— Там, где меня уже нет!

Тонкие бровки поползли вверх.

— У вас уже опыт? Вы ветеран?

Погребинский и не думал намекать на свое прошлое, но ее догадка поразила. Он присмирел, сник, веселости как не бывало...

Диана Гарика поразила. Ее красота казалась сверхъестественной, кружила голову. Для таких унылых сборищ он слишком молод — ему бы потанцевать, пообнимать партнершу. Он вновь попытался затеять разговор с Дианой, но не смог найти подходящей темы. Его суетливые старания были замечены, не обошлось без подтрунивания и безобидных шуток. Когда все вышли из-за стола, Бегун перехватил его и отвел в сторонку.

— Решил дамочку закадрить? — спросил он. — Напрасны старания! Будь с ней осторожен! Таких карасей, как ты, она с хвоста глотает! Способна любое состояние проглотить! Муженек ее скоро без подштанников останется! Кстати, ее настоящее имя довольно прозаично — Дарья. Но я тебе ничего не говорил.

Гарику стало вовсе не по себе: «Ну и черт с ним! Какое у меня состояние? Проглотит! С хвоста! Карась! Я жизнью рискую[1], а он меня карасем...»

— Тоска! — неожиданно вмешалась в его размышления Диана. — Уходить пора! Вы проводите?

«Господи, до чего же она прелесть», — не веря собственным ушам, подумал Гарик.

Вышли на улицу. Неподалеку стояли Дианины «Жигули». Она взглянула на часы, улыбнулась:

— Домой рановато...

— А если не домой? — обрывающимся от надежды голосом спросил Погребинский.

— А если не домой, то поедем к настоящим людям.

Пока машина пробиралась темными улочками, Гарик, улучив подходящий момент, положил руку на колено Дианы. Бурного протеста или возмущения не последовало. Она спокойно отвела его руку и как отрубила:

— Не по Сеньке шапка, не по голове колпак!

И такая сила прозвучала в ее голосе, что Гарик сразу и окончательно понял: здесь ему надеяться не на что.

«Настоящие люди» оказались моложе друзей Бегуна и веселее. Музыка, видео, вольное дружеское обращение и разговоры уже не о том, кто, где и сколько выпил или что купил, а об эстрадных звездах, киноактерах и киноактрисах, достоинствах заграничных фильмов, машин, о современной живописи и древних иконах.

В комнатах просторно, три небольших столика: вино, фрукты, бутерброды. Подходи, наливай и садись. Стульев раз, два... Садись на пол, на пушистый палас. Никто не стесняется отсутствия денег, здесь это не считается признаком дурного тона, и многие надеются их где-то раздобыть. Девицы смелы, свободны, хотя Гарик подумал, что победа над ними не далась бы с легкостью. Нет, он не пожалел, что сюда попал. Ну что же, они пообтесаны, я это у них перейму, а я — с деньгами, стало быть, дальше, чем они, могу пойти». Правда, куда пойти, он пока не знал.

Весь вечер Гарик старался держаться поближе к Диане, но с навязчивыми знаками внимания больше не приставал, да здесь это и не было принято, его просто подняли бы на смех. Ради вот такой жизни деньги, пожалуй, и стоило добывать.

— Что тебя связывает с денежными мешками? — неожиданно спросила Диана.

— А вас? — чуть растерявшись, спросил Гарик.

— Ничего, — ответила она. — Надо было продать одну вещицу. Для этого они только и годятся. Глотают все, что блестит. Как крокодилы... Ты с ними в деле?

Погребинский испугался вопроса, но голым отрицанием здесь не отделаешься. Решил промолчать.

Диана усмехнулась.

— Не бойся, я не из милиции. Но не подумай, что они свет в окне. Навозные жуки! Взлета нет. Для стариков годится, для твоего возраста скучны.

И рассмеялась, глядя, как забегали от испуга глаза у Гарика.

— Ладно! Хватит об этом. Только мой тебе совет, не таскайся с ними по квартирам...

Справедливый совет. Погребинский оценил его. Не одобрил бы его визитов на квартиру к Бегуну и Карачаев, это уж точно.

Номер телефона у Дианы он все-таки выпросил...

