Баронесса же была около настежь открытой двери в галерею, а перед нею, загораживая ей дорогу, стояла высокая фигура ливонского рыцаря в полном вооружении. Забрало было поднято и открывало череп, в глазницах которого горел зеленый огонь, а в остальном привидение имело совершенно жизненный вид. Свет стоявшей на столе лампы искрился на металлических доспехах и белом шерстяном плаще.

Бледная и растрепанная, баронесса продолжала вопить. Очевидно, она возвращалась из комнаты доктора, не зная, что он у князя, и наткнулась на эту не совсем обычную преграду, но всякий раз, когда она делала шаг вперед или назад, рука призрака угрожающе поднималась и приковывала ее к месту.

Вадим Викторович припомнил, что барон как-то говорил ему о призраке рыцаря, которого живым замуровал один из Козенов: мол, тот всегда является перед какой-нибудь семейной бедой. Но в то время доктор счел, конечно, этот рассказ легендой, а теперь, не веря глазам, смотрел на ужасного посланца из могилы, возвещавшего несчастье. Князь тоже стоял с минуту неподвижно, но затем, достав с груди золотой крест и высоко подняв его, направился к призраку, произнося формулы. Откинутый, словно бурным ветром, призрак побледнел и исчез.

Баронесса бросилась вперед, но, сделав несколько шагов, упала в обморок. Все присутствующие видели призрак и после первых отчаянных криков смолкли, онемев от страха; с исчезновением же пу́гала крики и причитания возобновились, но доктор водворил порядок. Он приказал увести Мэри в ее комнату, а потом осмотрел все еще бывшую без чувств баронессу.

— Это простой обморок, — сказал он, задержав сконфуженных своим полураздетым видом и убегавших горничных. — Скорее оденьтесь и унесите барыню. Уложите ее в постель да натрите ей руки и виски одеколоном, а когда она очнется, дайте капель, которые я пришлю.

Не обращая более внимания на баронессу, он вышел. Все его мысли были заняты Мэри. Как она прелестна в воздушном капоте, мертвенно бледная, с широко раскрытыми испуганными глазами и дрожащая от волнения!

Как врач он имел право пойти взглянуть, не отразился ли вредным образом страх на ее хрупком организме, и он постучал в комнату девушки.

— Мария Михайловна, могу ли я войти? Я беспокоюсь, не повредили ли вам пережитые сегодня волнения и последний испуг.

Минуту спустя горничная Мэри отворила дверь.

— Это вы, господин доктор! Пожалуйста, войдите. Барышня в гостиной и так плачет, что я не знаю, что делать. Она в лихорадке, совсем похолодела, дрожит, и зубы стучат.

— Принесите барышне стакан горячего чаю и влейте ложку рому или коньяку. Чтобы было поскорее, вскипятите воду на спиртовой машинке, — распорядился Вадим Викторович. Горничная побежала на кухню, а он вошел в будуар.

Мэри сидела у окна, опустив голову на сложенные руки, и судорожно рыдала: она не слышала приближения доктора.

— Успокойтесь, Мария Михайловна, не плачьте так, это вредно, — ласково сказал Заторский, беря ее за руку.

Она выпрямилась и растерянно взглянула на него.

— Как тут не плакать, когда видишь такие ужасные сцены! Страждущие души мечутся в течение веков, не находя покоя.

— По мнению оккультистов, таков закон Кармы: он не дает покоя в могиле за скверный поступок одного из баронов Козен, — заметил доктор.

— И вы тоже должны будете блуждать после смерти? Елена Орестовна рассказывала…

Она остановилась, увидев, что доктор отшатнулся и густо покраснел.

— Ах, не слушайте то, что я болтаю! Я обезумела от страха и не понимаю, что со мною происходит! — проговорила она, задыхаясь от рыданий.

Но это неприятное волнение Заторского уже сменилось радостью. Нагнувшись к ней, он взял ее руку.

— Что с вами делается? О! Ваши невинные глазки, ваше чистое сердце выдали вас! Вы любите недостойного человека, не заслуживающего любви такого нетронутого и юного существа, как вы, Мэри. Голова моя кружится… я, знайте, не смею поверить в такое счастье. Ах! Скажите, что я не ошибся и вы любите меня, несмотря на приставшую ко мне грязь, несмотря на мое низкое, подлое поведение, несмотря на тину, в которой я барахтаюсь, но из которой меня может спасти один только добрый гений. Вы не знаете, Мэри, как я вас люблю! Всей душой я привязался к вам.

