После нашего выступления был небольшой джем-сэшн, когда мы играли вместе с калифорнийскими музыкантами. Нас заранее предупредили, что сигнал, идущий через спутник от нас — в Калифорнию, запаздывает на две секунды, так же, как и от них к нам. При таких обстоятельствах играть что-либо быстрое бесполезно, будет большое расхождение в гармонии. Мы выбрали медленный блюз и сыграли его вместе через космос, глядя друг на друга через телеэкраны. Не знаю, делал ли кто-нибудь такое до нас. Позже в студию все же запустили фольклорный коллектив, но американцы эфир быстренько отключили. Все произошло, как во сне. Нас развезли по домам, когда уже рассвело. Было странное чувство, что мы пережили нечто очень необычное, как в научно-фантастическом кино. Но праздничное настроение было испорчено незамедлительно. В вечерних теле новостях и в ближайших выпусках центральных газет «Правда», «Известия» и других — было упоминание о телемосте с описанием всего, что там происходило, кроме нашего выступления. Слово «Арсенал» не было упомянуто нигде. Идеологический фильтр сработал четко. Я понял, что продолжаю находиться «под колпаком у Мюллера», как и прежде. Прорваться так и не удалось.
В это время в СССР, и прежде всего, в Москву — пришло видео. В валютных «Березках» появились видеомагнитофоны. По рукам стали ходить видеокассеты с различными кинофильмами, а также с музыкальными клипами. Иметь дома видеомагнитофон и соответствующий телевизор могли себе позволить немногие. Это было дорогое удовольствие, но и с деньгами достать все это было негде. Квартиры с видеоаппаратурой грабили. Практически все, что ходило тогда по рукам, приравнивалось нашими идеологами либо к антисоветчине, либо к порнографии. А за «хранение и распространение» полагался срок. Иногда органами устраивались элементарные облавы на квартирах, особенно в провинции, засекались просмотры фильмов и люди получали сроки. Это не легенды, я лично знал тех, кто пострадал за увлечение видео. Период борьбы с домашним видео был недолгим — где-то с 1984 по 1987 год. Позже она стала совсем бесполезной. Черный рынок наводнил страну аппаратурой и кассетами. Я был одним из первых, кто купил себе видеомагнитофон. Началось время поиска источников видеоинформации, обмена фильмами. Появился новый круг знакомых, коллекционеров видеофильмов. Фильмы фильмами, а меня все больше стали интересовать музыкальные клипы, главным образом, продукция MTV, где зародилась совершенно новая эстетика визуализации хитов. Это было время расцвета музыки направления «новой волны». Надо заметить, что сейчас уже не снимают таких клипов, как тогда. Это искусство не то, чтобы выродилось, оно ушло куда-то в сторону компьютерных технологий, электронной графики, спецэффектов. В начале 80-х видео-клипы представляли собой трехминутные игровые фильмы со сложными сюжетами, намеками на смысл, быстрой сменой микро планов по полторы-две секунды, с совершенно сюрреалистическими сочетаниями атрибутов. Меня просто захватило это новое явление. Я довольно быстро собрал приличную коллекцию видео-клипов таких групп, как «Madness», «Bad Manners», «Duran Duran», «Adam and the Ants», «Eurhythmics», «Depeche Mode», «Thompson Twins» и десятков других. Все, что происходило на экране с участниками клипов, было настолько изобретательно, красочно и необычно, и так отличалось от того, что происходило на советской эстраде, что мне захотелось хоть что-то позаимствовать и привнести в концерты «Арсенала». В то время все попытки делать шоу на советской эстраде пресекались, да никто толком и не умел ничего делать, ни двигаться на сцене, ни пользоваться светом и декорациями, ни одеваться. Пионеры этого дела — Валерий Леонтьев или группа «Интеграл» Бари Алибасова — подвергались постоянному давлению со стороны смотрителей культуры.
Но трудность в изменении эстетики концерта состояла не только в запрете. Гораздо сложнее было решить внутренние проблемы, связанные с неумением наших артистов преодолеть барьер раскованности и почувствовать себя артистами, шоуменами. Когда я предпринял первые попытки ввести элементы шоу в концерт «Арсенала», то некоторые из музыкантов просто не поняли, чего я от них хочу, а когда поняли, то сказали, что они пришли в ансамбль, чтобы играть, но не быть клоунами. Тем не менее, мы начали репетировать второе отделение концерта, задуманного мною как некий сюрреалистический спектакль, в котором музыканты, играя на своих инструментах, должны были изображать странных персонажей. Каждая пьеса вроде бы имела свой сюжет, но на самом деле смысла там было не больше, чем в рассказах Даниила Хармса. Собственно говоря, я и ориентировался более всего на эстетику псевдоабсурда глубоко любимых мною обериутов. На сцене появились элементы декораций, которые мы заимствовали из реквизита тех залов, где выступали. Но кое-что было постоянным, например, голова манекена, и конечно всякая мелочь, купленная на свои деньги — очки разного типа (сварочные, летчика, пляжные), парики, перчатки без пальцев, комбинезоны, самые разные головные уборы, подзорная труба, элементы приборов, шахматная доска, экзотическая обувь и многое другое. Опередив наши панковские группы, мы первыми стали использовать баян. «Приколы» придумывались на ходу, перед выступлениями, а часто и импровизировались прямо на концерте. Иногда второе отделение начиналось с выхода на сцену через зал. Впереди шел, играя, Лезов с баяном, за ним я с саксом, за нами остальные с разными ударными побрякушками. Для публики, привыкшей к предыдущим серьезным программам «Арсенала», это было большой неожиданностью. Далее на сцене разыгрывались дурацкие сценки в духе черного юмора, а музыка при этом была отнюдь не простой.
Должен сказать, что, хотя я сам и был инициатором идеи театрализации концерта, мне поначалу было страшно неловко делать что-либо, выходящее за привычные рамки поведения музыканта. Я чувствовал себя не в своей тарелке и лишь усилием воли заставлял себя быть актером. А что говорить о тех, кто внутренне и не собирался меняться, и делал это из-под палки. Тем не менее, постепенно все как-то привыкли к новой задаче второго отделения концерта, перестали стесняться и вошли во вкус. Это подогревалось и самой публикой, с благодарностью принимавшей все, что мы делали. Коммерческая популярность «Арсенала» в тот период значительно возросла. И вот, на этом пике успеха и произошло неприятное для меня событие.
Сейчас, когда история «Арсенала» составила уже более четверти века, некоторые события, происходившие когда-то, оцениваются совсем иначе, чем тогда. В частности, я пережил в середине 80-х довольно неприятное ощущение от того, что человек, которого я считал своим учеником и соратником, стал предателем и подлецом, причем для меня совершенно неожиданно. Один из музыкантов «Арсенала», попавший в состав почти в самом его начале, и прошедший весь сложный путь от подполья до официального признания, задумал занять мое место, стать руководителем ансамбля, а меня уволить. Я сознательно не хочу называть имя этого человека, он этого не заслуживает. Мне важно рассмотреть этот случай с общечеловеческих и даже теоретических позиций. Тогда я воспринял происходившее как некий нонсенс, даже как проявление дьявольщины. Ведь я взял этого человека в состав, когда он был совсем мальчиком, начинающим любителем, возился с ним как с сыном, пытаясь сделать из него музыканта. А в результате он написал на меня «телеги» в Обком партии, в Министерство культуры, в ЦК Профсоюзов и черт его знает, куда еще. В этих доносах говорилось о необходимости снятия меня с должности руководителя ансамбля на том основании, что я жестоко обхожусь с музыкантами, груб с ними, а также, что пьесы, которые я присваиваю себе, на самом деле сочинил он. Реакция всех органов, получивших это письмо, была однозначной. Меня даже не стали спрашивать, что там у нас произошло. Вопрос был другой — «Что с ним теперь делать, как его уволить?» Чиновники не любят и боятся доносчиков и кляузников. К тому же были ясны и материальные стимулы своевременной кляузы — была на подходе из-за границы фирменная аппаратура для «Арсенала», выбитая мною с таким трудом через Министерство культуры.