Осень в тот год выдалась солнечная и теплая. Жара стояла весь сентябрь, сохли травы, желтели листья, а лето все не уходило — урожайный год на овощи. Погребинский ездил из одного города в другой. Рад был, что выпали два дня отдыха после поездок в Ленинград. Возвращаясь, он гнал два грузовика с пустой тарой — банками для консервирования.

Знакомство с Дианой его вдохновляло и радовало. Это была женщина того круга, к которому он никогда не допускался. «Наверное, — думал он, — с ней ничего не выйдет, уж больно хороша для меня, я ведь понимаю. Но через нее можно войти в круг людей, который всегда меня манил умением жить по-настоящему. Крутить модные записи, одеваться по самой последней моде, не отставая от заграницы, разъезжать на иностранных машинах, сходиться и расходиться с длинноногими девицами — мастерицами в любви. Такой жизни охота, а не той, которую ведут «карачаевцы» и «бегуновцы» — скучища, аж скулы сводит».

В кабинет Карачаева Гарик ввалился с улыбочкой.

— Что блин распустил? — буркнул главбух. — Пошли в сад!

Сад при заводике не очень-то большой, но есть где уединиться. Отошли подальше от строений. Карачаев мрачен, поглядывает пристально, испытующе.

— Как поездочка?

— Вполне благополучно! — ответил Гарик.

— Не было ли каких происшествий с милицией?

— Все по ряду, по порядочку.

— Не мельтеши! Болезнь надо лечить загодя! Если что случилось, не скрывай. Мы должны меры принять!

Погребинский не на шутку испугался, и, видимо, это не ускользнуло от внимания Карачаева.

— Ничего не было! — закричал Гарик. — Ничего!

— Тобой здесь милиция интересуется! — оглушил Карачаев. — Что ей вдруг понадобилось?

Гарик одеревенел.

— Разве узнать нельзя было?

— Нельзя! Москва тебя разыскивает!

— У меня никаких признаков не было, — ответил упавшим голосом Гарик.

— Может быть, кто из шоферов?

Погребинский только развел руками.

— Ладно! Верю! — вздохнул Карачаев. — Пока верю! Обусловимся: если тебя задержат в Москве, им очень захочется порыться в твоих вещах. А ты скажешь, что чемодан с твоими лучшими вещами для спокойствия ты передал сторожихе, тете Даше. Стало быть, я буду знать, что взяли тебя по нашему делу и пытают, что и как! Ежели у них посторонний для нашего дела вопрос, про чемодан молчи. Ясненько?

Шел пятый час. Еще целые сутки томиться в неизвестности ни у Карачаева, ни у Погребинского желания не было. Гарик отнес чемодан к тете Даше, на заводском грузовичке помчался в райотдел, где ему объявили, что надлежит ехать незамедлительно в Москву и явиться в Управление внутренних дел.

В Москве, прямо с вокзала, он позвонил домой. К телефону подошла мать. Услышав голос сына, замолчала, потом донеслись глухие рыдания:

— Откуда ты, сынок?

— С вокзала! Меня вызывают! Где отец?

Голос матери будто бы отвердел:

— Умер отец!

И потом, сквозь сдерживаемые рыдания:

— Убит отец! Убит!

Погребинский кинул трубку на рычаг и помчался домой...

...Все случилось неделю назад — как раз в то время, когда Гарик гулял в Ленинграде, у Бегуна. Никто пока ничего не знает. История крайне непонятная. Пришел на фабрику неизвестный, вызвал отца к воротам... О чем-то переговорили. Отец позвонил из проходной в цех, отпросился якобы в больницу. Удалился с тем человеком и пропал. Обезображенное тело отца нашли только через сутки, на берегу Москвы-реки. Видимо, что-то хотели у него выведать.

В Управлении Погребинского ждал неизвестный ему Петр Петрович Долгушин. Представившись, он сумрачно спросил:

— После освобождения работаете в Умани? Похоже, встали на путь исправления?

— Отец советовал с простого рабочего начать, — потерянно пробормотал Гарик.

Более подробно Долгушин расспрашивать его не стал. Поинтересовался только, когда Гарик узнал о смерти отца, нет ли каких соображений, кто мог это сделать, и признался, что мотивы убийства ему пока неизвестны. Отметив пропуск, попросил пока из Москвы не уезжать: вскоре его, наверное, пригласят повторно.