И ускакал в лес — так же ловко и быстро, по-звериному.

В кузове поднялся ропот.

Соня вскочила на колесо, умоляюще заговорила:

— Братики, родные, успокойтесь! Мы с вами! Особой опасности нет. До утра вам ничто не угрожает, а утром мы, в крайнем случае, разместим вас у надежных людей в ближайших деревнях. Я хорошо знаю это место, у меня здесь много родственников.

— Не уходите, сестрица, не покидайте нас!

— Ни в коем случае, мои родные, ни в коем случае!

— Пить, пи-ить!..

— Сейчас, сейчас напоим всех!

Медсестра с ковшом в руке побежала за водой. Успокоенные добрым, ласковым голосом Сони, раненые смолкли, лишь сквозь зубы стонали те, которые не могли терпеть.

— У тебя в самом деле родственники здесь? — тихо спросил девушку Борис.

Соня отрицательно покачала головой. На глаза ее навернулись слезы.

— Ужасное положение! — тихо сказал Борис.

Наступила ночь. Борис надеялся, что по дороге еще будет движение, но час шел за часом, а дорога была все такой же глухой и пустынной, забытой людьми. Ни одной, ни одной машины не прошло больше из Чесменска!

— Таких надо уничтожать на месте! — с ненавистью сказал Борис под утро. — Я уничтожил бы их всех, у меня не дрогнула бы теперь рука!

Соня поняла Бориса и прибавила:

— Они страшнее и опаснее фашистов.

Борис уже не морщился, вспоминая расстрел Гладышева. Второе предательство раз и навсегда излечило его от сентиментальных мальчишеских угрызений совести. Воину, вышедшему на битву с вековечным злом, не пристало оплакивать смерть врага. Борис на практике познал этот суровый закон борьбы.

Страшны были последствия второго предательства.

Как только забрезжилось, Борис и Соня отправились искать ближайшее селение. Они пошли наугад — прямо по дороге, миновали поворот. Шоссе, мокрое от росы, которая густо покрыла землю на рассвете, полого уходило вниз, и там, в низине, была, кажется, какая-то деревня.

— Это дым или туман? — спросила Соня, всматриваясь в горизонт.

— Туман…

Соня отрицательно покачала головой.

— Там горит что-то. Смотри, огонь!

Языки пламени — один, второй, третий — плясали там, где смутно угадывались очертания деревни. До ближайших домов было не больше километра, но они не слышали никакого шума. Деревня горела в полнейшей тишине, и Борис с Соней невольно остановились и посмотрели друг на друга. Холодные мурашки побежали по спине Бориса.

— Немцы? — прошептала Соня.

Теперь Борис покачал головой.

— Наши, — сказал он, вдруг поняв все. — Добро сжигают, чтобы немцам не досталось.

— Значит, немцы близко! — воскликнула Соня. — Пойдем скорее. Может, застанем кого-нибудь.

В деревне горело пять или шесть построек. Горела животноводческая ферма на околице. Горела какая-то каланча. Горели скирды в поле. Когда Борис и Соня подошли совсем близко, стал слышен шум огня, раздуваемого ветерком, треск падающих стропил и балок; что-то лопалось в огне; вздымая тучи искр, взвились к небу длинные огненные смерчи… только не слышно было человеческих голосов. Горели мертвые, покинутые людьми постройки.

— Народ уходит в партизаны, — сказал Борис.

Не заходя в деревню, Борис и Соня повернули назад. Нужно было спешить: вот-вот взойдет солнце — и тогда зловеще оживет дорога.

И все-таки они опоздали.

— Смотри, смотри! — воскликнула Соня и прижалась к Борису.

Красный, почти багровый солнечный свет накрыл ржаное поле. Борис увидел три кроваво поблескивающие приземистые машины с башнями; они ползли по самой возвышенности, внезапно появившись со стороны речки. Танки. В блеклом неестественном солнечном свете мелькнули темные кресты на броне.

— Все! — сказал Борис.

Танки двигались к дороге, прямо к тому месту, где стоял грузовик с ранеными.

— Захватили! — выдавил Борис.

Но случилось более ужасное.

Танки остановились на вершине пригорка и в упор расстреляли грузовик из пушек. Сделав каждый по выстрелу, они сползли к дороге…

Соня почти без чувств опустилась на дорогу. Борис подхватил ее на руки. Соня вздрагивала от рыданий и повторяла одно слово:

— Изверги, изверги, изверги!..

— Запомним, — сказал сквозь зубы Борис.

Лежа в кустах, он видел, как танки-разбойники прогрохотали вниз по шоссе, к пылающей деревне.

По дороге — вслед за танками и группой мотоциклистов — потянулись фашистские войска.

Борис сказал, что возле разбитого грузовика теперь делать нечего, но Соня решила все-таки увидеть место гибели раненых своими глазами, и Борис согласился.

Прячась в кустах, перебираясь через открытое место ползком, они подошли к лесу. Им осталось только перебежать полянку, покрытую кочками, и лес спрятал бы их. Но в тот миг, когда они поднялись в полный рост и, прыгая с кочки на кочку, кинулись к лесу, откуда-то появились два немца в своих зеленых, подпоясанных широкими ремнями мундирах, с автоматами, взятыми на изготовку.

Борис, бежавший первым, с размаху упал в мокрую болотную траву. Соня, коротко ахнув от страха, присела возле него.

В первый момент Борис подумал, что немцы сейчас сразят их, и, зажмурив глаза, зарылся лицом в траву. Вдруг вместо автоматной очереди он услыхал раскатистый хохот.

Немцы смеялись.

Вернее, смеялся один немец, первый, молодой, красномордый. Второй — он стоял чуть сзади — хмуро глядел себе под ноги.

Борис увидел это, подняв голову. Он тотчас же вскочил. Встала и Соня. Раскатистый хохот немца пристыдил их. Страх исчез. Осталась только сжимающая сердце тревога.

— Сьюда. Ко мне, — сказал первый немец на ломаном русском языке и помахал рукой.

Борис и Соня стояли как вкопанные. Немец неодобрительно покачал головой.

— Вальтер, — обратился он к своему товарищу, — хороша парочка? Взгляни на девушку. Красавица.

— Мне все равно, — пробормотал Вальтер.

— Сьюда! Я приказывайт! — крикнул первый немец и угрожающе повел автоматом.

— Они испугались, — сказал Вальтер по-немецки. — Он — капитан, судя по нашивкам. А она — цивильная, ее надо отпустить.

— Я покажу ее командиру, — сказал первый.

— Ты же католик, Адольф. Зачем брать лишний грех на душу? — сердито возразил Вальтер.

— Грех ляжет на командира. — Адольф снова захохотал. — Я всего лишь выполняю приказ.

— Все-таки я считаю, что девушку надо отпустить.

— Ты слизняк, Вальтер, у тебя куриное сердце. — Сказав это, Адольф снова перешел на ломаный русский: — Сьюда! Сьюда!

Борис и Соня поняли, о чем говорили солдаты. Соня побледнела.

— Лучше умру, — чуть слышно прошептала она.

— Умрем вместе, — сказал Борис.

Они медленно пошли к немцам.

— Бьегом! — закричал Адольф, выпучив светло-голубые глаза.

Борис и Соня пошли еще медленнее.

— Болшевик! — сказал Адольф Вальтеру. — Молодой комиссар!

— Он еще мальчик, — сказал Вальтер. — И девушка очень молоденькая. По-моему, их надо отпустить.

— Замолчи! — сказал Адольф. — Я давно догадываюсь, что ты не чистокровный ариец…

Вальтер что-то ответил ему, но Борис уже не вслушивался в разговор.

— Беги! — крикнул он Соне, загораживая девушку своим телом.

Адольф рванулся к Борису, но не рассчитал, зацепил Вальтера. Они оба закричали что-то гневно и резко.

— Беги! — Борис врезался в кусты.

Автоматная очередь опоздала. Пули сбивали листву над головой Бориса. Соня бежала впереди.

…Очутившись в глубине чащи, они остановились, посмотрели друг на друга и улыбнулись.

Однако радоваться было еще рано — и скоро они поняли это. Борис почувствовал боль в бедре. Соня с ужасом вспомнила гибель раненых. И радость угасла в глазах Бориса и Сони.

Они были среди врагов. Борис носил советскую военную форму. Для любого немца он был командиром Красной Армии. Положение, в которое они попали, сначала казалось им безвыходным. Они были одни. Без куска хлеба. Без оружия. В незнакомом лесу.

Долго сидели они в густом ельнике, молчали, прижавшись друг к другу.