– Неполное признание.

– А чего вы ожидали от него с первой попытки? Линли сдвинул свою тарелку к центру стола.

– Инспектор…

– Вечер среды, – проговорил Линли. – Что вы делали после работы?

– Что я делала? Не помню.

– Постарайтесь вспомнить. Вышли из Ярда. Вы были одна? С кем-то? Поехали на машине? На метро?

Она сосредоточилась.

– Мы с Уинстоном пошли выпить, – сказала Барбара. – В «Королевский герб».

– Что вы пили?

– Лимонад.

– А Нката?

– Не помню. То, что обычно.

– А потом?

– Я поехала домой. Что-то поела. Смотрела по телевизору фильм. Легла спать.

– А, отлично. Какой фильм? В котором часу вы его смотрели? Когда она начался? Когда закончился?

Она нахмурилась.

– Кажется, после новостей.

– Каких новостей? На каком канале?

– Черт, я не помню.

– Кто играл?

– Титры я не видела. Никого из известных там… Нет, кажется, в нем играл кто-то из Редгрейвов, из младших. И то не наверняка.

– О чем фильм?

– Что-то про шахты, точно не помню. Я уснула.

– Как он назывался?

– Не помню.

– Вы смотрели фильм и не помните его названия, сюжета, имен актеров? – уточнил Линли.

– Да, так.

– Поразительно.

Она ощетинилась в ответ на его тон и двойное его значение – изначального превосходства и снисходительного понимания.

– А что? Я должна была помнить? В чем вообще дело?

Линли кивком разрешил официанту забрать его тарелку. Барбара отправила в рот последнюю вилку норовистых тальятелле и тоже подала знак официанту. Тот начал готовить стол для основных блюд, добавляя приборов.

– В алиби, – ответил Линли. – У кого оно есть, а у кого – нет.

Прибыли основные блюда, и Линли вооружился ножом и вилкой. Но Барбара даже не взглянула на свою тарелку, продолжая спор и не обращая внимания на поднимавшийся от тарелки ароматный пар.

– Вы просто спятили, инспектор, и знаете это. Нам не нужно проверять ничье алиби. У нас есть мальчишка.

– Он меня не убедил.

– Тогда давайте доберемся до истины. Джимми признался. Оттолкнемся от этого.

– Признание неполное, – напомнил ей Линли.

– Давайте получим полное. Снова возьмем этого юного хулигана, привезем в Ярд, допросим как следует, надавим и будем давить, пока он не расскажет всю историю от начала и до конца.

Линли принялся за еду. Он ел, пил, Барбара ждала. Она знала, что он перебирает факты и лица, и пока не имело смысла спорить с ним дальше. Тем не менее, она не смогла удержаться, чтобы не добавить со всем спокойствием, какое допускала сила чувств, вызываемая этим делом:

– Он был там, в Кенте. У нас есть волокна, следы и моторное масло, Мы взяли у него отпечатки и отправили их Ардери. Нам осталось узнать только марку сигареты.

– И правду, – сказал Линли.

– Господи боже, инспектор! Что вам еще требуется?

Линли кивнул на ее тарелку.

– Еда остынет.

Барбара на нее посмотрела: какая-то дичь в каком-то соусе. Она ткнула вилкой в мясо, гадая, что это такое она заказала.

– Утка, – сказал Линли, словно читая ее мысли. – В абрикосовом соусе.

– Хоть не курица.

– Определенно, нет. – Он занялся едой. До них доносились разговоры других посетителей ресторана. Бесшумно скользили официанты, останавливаясь, чтобы зажечь свечи по мере того, как сгущались сумерки. – Я бы перевел, – сказал он.

–Что?

– Меню. Вам нужно было только попросить. Барбара отрезала кусочек утки. Непривычная

еда. Мясо какое-то темное.

– Мне нравится испытывать судьбу.

– Даже когда в этом нет необходимости?

– Так интереснее. Острота жизни и все такое. Словом, вы понимаете.

– Но только в ресторанах, – отозвался Линли.

– Что?

– Испытывать судьбу. Рисковать. Руководствоваться интуицией.

Она положила вилку.

– Значит, я сержант Зануда. Допустим, но кто-то же должен иногда судить здраво.

