Выйдя из заключения, Игорь Погребинский долго искал, куда пристроиться. Отец дал ему погулять месячишко, оглядеться и подумать. Но сын так ничего и не выбрал.

— Учиться бы надо! — прикидывался он паинькой. — Да боюсь, не возьмут...

— Хватит! Уже научился красть! — обрывал отец. — Иди работать на завод. Получишь специальность. Сейчас ремесленный труд ценится превыше всего. К делу становись!

— Тетя Аня мне на сигареты по сто рублей давала... Отравлен я, на сотенную бумажку гляжу как на мелочишку.

— Видишь, какие мы с тобой разные, — усмехнулся отец. — Я вот к концу своей жизни дошел до высот: двести рублей в месяц получаю, а тебе этого на два дня мало!

— Прописная истина, этого я наслушался от агитаторов там, где побывал-то... Я, папа, видишь ли, хочу работать поменьше, а получать побольше. Чтобы в жизни что-нибудь увидать успеть. Знаешь про «цеховиков»? Занятно у них дело организовано. Государственный заводик или фабричка продукцию по плану для государства выпускает, а рядышком и свою... И денежка кап-кап в карманчик...

Сын поднял глаза на отца и смотрел на него не мигая.

— Вот хоть бы и у тебя: один трехколесный велосипед — в государственный план, один для себя. Железки-то ничего не стоят, а собрал — велосипед, вещь!

— Заткнись! — крикнул отец. — Не тебе, дураку, в такие дела ввязываться. Ты на голом месте, не за понюх табаку в тюрьму угодил. Видел там, наверное, «цеховиков»-то? Если уж их сажают, стало быть, есть за что. Ведь сидят-то они не пятнадцать суток, а подольше, сам знаешь.

Младший Погребинский поморщился.

— Видел, видел. Один дядька... знаешь, чего мне сказал? Дали, говорит, мне пятнадцать годков пребывать на строгом режиме. Однако пятнадцать почти никто никогда не отбывает. Так что надеюсь и я просидеть только десять. У самых крупных специалистов нет выше заработной платы, чем шестьсот в месяц. Министры только получают поболе этого. Вот и считай: выработал я на воле более ста пятидесяти тысяч. Денег моих не нашли и никогда не найдут — кишка у них тонка. Отсижу свои десять лет: и получится, по тысяче двести рубчиков в месяц моя зарплата. Будто бы я в далекой командировке заработал. А вернусь — все мои, кровные. По-старому-то — полтора миллиона, не как-нибудь!

— Быть может, тот твой дяденька и умен, но ты-то больно глуп! — не на шутку разозлился отец. — Не по Сеньке шапка! Схватят тебя, дурака, задолго до того, как ты свои полтора миллиона по-старому соберешь! И получится у тебя в месяц не по тысяче, как у этого, а по копеечке! Тоже мне, бизнесмен отыскался! Видали такого?

Гарику разговор надоел. Слова отца оскорбляли его — приятно разве, когда тебе вот так, прямо в лицо, говорят, что ты не больно-то умен и рассчитывать на какие-либо премудрости тебе нечего.

Ну да ладно, пусть папаня поет свои стариковские проповеди, пусть говорит, что хочет. Сделает-то Гарик все равно по-своему. Тем более есть на что опереться: там, в колонии, от одного «цеховика» он получил надежный адресок. Дело выгодное, денежное — хоть по-старому считай, хоть по-новому. И хорошо даже, что это далеко, в Умани. Неприметный консервный заводишко. Кто догадается туда нос совать, проверять что-то, вишни да сливы пересчитывать. А пока кому и придет такая мысль в голову, уже успеешь разбогатеть и смыться.

Без особых подробностей рассказал отцу о своих намерениях уехать на юг, там попробовать свои силы, начать новую жизнь: авось выпадет счастье.

— Я, папань, незаметным-неприметным буду — обо мне никто и не подумает... А как накоплю, может, вернусь, заживу богато и честно.

— Зачем тебе туда? — с беспокойством спросил отец. — Совсем пропасть захотел? Кто у тебя там, ведь никого не знаешь, ни единой знакомой души! Смотри! Ох смотри, нарвешься ты! Не с твоим умом и характером лезть в такие дела! Чует мое сердце — неладное ты, Гарька, затеял. Они-то вывернутся, а тебя, дурака, как пить дать, подставят! Живи ты, как другие. Ну чем ты особенный-то! Тыщи ему подавай! Миллионы по-старому! Я тебя предупредил, не пороть же дурака великовозрастного!