Упав перед ней на колени, он продолжал:

— Смейтесь, Мэри, над профессором, человеком уже под сорок, который осмеливается протягивать руку к едва распустившемуся цветку. На коленях молю: смейтесь, осуждайте, но простите!

Мэри выпрямилась, лицо ее раскраснелось, глаза радостно вспыхнули, а слезы высохли, словно по волшебству.

— Конечно, я все прощаю вам, вы не любите более эту гадкую, грубую женщину, а любите меня! Так могу ли я осуждать вас? Никогда, потому что я тоже вас люблю, а когда любят — прощают все.

С блаженной улыбкой нагнулась она к нему.

— А что скажут ваши родители? — прошептал он, привлекая ее к себе и целуя в розовые губки.

— О! Они будут очень рады. Все так любят вас и уважают. Я собственными ушами слышала, как папа говорил: «Жаль, что такой ученый, врач и умный человек подпал под влияние этой ведьмы!» Так как вы ее не любите, значит, все будет хорошо.

Не будь это сказано страстно любимой девушкой, ее слова звучали бы жестокой насмешкой: настолько общеизвестна была его позорная связь, если о нем говорили так открыто и с состраданием! Но в данную минуту Заторский был слишком счастлив и даже не почувствовал укол самолюбия.

— Я постараюсь загладить прошлое и сделаться достойным незаслуженного счастья, выпавшего мне. Только, Мэри, я очень хочу, чтобы вы уехали отсюда.

— Я сама решила уехать и даже написала об этом папе. Я рассчитывала отправиться послезавтра, хотя мама еще за границей.

— Отлично. Под предлогом дел в городе я провожу вас. Только не говорите о нашем объяснении и даже скрывайте ваш отъезд до последней минуты.

— Ничего не скажу этой злой бабе. А ехать с вами я рада. Господи, как весело! — прибавила она, хлопая в ладоши. — Да будет же благословен бродячий рыцарь! Не появись он, вы не пришли бы сюда, и мы не были бы счастливы. Как только приедем в город, я закажу обедню за упокой его души. Слава богу, что вы решили исправить прошлое и вам не придется странствовать, подобно ему, — добавила она с таким наивным удовольствием, что Заторский от души рассмеялся.

В эту минуту Паша отворила дверь, а доктор встал и поцеловал руку Мэри.

— Теперь выпейте чаю, дорогая моя, примите успокоительных капель, лягте и думайте обо мне, — нежно сказал он.

Оставшись наконец одна, Мэри встала на колени перед иконой Божьей Матери и горячо помолилась, благодаря небесную Покровительницу за ниспосланное счастье…

Утром барон прислал телеграмму с извещением о своем приезде на следующее утро.

Баронесса сказалась больною и около десяти часов послала за доктором, который тотчас же пришел, но был холоден и сдержан.

Осмотрев ее, как подобает врачу, он прописал лекарство и посоветовал лежать, что было лучшим средством доставить себе случай поговорить несколько минут с Мэри, о чем он только и думал.

Баронесса была раздражена его холодностью и подозрительно оглядела его. Было ясно, что в нем произошла радикальная перемена, но никогда ее возлюбленный не казался столь подозрителен. Неужели он до такой степени обиделся на ее пощечину? Да ведь она же не в первый раз применяла к нему подобные исправительные меры…

Чтобы скрыть досаду, она принялась хныкать, будто бы из-за страшного видения, и сокрушаться о беде, которая, вероятно, грозит ее бедному Максимилиану.

Аннушка готовила своей барыне стакан лимонада, когда вошел Заторский; как только доктор взял руку больной, чтобы пощупать пульс, горничная исчезла, как тень. Видя, что жалобы не производят никакого действия, баронесса схватила руку доктора и спросила, нежно глядя на него:

— Вадим, что значит ваше недовольство? Неужели вы все еще дуетесь на меня? Ну, поцелуйте же меня, приказываю вам, и конец всему.