– Ну что, пацан, не передумал ещё с гильдией? – послышался бодрый голос старичка.

– Если я всё равно сгнию здесь, проведя остаток жизни, какой смысл теперь говорить о гильдии? – обняв колени посильнее, чтобы заглушить чувство голода в пустом животе, тихо пробурчал мальчик.

– Эко же ты быстро сдался, малец. За оборот-то не сгниёшь, но можно и быстрее. Скажи-ка мне одну фразу, и тогда я посмотрю, что можно для тебя сделать, – заговорщицки молвил калека. Во мраке угасающего дня, Реми разглядел лишь силуэт его ног у окутанной тенью стены.

– Какую фразу? – непонимающе уставился на мужчину Джек, на то место, где по логике должно быть его лицо.

– А вот это ты должен понять сам.

Всю ночь Реми, назвавший себя вором Джеком, мучился и не мог заснуть. В окошко лился свет, полуобернувшегося лика Персефоны. Небесное светило он не видел, и не мог дотянуться до окошка под потолком, из-за чего ещё больше нервничал.

Джек всё думал, какую же фразу нужно сказать старику, и чем он мог помочь? Ведь из камеры не выбраться – окошко слишком маленькое, под самым потолком, да ещё закрыто железными прутьями; решётчатую дверь запирали на ключ, а пол выложен ледяными камнями.

Мальчик не мог придумать план побега, но обещал себе не сдаваться. Если он выбрался из гиблого сиротского дома, значит сможет сбежать и из тюрьмы. Он мог бы попробовать задержать стражника, открывающего дверь, отвлечь и пробежать у него между ног. Как отвлечь? Как задержать? К тому же стражники ходили по двое или трое.

На следующее утро, придя спозаранку, стражники забрали воришку в пыточную, где пытались выяснить, кто надоумил его обокрасть мага. Его достаточно было побить палками, и Джек тут же выдал им Аазира, «короля» Шестой Поперечной. Стражников этот ответ не устроил. Они продолжали спрашивать, кто приказал ему задержать мага? Мальчик не знал, чего хотят добиться стражники и продолжал рассказывать им об Аазире и других «королях» улиц, которых знал.

Мрачные стражники твердили своё, ответ, что Джека отправил красть билет какой-то король помойки, Аазир, возомнивший себя хозяином улицы, их не устраивал, и пытки продолжались день за днём. На третий день Джек сдался и орал, что ничего не знал, он стонал, когда его растягивали на дыбе, и бился в агонии, стоило оказаться подвешенным к потолку.

Джека, практически приговорённого к смерти, били и испытывали на нём разные пыточные устройства. Большинству стражников не нравилось пытаться ребёнка, но маг сказал, чтобы они выбили признание. «Странноватенький» маг мог вернуться и потребовать у стражников отчёт, посему пытки продолжались. И только мужчина с уродливым шрамом на всё лицо испытывал радость причиняя боль воришке. Он всегда измывался над ребёнком с особым пристрастием, и любил оставлять мальчика одного, забывая отвязать от пыточной машины. Этого стражника Джек боялся больше всего. Боялся и ненавидел. Мужчин – прозванный одноруким стариком Страшилой – спрашивал что-то, хотел услышать признание в сотни преступлений, которых ребёнок не совершал; а когда слышал, продолжал свои зверства. Ему нравилось, что слабый мальчик не в состоянии дать сдачи. После всех издевательств Страшила любил привязывать Джека к стулу, туго притянуть ремнями к спинке, подголовнику и подлокотникам, чтобы мальчик не смог изменить положение. Стул, рассчитанный на взрослых людей, мальчику был великоват, и на сидение приходилось подкладывать деревянные спилы. Стражника это не останавливало, закрепив жертву, он уходил, оставляя Джека один на один с его пыткой.

Сперва оборотень терпел неудобные спилы на которых сидел и не мог дёрнуться, волчья интуиция молчала, и ребёнок считал, что пытка заключалась в простом одиночестве, но вскоре на голову его стала капать вода. Стражник выбрил маленький кружочек в волосах воришки, капля воды не задерживалась на волосах и с лёгким ударом падала точно в проплешину.

Оборотень не видел установленную сверху бочку с водой, и не знал, что капля и была тем пыточным орудием, кое сводило с ума самых крепких мужчин. Джек думал подвал протекал, и он просто неудачно сидел, прямо под течью, но спустя несколько часов до него дошёл ужас пытки.

Пока стражники занимались своими делами: совершали обход улиц, патрулировали проспекты, дежурили при заключённых, – преступник медленно сходил с ума. Необязательно постоянно находиться рядом с пыточным устройством, мерная дробь капель причиняла невыносимые страдания.

Реми вспомнилась каморка в приюте, где вода капала на голову, а потом холодной струйкой стекала за пазуху. Не самые радостные воспоминания в его короткой жизни, на ум пришла осень в лесу, когда он пытался выжить и лежал голодным под ледяным дождём. Капля ударяющая о голову оживляла самые отвратительные картины из памяти семилетнего ребёнка, успевшего насмотреться ужасов за последние полтора года.

Тишина. Звуки приглушены. Покой. Ровное дыхание. Уставший Реми сидел на стуле. И вдруг БАБАХ. Точно на темечко упала капля. Маленькая паскуда, она отдавалась волной во всём теле; как жало она впивалась в кожу, казалось, сам череп трещит под этим ударом. И вновь тишина. Звуки затихли. Дрожь в теле угасла. Миг покоя и блаженства. И вновь БАБАХ. Следующая прозрачная, чистая, острая, мерзкая, тяжёлая капля падала на голову. Душа разрывалась, мозг вскипал. Волна мурашек пробегала по телу, как электрический разряд. Только он прекратился и снова – Бабах. Новая капля, новая пытка. И всегда один и тот же интервал. Звук падения капли отражался от стен и других пыточных устройств. Реми сидел в комнате один, и только капля, верная его спутница ударяла в голову – Бабах, через определённый подсчитанный промежуток времени. Каждые десять ударов сердца и вновь гладь тишины пронзает капля, отдаваясь вибрацией в мозгу. Мальчик пытался считать удары собственного сердца, но вскоре сдался, он потерял восприятие пространства и времени. Он жил в мире тишины и мерной дроби капель. Он жил от одного толчка и вибраций до другого. До падения следующей капли, от которой в глазах темнело, плавали круги, голова болела и от пытки не спасала регенерация – тело оставалось целым, страдал рассудок. Несколько часов, проведённых на адском стуле, казались мальчику веками. Он чувствовал как что-то в нём ломалось под давлением капли, а из воображаемого разлома в черепе на свет появлялось что-то новое – страшное и опасное.

Он орал. Он проклинал всех и всё. Он вырывался. Не мог больше терпеть этот Ад. Но капли падали. Воля гасла. Гас разум. Он сходил с ума. Его жизнь заполнили удары капель в мозгу.

Иногда в башню заглядывали лучники, пару раз сменяя стражников на посту. Эти ребята приглядывали за заключёнными, но общались только между собой. Они никого не пытали, не мучили людей в камерах, исполняли свои обязательства и весело уходили. Иногда, подшучивая над болтающими заключёнными, лучники целились в них из своих красивых орудий, украшенных рогами оленей и перьями, и делали ложные выстрелы, после чего потешались над реакцией напросившегося заключённого. Среди лучников, в отличие от стражников, встречались девушки.

Джек знал, когда приходили стрелки, его не подвергали пыткам, потому что привычная охрана патрулировала улицы. Чаще всего один из стражников оставался в башне и вечером производил допрос, в сопровождении старшего или без него. Оборотень молился чтобы в патруль как можно чаще отправляли Страшилу.

Спустя седмицу остальным стражникам надоело пытать мальчика, они продолжали, иногда пропуская дни, перенесли процедуру на вечер, потеряли мотивацию, понимая, что если не добились от ребёнка правды на первых допросах, то не добьются больше ничего. Но только не Страшила, тот продолжал всем напоминать о долге перед магами. Его глаза сияли фанатичным блеском, когда он говорил о законах и власти Поднебесного. Другие стражники без особого фанатизма исполняли свой долг, как-то старший признался в этом.

– Ты думаешь, нам нравится всё это? – кивнул мужчина в доспехе на разные пыточные устройства, которые находились ещё ниже этажом, пока пристёгивал мальчика к дыбе.