...Адресок привел Гарика Погребинского к Василию Васильевичу Карачаеву, главбуху небольшого консервного завода под Уманью.

Карачаев удивил Гарика. Вовсе не таким представлялся он Погребинскому. В маленьком темном кабинетике он горой возвышался над письменным столиком — седая грива волос, крупные черты лица, сердито сдвинутые брови. Боязно и подступиться. Окинув внимательным взглядом округлую фигурку Гарика, Карачаев уверенным голосом спросил:

— Оттуда?

Василий утвердительно кивнул, назвал пароль, затем рекомендателя.

— Хм! — откашлялся главбух. — Не пойму, зачем в такую даль забираться? Ближе, что ли, нет работы? Нынче ведь везде рабочие нужны, а, что молчишь? — Он лукаво-выжидающе посмотрел на Погребинского. — Да, кстати, как там общий знакомый?

Поначалу Гарику было как-то не по себе, неуютно, но потихоньку тон Карачаева стал мягчать, разговор заладился. Главбух, казалось, поверил новичку. Правда, дистанции не сократил — давал понять, что Гарик перед ним салага, мелочь.

Для того чтобы зарекомендовать себя, показать в деле, надо было пройти весь производственный цикл. Погребинского поставили на конвейер: сначала он закручивал крышки на банках, затем перешел на заливку. Через несколько месяцев его перевели в цех, где готовили специи, соленья, маринады. Работа была не из легких, да и конечно уж не из интересных. Но Гарик терпел. «Ничего, — уговаривал он себя, — должен же быть просвет. Я ведь не какой-нибудь там, я по рекомендации. Скоро пригласят в дело, скоро...»

И действительно, долго ждать не пришлось: Карачаев вызвал его к себе и объявил, что ставит на самый ответственный участок — на заготовку, снабжение завода сырьем.

Пару недель Погребинского вводил в курс дела старый снабженец, затем, почуяв приближение настоящего дела, Гарик с удовольствием принялся за новую работу. Он был подвижен, энергичен, умел быстро сходиться с людьми, шутками-прибаутками располагать к себе. В отношениях с людьми, будь то товарищи по работе, соседи или приятели, старался не углубляться. Вернее, не старался, нет — так получалось само собой — отношения как бы скользили по поверхности, большего Гарику и не нужно было.

Дела шли успешно. Погребинский справлялся с заготовками отлично. Его начали хвалить, ставить в пример, а вскоре продвинули еще на ступень.

— Понял, Игорь, — спросил его однажды Карачаев, — где основное звено нашего производства? Главное — это сырье! Если произойдет задержка — план летит к чертям. А план, дорогуша, как известно, — закон всякого производства. Если мы будем иметь исходную продукцию, сможем сделать два, даже три плана! И хорошо заработать! Так вот, снабженец, доверяю тебе главное: поедешь по тем адресам, что я дам, сырье в колхозах получить за наличные. И запомни, парень: что бы ни случилось, кто бы тебя ни спрашивал — пусть даже в милицию потащат, — говори, что ничего не знаешь, не ведаешь. Вопросы есть?

Гарик сообразил, что двери, ведущие к заветному, приоткрылись.

— А что я буду иметь за свой риск? — осмелел он.

— Коммерческую жилку в людях я уважаю, — благосклонно ответил Карачаев. — Это люди со стержнем, а на стержне пружина! — Он попробовал улыбнуться, но вместо улыбки проглянул оскал. — Не люблю, когда забегают вперед. Всему свой час.

А пока хочу предупредить: с наличными будь осторожен. Не дай бог, копейку присвоить или хотя бы обронить! Не дай бог, повторяю! Это все равно, что голой рукой схватить провод под напряжением в тысячи вольт! Сразу обуглишься живьем...

Минуло три недели с той поры, как Погребинский начал разъезжать за «исходной продукцией» по нарядам и без нарядов. В конце месяца получил зарплату и премиальные — сто двадцать рублей. Плюс вознаграждение в конверте от Карачаева — сотня! Всего-то! Гарику стало по-настоящему обидно: за дурака держат, что ли? Сколько же можно за нос водить? Ведь и рекомендация есть, и бывалый он, в отсидке был, и проверки прошел... Нет, хватит предвариловки, пора по-настоящему выступать... Тут и зародилась у Погребинского мысль, что надо бы самому стать хозяином дела, а не пребывать на этом свете мелочью.