Одежду в Ционе обычно шили из серой или неокрашенной бурой ткани. На синтетические красители тратиться целесообразным не считали, а если и попадалась в толпе одежда «интересных» цветов, то было сразу понятно: ее добыли особо. Накопили органических красителей – ягоды, свеклу или капусту – или заказали окраску у какого-нибудь умельца, и тоже не за пару баллов, конечно. Так что в основном вокруг царил серый.

Швейным кружкам немного красителя все-таки выделяли – как знак одобрения Ционом. Но было его так мало, что тратили его обычно на ярлычки – проставляли свой «знак качества». Хотя и прикрепляли их обычно, конечно, изнутри. Это на «жертвенном» рюкзаке девушки, видно, хотели отличиться. Был в ярлычке, пришитом поверху эмблемой, какой-то извращенный символизм: работницы из Циона настолько усердны и самоотверженны, что готовы трудиться даже ради тех, кто Цион отверг. Были ли те желтые нитки, которые привиделись мне на рюкзаке, нитками из-под отпоротого ярлычка?

Проталкиваясь меж прохожих по улице, я вздохнула. Голова была мутной с тех пор, как я вышла из приюта. Сам приют, как я и ожидала, оказался одним из приземистых массивных зданий, которые отстроили на месте снесенных развалин. Он размещался на окраине, и окна спален смотрели прямиком в городскую стену. Поскольку здание даже крышей не доходило до ее верхушки, такое близкое соседство не возбранялось. Окна приюта и стену разделял похожий на выбритую макушку газон, и свет в спальни, конечно, проникал. Но вид на бетон был удручающий, и после синего неба, которое встречало меня каждое утро на девятнадцатом этаже имперской высотки, перемена была разительной.

Ко мне приставили длинную, сухощавую девушку по имени Сора. На вид ей было немногим больше восемнадцати, она помогала новичкам и должна была проследить за тем, как я обустроюсь. Сора провела меня по пустым гулким коридорам – серые отштукатуренные стены, серый бетонный пол – и показала комнаты отдыха. Диванчики с жесткими спинками, шкафы с бестолковым ассорти книг, которые, наверное, жертвовал весь Цион, крепкие и явно нетронутые коробки с настольными играми – кажется, развлечениями в приюте не увлекались, а может, игры просто боялись затрепать. Потом Сора показала мне спальни:

– Дальше можешь делать что хочешь. Но в девять – комендантский час. Двери закроют до утра.

На этом Сора ушла, бросив напоследок:

– Возиться с тобой не буду.

Наверное, при других обстоятельствах я побежала бы знакомиться с другими девушками. Может, разговорила бы стайку девиц, которые жались в углу спальни номер шесть, или присела бы к парням в учебной комнате – я видела их спины, склоненные над домашними заданиями, когда проходила по одному из коридоров. За быструю адаптацию на новом месте не могли не поощрять.

Но сейчас мне не хотелось думать о том, как близко я к заветным десяти тысячам. Если бы можно было за баллы избавиться от необходимости ночевать в приюте! Жить в общей спальне с толпой девчонок? А я-то думала, комната в общежитии – теснота несусветная.

Я распахнула чемодан, вяло поперебирала вещи и выложила на прикроватную тумбочку пару учебников и жестянку с кремом для рук. Оглянувшись, я не нашла ни платяного шкафа, ни комода, так что оставила всю одежду как была, в чемодане, и испытала почти что облегчение. Возиться с тряпками безумно не хотелось. Потом я сверилась с коммом – до девяти еще оставалось два часа, нужно было придумать, на что их убить, – и взгляд скользнул под циферблат, к строке со счетчиком баллов.

Когда я смотрела на эту строку в последний раз, на ней значилось: «9154». Сто сняли за вчерашнее посещение лазарета, и еще один ушел на утренний душ, а про еду я сегодня вообще не вспоминала – кусок в горло не лез, так что я ожидала увидеть «9053». Но теперь на экране высветилось «8543».

Восемь тысяч? Куда ушло целых пятьсот десять баллов?

Задвинув чемодан под койку, я присела на ее край и вызвала историю транзакций. Экран мигнул, выплевывая расширенную голографическую выписку. В последней строке значилось: «– 510 б.: ритуальные услуги».

