с пальцев капала вода…
— Снимать туфли — ать, два! — немедленно приказала Женя. — По такой травище только босиком и ходить…
Она проворно нагнулась, придерживая одной рукой косы, другой сдернула с ног свои босоножки.
— Каждый день у тебя какие-то странности, Женька, — удивленно пожала плечами Людмила. — Какой-то чертенок в тебе сидит и выдумывает глупости.
— Люсенька, да ты потише! Ти-ше! — прошептала Женя, испуганно сморщив нос. — Я давно решила сделать Соне сюрприз… Ты согласилась идти со мной? Согласилась. Так не мешай мне. Разувайся!
Людмила стала оглядываться.
Ни слова не говоря больше, Женя опять нагнулась, расстегнула туфли подруги и бесцеремонно сняла их. Потом, приподняв свой сарафан, бесстрашно вошла в траву, как входят в речку. Ежась от острого холодка, охватившего ноги, она быстро добралась до колонн, поддерживающих балкончик.
— Иди, трусиха, я тебе дорожку проторила, иди, иди, — шепотом подбадривала она Людмилу, выжимая подол сарафана. — Поднимай подол выше, здесь ведь никого нет, а то роса едучая, противная.
Женя морщилась, вытирая ноги выше колен, а зеленоватые глаза ее по-прежнему озорно искрились.
Забрав весь низ своего сарафана в жменю, Людмила подняла над головой туфли и, пугливо улыбаясь, вошла в траву. Шагнув раз пять, она споткнулась, вскрикнула и упала в самую гущу травы.
— Ти-ше! — отчаянно зашипела Женя, кидаясь на выручку подруги. — Придется тебя на буме тренировать: равновесия не можешь сохранить…
— Здесь же сучок… видишь? — оправдывалась Людмила. — Ищи вторую туфлю, я одну вижу…
— Не лезь туда, в гущу, я и вторую вижу…
Людмила безнадежно махнула рукой.
— Где нашим не пропадать! Все равно мокрая…
И она потянулась за туфлей.
Макая в траву свои рыжеватые, с золотистым отливом косы, Женя достала вторую туфлю подруги.
Под балконом они, как могли, привели в порядок свои сарафаны.
На Жене и Людмиле были одинаковые цветастые сарафаны из ситца, с пелеринками. Девушки шили сарафаны сами, и это было заметно. Хотя Марья Ивановна, мать Жени, и уверяла, что первый блин у подруг получился совсем не комом, авторы этих, пестрых произведений самокритично признали: носить такую одежду согласится не каждая девушка. Должно быть, они имели в виду девушек-дурнушек; ни Женя, ни Людмила к их числу не относились, — и поэтому сегодня впервые надели сарафаны. Этим они словно хотели сказать, что никакое, даже самое безобидное платье не может испортить девичью красоту. И действительно, как это ни странно, неуклюжие сарафаны не портили, а, наоборот, даже подчеркивали, что Женя и Людмила молоды и красивы. Каких чудес не случается в семнадцать-восемнадцать лет!
— Теперь лезем наверх, — решительно сказала Женя, измерив взглядом расстояние до перил балкона.
— Как наверх? С ума сошла?
— Наверх, на балкон! Что ж такого? Мы нарвем вот этих нарциссов, положим на столик и напишем: «Привет Соне-засоне от…», я тебе после расскажу, от кого. Какие будут у нее глаза, когда она встанет и… Вот что я задумала! Впрочем, я все это сделаю сама. Как же! Ты уже взрослый, самостоятельный человек, поступаешь в институт… уважение тебе и почтение! — Женя поклонилась Людмиле в пояс. — Можно и еще, но, по-моему, хватит, потому что в институт тебя еще не приняли. Ну-ка, рви цветы, а туфли мои в кусты брось. Смотри, как я полезу!
Женя поплевала на руки и ухватилась за колонну.
В это время где-то наверху с шумом распахнулось окно, за ним второе…
Девушки отскочили к кустам и спрятались.
— Проснулась! — сокрушенно прошептала Женя. — Это все ты… Шагу не можешь ступить, не подумав, прилично это будет или неприлично!
Людмила промолчала. Она обрадовалась. Хорошая Женька девчонка, но уж больно озорная. Сорванец в юбке! Позавчера насмерть перепугала соседей, привязав к их двери камень на веревочке (это называлось у нее «мещан пугать»), сегодня влезла в чужой сад и вообще черт знает что выдумывает. Хоть Людмиле и самой нравятся эти озорные занятия, она все-таки старше на целый год и действительно «без копейки самостоятельный человек», как острит ее младший брат Всеволод.
Дверь на балконе скрипнула и отворилась. Щурясь от солнца, показалась Соня.
Минут за пять до того она вскочила с постели, смахнула с узеньких плеч ночную рубашку, быстро облеклась в полосатый купальный костюм. Но прежде чем поднять шторы на окнах, Соня вспомнила о зеркале и, подтрунивая над собой, приблизилась к трюмо-трельяжу.
В легком сумраке комнаты она увидела перед собой сразу трех девушек, ладно обтянутых одинаковыми купальными костюмами, с одинаково оголенными высокими шеями и руками, белыми чуть повыше локтей, а ниже смуглыми от загара. Рослые, стройные, тонкие в талии, девушки с трех сторон окружили Соню и глядели на нее с любопытством, словно видели ее впервые. Соня тоже делала вид, что незнакома с ними. Она придирчиво вгляделась в одну из «незнакомок», заставила ее гордо задрать короткий, но в общем симпатичный носик, повернуться одним боком, другим, взбить на висках белокурые локоны, лукаво улыбнуться, а потом неожиданно показала ей язык и закружилась на носках туфель, дирижируя руками.
Как и все девушки на свете, сколько бы они ни доказывали обратное, Соня была в какой-то степени кокеткой.
Спору нет, она недурна собой: круглолицая, румяная, правда, без ямочек на щеках, как у Женьки, зато у нее превосходная ямочка на подбородке, а глаза — цвета густо разведенной синьки, заглянуть в них разок хорошенько — взгляда не оторвешь, не налюбуешься… Если она поманит такими глазами кого-нибудь, приласкает улыбкой, любой человек, наверное, полюбит ее и пойдет за ней на край света… Любой?
Соня перестала кружиться: а любой ли? Да и не интересует ее никто, кроме одного. А он жестоко отвергает все ее намеки о дружбе, он одинок сейчас, осужден даже ею — не сердцем, которое не может судить любимого, а умом, рассудком, волей, холодным чувством необходимости. А впрочем… Соня уверена, что все будет хорошо. Нельзя мириться с неудачами, если жизнь так прекрасна и так много замечательных дней обещает в будущем, нельзя свыкаться с мыслью, что любимый человек не ответит тебе!..
