— Вы не должны бояться его, Ральда, и можете везде брать с собой: даже дети могут безо всякой опасности играть с ним. Надо только, чтобы он всегда был сыт, — сказал Уриель. — Я приказал Биллису давать ему ежедневно по пять фунтов хорошо изрубленного мяса и такую вот чашку свежей крови. Будучи сытым, животное совершенно безопасно и будет охранять вас, потому что сюда могут приходить люди, которые захотят нарушить строй вашей жизни и убедить вас изменить вашей настоящей вере. Подобные попытки, впрочем, не опасны, будьте лишь тверды, послушны — и это оградит вас от всякого рода неприятностей.

Мэри скоро привыкла к своему новому товарищу, даже его особый запах уже не был ей противен.

Уриель устроил ей еще несколько знакомств. Он часто бывал у нее по вечерам, и они от души смеялись, когда Уриель рассказывал забавные эпизоды о встречах с людьми, мнившими себя «великими черными магами» или слывшими «влиятельными членами сатанинской секты». В сущности же то были набитые дураки и в придачу грубые невежды, а напыщенный вид и притязания на «великую магическую силу» делали их невыразимо смешными.

— Остерегайтесь, Ральда, сообщать такого сорта людям что-либо из истинного знания. Хотя они и служат нам, но было бы весьма опасно давать слишком большую власть в столь неумелые руки. Пройдя сами серьезный курс, вы поймете меня и будете осторожны, как бы забавны ни казались вам эти людишки и как бы вам ни хотелось порой посмеяться над ними.

Когда Мэри появилась на улице с Пратисуриа, то произвела весьма сильное впечатление. Сперва она возила его в карете, а потом даже гуляла с ним в Летнем саду, ведя на цепочке, и публика вначале разбегалась, встречая молодую женщину со столь грозным спутником. Но Пратисуриа был так кроток и с таким спокойным величием шествовал возле своей владычицы, точно прогуливался по родным джунглям, что местное общество к нему в конце концов привыкло. Смельчаки решались даже гладить его и предлагали пирожки. Он благосклонно принимал угощение, и все восхищались изумительному искусству индусов приручать диких животных.

Отдавшая ей визит Лили сначала тоже боялась тигра, но скоро успокоилась и на вопрос Мэри, можно ли привести Пратисуриа к барону (та не любила выходить без него), девушка не задумываясь ответила согласием.

В купе первого класса норд-экспресса, шедшего в Петербург, находились двое мужчин в изящных дорожных костюмах. Один был князь Елецкий, а другой — его спутник, брамин Равана-Веда, в котором трудно было узнать доктора Заторского. Его внешность до того изменилась, что он не боялся быть узнанным; говорил же он безукоризненно только по-английски и по-французски, а от русского языка отстал, так как с учителями и наставниками объяснялся на иностранных языках.

Путешественники ехали молча, но по мере приближения к столице болезненная тоска и мучительное волнение овладевали Вадимом Викторовичем. Его преследовали воспоминания, он видел старую тетку и прежнюю квартиру с дорогими ему вещами, напоминавшими близких и милых людей. Все это было навсегда потеряно и рассеяно, будучи забрано наследником. Его вторая мать умерла, а прошлое, как и он сам, схоронено под надгробным крестом, стоявшим на могиле доктора Заторского. Впервые испытывал он всю остроту и горечь сознания своего одиночества и тяжелой необходимости переделывать жизнь, чтобы создать новое положение. Между тем не материальные заботы страшили его, потому что чековая книжка на крупную сумму, полученная от общества, лежала в его кармане. Не без внутреннего отвращения согласился он принять гостеприимство барона, но ему было необходимо осмотреться в новой обстановке, что было еще затруднительнее в качестве иностранца, а кроме того, не находилась уважительная причина для отказа.

Наконец поезд вошел под стеклянные своды Варшавского вокзала. Когда путешественники вышли, то увидели проходившего мимо вагона барона, видимо искавшего их.

Максимилиан Эдуардович очень изменился. Высокий стан его сгорбился, лоб покрылся морщинами, а волосы и борода поседели.

«Неужели его совесть тяготит двойное убийство и это так преждевременно состарило его?» — подумал доктор, разглядывая барона, обнимавшего князя и выражавшего ему радость видеть его опять.

Когда Елецкий представил барону своего спутника, Максимилиан Эдуардович протянул руку и любезно сказал по-английски, что считает удовольствием и честью предложить свое гостеприимство уважаемому Равана-Веда. Сопровождавший приветствие взгляд доказывал доктору, что его не узнали.

С лихорадочным нетерпением ожидала Лили приезда путешественников. Она обошла комнаты, предназначенные для гостей, расставила везде полные цветов вазы и те мелочи, которые создают уютную обстановку, а затем оглядела роскошно сервированный стол. Стоя у громадного окна в гостиной, она смотрела на улицу, и ее хорошенькое личико, обыкновенно прозрачно-бледное, рдело ярким румянцем.

За это время Лили похорошела; она была чрезвычайно грациозна и стройна, но главную прелесть составляли большие, темные, кроткие, как у газели, глаза и роскошные волосы редко встречающегося пепельного цвета.

Конечно, она легко могла внушить любовь к себе, но скромная и застенчивая Лили никогда не думала об этом, и ее волнение объяснялось только радостью вновь увидеть своего учителя, предмет своих грез, который уже возбудил в ней бесконечное обожание, когда она была еще ребенком.

Наконец она увидела подкативший большой автомобиль отца, потом услышала в смежной с гостиной прихожей голос барона, отдававшего приказания, и другой, который знала очень хорошо, несмотря на то что много лет не слышала его.

Сердце ее охватило такое блаженное чувство, что она на минуту зажмурилась и прижала руку к груди. Но вдруг она вспыхнула и живо открыла глаза, когда веселый, радостный голос обратился к ней:

— Что же, Елизавета Максимилиановна, разве вы не хотите видеть старого приятеля?

Смущенная и сконфуженная, протянула она обе руки князю, а тот смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

— О, наоборот, я рада и благодарна вам за все ваши наставления.

— Ваше усердие применять их на деле гораздо ценнее, нежели то немногое, чему я вас научил, — ответил князь, целуя ей руку, — но как вы выросли, изменились, дорогая ученица! А можно мне в память о прошлом называть вас м-ль Лили?

— Конечно-конечно, даже просто Лили. Ведь вы мой наставник и учитель, — весело ответила она.

Князь засмеялся.

— Это означало бы уже злоупотреблять вашей добротой. А вот позвольте представить вам моего друга, ученого, врача — индуса Равана-Веда.

Лили протянула руку с любезным приветствием, и ее взгляд равнодушно скользнул по высокой фигуре почтительно раскланявшегося с ней индуса.

Когда глаза их встретились, Лили вздрогнула и с непонятным ей любопытством стала всматриваться в бронзовое лицо незнакомца. Его черты ей ничего не сказали, но глаза… Где она уже видела эти глаза и их добрый, почти нежный взгляд?

Приглашение барона к обеду прервало разговор, и все перешли в столовую. Князь с особенным интересом наблюдал первую встречу и во время обеда подметил, что Лили часто посматривала на индийского гостя, пристально и испытующе вглядываясь в него.

Воспользовавшись минутой, когда барон беседовал с индусом, Елецкий нагнулся к Лили и спросил вполголоса:

— Разве мой друг Равана-Веда не понравился вам, что вы так вздрогнули, взглянув на него?

— Нет, не то. Меня поразили глаза этого индуса. Не напоминают ли они вам кого-нибудь? — так же тихо спросила Лили. На отрицательный жест князя она прибавила: — Вы, конечно, мало знали его, а я-то хорошо помню, и глаза этого господина напомнили мне глаза доктора Заторского. Сходство это странное, но поразительное: взгляд совершенно один и тот же.

— Разумеется, это очень любопытно, что глаза человека, родившегося под тропиками, походят на глаза умершего, типичного северянина, — заметил князь.

— Доктор всегда был добр к нам, и память о нем дорога мне, как о самом близком человеке. Я узнала, что Вадима Викторовича схоронили неподалеку от его умершей тетки на Александро-Невском кладбище, и сыскала могилу: она была совершенно заброшена, и деревянный крест совсем покосился.