– Не могу не согласиться.

– Тогда почему вы отбрасываете Джимми Купера? Что, черт побери, не так с Джимми Купером?

Он снова углубился в еду. Допил вино, взглядом заставил официанта подскочить к столу, наполнить бокал и исчезнуть. Барбаре было ясно, что Линли тянет время, обдумывая следующие шаги. Она приучила себя держать язык за зубами, знать свое место и принимать то, что считает он. Когда же Линли заговорил, она с трудом заставила себя поверить, что действительно победила.

– Доставьте его в Ярд завтра к десяти утра, – сказал Линли. – И чтобы с ним обязательно был адвокат.

– Да, сэр.

– И передайте в пресс-службу, что мы вызываем того же шестнадцатилетнего подростка для повторной беседы.

У Барбары отвисла челюсть. Она резко закрыла рот.

– Пресс-служба? Но они же сообщат об этом нашим неугомонным журналистам…

– Да, верно, – задумчиво произнес Линли.

– Где его ботинки? – был первый вопрос Джинни Купер, когда мистер Фрискин привез Джимми домой.

Она задала этот вопрос визгливым, требовательным голосом, потому что с того момента, как детективы из Скотленд-Ярда увезли ее сына, внутри у нее все сдвинулось и что-то стало твориться со слухом, так что она больше не слышала себя со стороны.

Единственным полезным действием, предпринятым ею в первые же пятнадцать минут после отъезда Джимми, был звонок единственному человеку из всех, кого она знала, который мог ей сейчас помочь. И хотя ей совершенно не хотелось этого делать, потому что за последние шесть лет, когда Мириам Уайтлоу снова вошла в жизнь Кенни, эта женщина стала для нее источником всех страданий, только она одна, как это думала Джинни, могла в половине шестого воскресным вечером раздобыть из ниоткуда адвоката. Оставалось лишь надеяться, что Мириам Уайтлоу захочет сделать это для Джимми.

И она это сделала. И теперь адвокат стоял перед ней, за спиной Джимми и чуть левее, и она снова спросила:

– Где его ботинки? Что они сделали с его ботинками?

В правой руке ее сына болтался пластиковый пакет, но, судя по форме пакета, «Мартенсов» в нем не было.

Мистер Фрискин, которого она воображала мужчиной средних лет, сутулым, в угольно-черном костюме и лысым и который оказался молодым и стройным, с ярким цветастым галстуком, сбившимся набок, в голубой рубашке и с гривой темных волос, ниспадавшей до плеч, как у героя любовного романа, ответил за ее сына, но не на заданный его вопрос.

– Миссис Купер… – начал он.

– Мисс.

– Простите. Да. Джим говорил с ними до моего приезда. Он дал полиции признание.

Перед глазами Джин все побелело, потом почернело, словно в комнату ударила молния. Мистер Фрискин продолжал рассуждать о том, что будет дальше, говоря, что Джимми нельзя выходить из дому, а общаться с кем бы то ни было, даже с членами семьи, можно только в присутствии адвоката. Он говорил что-то о видимом принуждении и употреблял слова «подростковый» и «запугивание» и все говорил и говорил, но она ничего не слышала, потому что гадала, действительно ли она ослепла, как тот святой в Библии, только там было, кажется, наоборот – он прозрел? – нет, она не могла вспомнить. Впрочем, все равно это выдумки. Библия по большей части – полная чушь.

Из кухни донесся скрип отодвигаемого стула, и Джинни поняла, что это встал ее брат, который, без сомнения, не пропустил ни единого слова мистера Фрискина. Она тут же пожалела о том, что на втором часу пребывания Джимми в Скотленд-Ярде позвонила родителям.

С родителями она говорить не стала, потому что их любовь к Кенни ее даже пугала, по их мнению, только Джинни была виновата в том, что Кенни вообще когда-то попросил дать ему время и место, чтобы пожить вне семьи и разобраться в том, в чем разбираться, как они считали, не требовалось. Поэтому она позвала к телефону Дера, и он примчался, изрыгая как раз то количество проклятий в адрес полиции, выражений полного ей недоверия, а также призывов к мести, которые Джинни необходимо было услышать.

Зрение ее прояснилось, когда заговорил Дер: