Как-то Карачаев зазвал Гарика на озеро, в рыбачий домик, половить, отведать свежей ухи, поболтать о том о сем. Гарик вошел в дом и обомлел — как в кино: полы устланы коврами, шикарный столовый гарнитур с инкрустациями, сервант, горка... Посуда — загляденье, сервизы один другого краше. В каждой комнате по цветному телевизору, стереофоническая система.

— Батюшки, вот это да! — вырвалось у Гарика.

— Нужных людей здесь ублажаем! — коротко пояснил Карачаев.

На столе янтарная уха, стынут в ведерках со льдом бутылки.

— Сегодня твое посвящение в настоящие мужики, Игорь!

Выпили, закусили. Гарик притих. Карачаев налил по третьей стопке, отодвинул бутылку, стопку прикрыл ладонью.

— Прервемся ненадолго. Поговорим. Переходишь ты, дорогой коллега, в новую фазу. Допускаешься к реализации. Тут от тебя секретов больше не будет! Но и ты... прежде подумай! Сегодня еще не поздно от нас уйти: свободно отпустим на все четыре стороны, а уж коль войдешь в реализацию — это все равно, что белке в колесо прыгнуть. Прыгнула, голуба, колесо завертелось, и вертеться ей, пока мы колесо не остановим. Выпрыгнуть не дадим! Кое о чем ты догадываешься, но догадка на вороту не виснет. А тут — пойдешь прыгать меж волчьих ям. Или «да», или сразу «нет» говори! Раз «да» — с нами навек, а если уж «нет», тогда выпьем, повеселимся и навсегда забудем друг друга.

— Я попробую! — осторожно ответил Погребинский.

— Пробовать не дадим. Не те мы ребята. Или идешь, или нет! Как у Гамлета!.. — Карачаев, довольный своим остроумием, хохотнул.

— Ну, а что полагается, если меж волчьих ям начну кувыркаться?

— Шутник! Там надо прыжками да поступью неслышной. О деньгах забудешь, не будет вопроса о деньгах! Деньги получать станешь серьезные!

— Пойду!

— А готов?

— За деньги? Готов!

Карачаев усмехнулся. Поджал тонкие губы:

— Любишь деньги?

— А кто их не любит?

— Э-э-э! — отмахнулся главбух. — Пустое! Надо их любить не так, как каждый! Деньги! — выдохнул он, понизив голос. — Деньги! — повторил он по-другому, возвышая голос. — Деньги надо любить больше отца и матери, больше детей, больше света белого, больше свободы, больше жизни надо их любить. Из тебя будут кровь выпускать по капле и за каждую каплю требовать деньги, ты кровь отдай, а деньги, если их любишь, оставь! Вот как надо любить деньги!

Погребинский даже испугался, с какой страстью произносил свое слово о деньгах этот толстый, с виду как будто бы добродушный человек. Лицо его изменилось: глаза горели, на щеках проступил румянец, лоб заблестел.

— Выпьем!

Выпили по стопке. Закусили. Погребинский хмелел медленно. Карачаев толк в вине знал, выпить умел.

— Готов? — переспросил он. — Ну, смотри! У нас закон такой: если ты попадешься, мы все будем за тебя драться. Если не выкупим — поможем в заключении, вернешься — тебе и стол и дом. Но если выдашь кого-нибудь, найдем под землей. Попомни! Под землей найдем, могилку разроем и закопаем!..

Погребинский занялся реализацией неучтенной продукции. Производство консервного завода шло параллельно делу, или, наоборот, «дело» шло параллельно производству. «Компания» скупала продукцию, сырье для консервного производства за наличный расчет везде, где только можно: в колхозах, совхозах, у частных лиц, иногда и в магазинах.

В самом приобретении продуктов за наличный расчет состава преступления не было — завод имел право закупать сырье. Преступные действия начинались, и это очень хорошо усвоил Погребинский, когда за сырье выплачивались деньги из собственного кармана Карачаева. Возникал не обложенный государственным налогом подпольный товарооборот. Следующая ступень углубляла противоречия с Уголовным кодексом, открывалось «второе действие» частного предпринимательства. Здесь обходили не только налог на товарооборот, но и использовали государственное оборудование в целях личной наживы. Сырье, скупленное на средства карачаевской компании, сваливалось в один котел с сырьем, приобретенным на государственные средства, и в обработанном виде поступало в цеха. Никто не мог установить, в какую баночку заливался компот из фруктов, оплаченных государством, а в какую — из кармана карачаевцев.

Дальше — больше. Завод имел план выпуска продукции. Под этот план государственные организации снабжали завод стеклотарой, металлическими банками. Имея прочные связи с поставщиками тары, карачаевцы получали за взятки внеплановую посуду, вызывая недостаток в снабжении других заводов. За выпуск неплановой и неучтенной продукции некоторым рабочим платил наличными сам Карачаев. За два-три дня «вкалывания» на карачаевцев рабочий получал больше месячного заработка, и основная работа превращалась лишь в прикрытие левого заработка.

Следующий этап — реализация неучтенной продукции — втягивал в преступный круг новых лиц. Заводская продукция сдавалась для реализации на торговые базы или (на договорных началах) прямо в магазины. Вместе с плановой без накладных, с теми же этикетками сдавалась и неучтенная продукция. Таким образом в карачаевском беличьем колесе крутились директора магазинов, продавцы, кассиры.

Карачаев всерьез готовил помощника, раскрывая ему один за другим секреты «бизнеса». Погребинский не сразу понял, какими деньгами ворочал Карачаев, а когда произвел несколько приблизительных расчетов — испугался. Посоветоваться бы с юристом, да кому доверишься! Сам перечитал Уголовный кодекс. Выглядело все чрезвычайно тревожно, но теперь уже выйти из дела было невозможно. Гарик как-то замкнулся и притих. Ему хотелось спрятаться, провалиться сквозь землю — так стало страшно. Опасность встала перед ним воочию, в полный рост только после того, как он понял масштабы проделываемых им и его покровителями операций. «Боже мой, какой я дурак, — казнился Гарик, — влип, влип... Если что, ведь я им — чужак. Да нет, зачем же меня подставлять — я ведь выдать могу, проболтаться... Так что если что — путь один: сами же дружки и пришьют. Небось не пожалеют. Такие не пожалеют...»

География реализации продукции была широкой. Пришлось Погребинскому поездить. В Ленинграде из десятка магазинов только три брали такой товар. Директор одного из них, Владимир Владимирович Бегун, хватал неучтенную продукцию в любых количествах и реализовывал ее почти мгновенно. Однажды он пригласил Погребинского провести вечерок в дружеской компании.

Подпольной роскоши Гарик уже не удивлялся. Этот провинциальный налет с него сошел. И не такое можно соорудить на шальные деньги. В собравшихся он сразу угадал дельцов. На них как бы была печать. Люди избалованные, пресыщенные развлекались вяло и хмуро. Изобилие на столе было как бы самоцелью. О делах ни слова — разговор крутился вокруг одной темы: где, когда и с кем «хорошо посидели», сколько выпито, кто охмелел, кто оказался крепким мужиком...

В этом обществе Погребинский и познакомился с Дианой.

На этот раз бизнесмены собрались провести вечер не с «девочками», а с женами. Диана пришла одна, без мужа. Все меж собой знакомы, все как будто друзья-товарищи, но Гарик научился улавливать, когда люди разъединены. Денег, надо полагать, всем дамам на туалеты доставало, каждая постаралась не ударить лицом в грязь. Серьги, броши, браслеты, кольца, ожерелья — полный ювелирный набор! И как полагается, никаких искусственно выращенных жемчугов, никаких фианитов — все только натуральное. В этом обществе так полагается.

Диана выделялась не стоимостью развешанных бриллиантов. Она была хороша сама по себе: стройная, буквально точеная. Огромные выразительные зелено-кошачьи глаза, копна жестких волос цвета античного золота. В длинных пальцах зажата сигарета (не какая-нибудь «Столичная», уловил Гарик, «Астор»!).

Гарик сел рядом с ней, начал сыпать остротами.

— Откуда вы, дитя диких степей? — покосилась на него Диана.

— Из Умани!

— Я не об этом спрашиваю! — поправила она с усмешкой. — Где вы воспитывались?