Из рассказа выяснилось, что обычно дочь после лекций и занятий в читальном зале возвращалась электричкой 23.15. В Наро-Фоминск, где Валентину встречали отец или брат, она прибывала в 24.20. Почему, зачем девушка сошла на другой станции в такое позднее время, никто из ее родных и знакомых не знал и предположить не мог.
Следователем по делу Валентины Чернышевой районная прокуратура назначила Татьяну Ивановну Ломакову.
Ломакова еще раз съездила на место происшествия, побывала в овраге, обошла его по пешеходной тропке. Поселок утопал в снегу, однако на некоторых дачах люди жили постоянно. Но, к сожалению, никто из них ничего не видел.
Медицинская экспертиза установила, что на руках и на лице Чернышевой имелись порезы от осколков стекла. Можно было предположить, что порезы возникли, когда Чернышева выбросилась (или ее выбросили) из окна какой-то дачи. Характерные повреждения одежды потерпевшей наводили на мысль о попытке изнасилования.
Татьяна Ивановна дала работникам РОВД поручение выяснить: не было ли в день происшествия разбито окно на какой-либо даче, не приобретались ли за это время в местных хозяйственных магазинах или на базе стройматериалов стекла, не нанимал ли кто местных стекольщиков вставлять окна?
Была и вторая версия — электричка. Та, что отходит из Москвы в 23.15. По читательскому абонементу в институте, где училась Чернышева, не составило труда установить, что накануне она, как обычно, занималась в библиотеке до десяти вечера. Это подтверждали и читатели, знавшие ее, и работники библиотеки.
Ломакова отправилась в линейное отделение милиции московского вокзала. Начальник отделения вызвал оперуполномоченного Долгушина.
— Лейтенант Долгушин по вашему приказанию явился, — четко, по-военному отрапортовал, войдя в кабинет начальника, невысокий, кряжистый парень, с широким, слегка приплюснутым носом на круглом лице и ярко-голубыми глазами.
— Вот товарищ следователь просил помочь, — сказал начальник и, сославшись на занятость, вышел из кабинета.
Ломакова и Долгушин были ровесники.
— Давно служите? — спросила она.
— Полгода. — Долгушин застенчиво улыбнулся. — Как говорится, еще салага.
— Я тоже, можно считать, салага! — сказала Ломакова и засмеялась. — В прошлом году университет окончила. Так что прошу помощи.
— Чем могу служить? — став серьезным, насупил белесые брови Долгушин.
Ломакова объяснила, что одной ей, вероятно, не разобраться, почему девушка сошла не на своей станции, кто ее зазвал в дачный поселок (в такой поздний час!), не было ли совершено на нее нападение в вагоне и не сопровождал ли ее кто-либо из Москвы?
— Только бы вам, Петр Петрович, — сказала Ломакова, — не показалась ваша задача бессмысленной. У меня есть две версии: обе будто бы надежны, но в то же время шатки. Если экспертиза не ошиблась и порезы у Чернышевой от выбитого стекла — обязательно найдется дом, где было разбито окно. Как только мы его найдем, уверена, отыщем и преступников. Ну, а если стекло не оконное, а какое-нибудь другое? Разбитое стекло, стекло внутренней двери, да мало ли вариантов, сами знаете! Ваша задача сложнее: как установить, кто сопровождал в вагоне Чернышеву или кто ее встретил на остановке? Похоже, она просто неразрешима...
— Не сказал бы! — возразил Долгушин. — Пострадавшая возвращалась всегда одним и тем же поездом... У каждого поезда есть свои постоянные пассажиры... Есть и у нас несколько примелькавшихся личностей! Будем искать...
Долгушин взял с собой стажера и отправился рейсом 23.15 до Наро-Фоминска. Они прошли по вагонам, расспрашивая пассажиров, кто из них этим же поездом возвращался из Москвы 22 декабря. Таких нашлось немало. Долгушин записывал их адреса, успел кое о чем расспросить. Но каких-либо обнадеживающих показаний в этот вечер он не получил.
Три раза кряду он проехал от Москвы до Наро-Фоминска. На третий день нашелся наро-фоминский житель, который возвращался 22 декабря той самой электричкой и по фотографии опознал Чернышеву.
— Славная такая девчушка! Мы ехали с ней в одном вагоне. Я ее и раньше встречал в электричке, потому и обратил на нее внимание.
Народу в вагоне было немного, человек десять, — рассказывал пассажир, — с Чернышевой ехали двое молодых людей. Думается, они были знакомы — вошли вместе и будто бы переговаривались... Она села у окна, рядом с ней сел один, другой — напротив. Когда они выходили, произошла какая-то заминка, словно она не хотела выходить, а ее уговаривали. Молодые люди поднялись раньше, один из них наклонился над ней, потом поднялась и она. Она оглянулась. Мне не понравился ее взгляд. Эх, если бы я знал тогда! Казалось, она была испугана. Но девушка отвернулась и пошла к выходу. По-моему, парень взял ее под руку... Я их видел в окно, идущих по платформе.
Долгушин спросил свидетеля, узнает ли он молодых людей по фотографии. Тот ответил неуверенно: не очень-то к ним приглядывался.
Но тут вдруг его словно осенило. Он вспомнил, что тем же поездом возвращался из Москвы еще один житель Наро-Фоминска. Они даже слегка знакомы, ибо частенько оказывались в этот поздний час попутчиками. Здоровались, иногда беседовали. Но вот ни имени, ни адреса не знает.
Долгушин предложил свидетелю пройти по всему составу, в надежде увидеть этого человека. Нет, на этот раз в поезде его не оказалось. Условились, что ежедневно Долгушин будет приходить к рейсу 23.15 и ждать нарофоминца у последнего вагона.
Уже было далеко за полночь, когда Долгушин со стажером возвращались в Москву. Неожиданно в дверях их вагона показалась испуганная девушка:
— Милиция! Там человека убивают!
Не раздумывая, они бросились на помощь. В соседнем вагоне на полу корчится от боли какой-то парень в щегольской куртке, а рядом, в яростной схватке, сцепились двое, в руке у одного из них холодно поблескивало лезвие финки. Секунды понадобились Долгушину и его напарнику, чтобы разоружить и утихомирить дерущихся.
Все трое парней и девушка, оказавшаяся единственной свидетельницей, были доставлены в отделение.
Долгушин вызвал свидетельницу. Она, нерешительно остановившись на пороге, внимательно поглядела в лицо Долгушину и неожиданно сказала:
— Петр Петрович, это вы? Не узнаете меня?
Он вгляделся и, узнав ее, заулыбался:
— Наташа? Снегирева? Вот так встреча!
— Узнали! — улыбнулась девушка. — А ведь лет семь прошло, как вы из Брединки уехали. Думала, не узнаете. Вы тогда десятый кончали, а я в четвертый перешла...
— Что и говорить, изменилась ты здорово! — усмехнулся Долгушин, восхищенно оглядывая крупную, ясноглазую девушку с огромной, толщиной в руку, косой. — Уж больно хорошо ты на наших школьных концертах на скрипке играла. Не бросила?
— Нет, учусь на первом курсе консерватории, — улыбнулась Наташа.
— Как родители?
— Папа умер, а мама по-прежнему работает врачом в нашей больнице, — тихо ответила Наташа. И начала рассказывать о себе...
В школе ее считали «не от мира сего», какой-то странной. Еще в первом классе учительница пения поразилась безукоризненности ее музыкального слуха и порекомендовала матери, Елене Викторовне, обязательно учить девочку музыке.
Сама Елена Викторовна в школьные годы училась игре на скрипке. Ничего особенного из этого не вышло, но дешевенькая, фабричной работы, скрипка сохранилась.
— Если уж учиться музыке, пусть попробует на скрипке! — решила Елена Викторовна.
Первые уроки она дала сама. Ее знаний оказалось достаточно, чтобы угадать, что у дочери более выражены способности к музыке, чем когда-то были у нее самой. В Брединке никто не играл на скрипке, а о том, чтобы зазвать учителя из столицы, и говорить было нечего. К счастью, вскоре выяснилось, что в соседнем селе, где находилась действующая церковь, священник довольно хорошо играл на скрипке.
Не такое-то это простое дело обратиться с такой просьбой к сельскому священнику. Не смешно ли учить девочку музыке у попа, не смешно ли, по понятиям, которые существовали на селе, — учить музыке семилетнего ребенка, да еще на таком сложном и редком инструменте?