Я сидела на незастеленной койке, и пружины матраса впивались мне через ткань в ягодицы. Сидеть было неудобно, но я не шевелилась. Только теперь наверху экрана я заметила мигающее уведомление: «Церемония прощания состоится…» Открывать не хотелось. Как будто это сообщение поставило бы точку: да, все правда, тетра забрала маму и я ее больше не увижу.

Незаметно рядом со мной присела девушка. Она была рыжая, как Овия, но медью у нее отливали не только волосы: лицо у нее было так густо усыпано веснушками, что кожа казалась рябой.

– Хреново, да? – спросила она.

Я попросила бы ее уйти – мне совсем не хотелось говорить, – но во взгляде ее читалось сочувствие. Я просто кивнула.

– Ты скоро выпустишься, – сказала рыжая.

Я пожала плечами.

– Я не про школу. Я про приют. Ты тут ненадолго, я вижу. Выглядишь взросло.

Я снова неопределенно повела плечом. Я все смотрела на комм, и рыжая заметила мигающее уведомление:

– У тебя как?

– Что «как»?

– Ну как у тебя умерли?

– Мать. Тетра.

– Это нестрашно. Я про церемонию. Ты просто придешь к назначенному времени, поставишь урну в ячейку, и все. Если тетра, то тело уже сожгли.

От того, как легко об этом всем болтала рыжая, в животе неприятно екнуло.

– А ты откуда знаешь? – спросила я. – У тебя тоже?..

– Да нет. – Она махнула рукой. – Я вообще родителей не знала. Это мне другие ребята рассказывали. Тут много полезного рассказывают.

Полезного…

– Спасибо, – все же ответила я.

При мысли, что я не увижу маму, заныли ребра. А если все это неправда и мама жива? Мне нужно доказательство, нужно попрощаться на самом деле… Но одновременно с этим мне было как будто легче. Я не хотела видеть ее мертвой – хотела запомнить ее волосы, даже переплетенные в «усталую» косу, ее ласковые глаза, ее тонкие нежные руки.

Рыжая потянулась ко мне, неловко погладила по плечу, поднялась, заставив матрас подо мной упруго спружинить, и ушла.

От заботы незнакомой девчонки я заерзала. Она мне даже не подруга. А Риина? Сколько я ей утром наговорила? Мы с ней расстались, когда за мной зашла женщина из опеки – дородная, крепко затянутая в ярко-красный костюм (и сколько она в этой опеке получает?), – и прощание с Рииной вышло скомканным. Захочет ли она меня еще видеть? Так или иначе, не хотелось терять баллы за наши уже привычные встречи.

А теперь это уведомление о церемонии… Я собралась с духом и нажала на сообщение. Через три дня. Я чувствовала, как слезы снова текут по моим щекам, быстро и беззвучно. Потом я встала и, утерев лицо, ушла. Думать я больше не могла – нужно было просто что-то делать.

И вот серый рюкзак с обрывками желтых ниток мелькнул в толпе во второй раз. Теперь я была уверена на все сто двадцать процентов: это он.

Обычно улицы на окраинах многолюдными не были, но на этой аллее стояли лотки с разномастными частными товарами за дополнительные баллы. А там, где можно было чем-то поживиться, толпы собирались всегда, в особенности сейчас, в конце рабочего дня. Подобная частная торговля облагалась гигантским налогом, стоили «интересные» вещи немало, и в основном их приходили порассматривать, понюхать и пощупать. Вообще-то и одежду, и косметику, и книги можно было взять за небольшие баллы в торговых узлах, одобренных Ционом, но там все было серое, словно из переработанных вещей выжали все соки. Здесь же попадались и вязаные разноцветные свитера, и крашеные сумки, и выпуски журналов ручной работы, и еда: приготовленные на личных кухнях закуски и десерты, а иногда и фрукты. Где выращивали фрукты и на каких кухнях готовили еду, я не представляла, и пробовать мне их особо не хотелось. К тому же еда в стандартных ежедневных рационах была сносная, а особым аппетитом я никогда не отличалась. Но у лотков со съестным самая тесная толпа и собралась – там я рюкзак и заметила.

И не просто рюкзак – над ним мелькнула светлая макушка. Ведь у исключенного тоже были светлые волосы… Меня аж встряхнуло. Не может быть. Того парня исключили из жителей Циона, и ворота за ним захлопнулись навсегда. Он не мог вернуться. Перелезть стену высотой в несколько этажей было просто невозможно, а ворота за эти сутки не открывались: уж этот грохот слышно даже на том конце города.